Поддерживая тесный контакт с политотделом дивизии, я располагал информацией об итогах боя 9 декабря на других участках. Оказалось, что за этот день части 128-й дивизии истребили и взяли в плен более 500 вражеских солдат и офицеров, уничтожили 2 артиллерийские и 2 минометные батареи, захватили 5 орудий, 8 минометов, 3 склада с боеприпасами и 2 - с продовольствием. Наибольшие потери противнику нанес 327-й полк.
Оценив опасность выхода нашего полка на высоту Безымянную, немецкое командование прилагало усилия, чтобы ликвидировать прорыв. С этой целью оно организовало несколько сильных контратак на высоту. Контратаки сопровождались непрерывными действиями небольших групп автоматчиков на наших коммуникациях, связывающих через лесной массив Безымянную с Байковом.
В этой обстановке командир полка принимает решение: силами 2-го стрелкового батальона майора Н. В. Новикова продолжать наступление с целью прорыва гизельской позиции и выхода к Клеченову. Уже 11 декабря Новиков уводит свой батальон на запад. При этом батальону пришлось прорывать сильный вражеский заслон, оседлавший единственную горную тропу, ведущую от высоты Безымянной на Клеченов.
Из политработников полка с батальоном находился Хорошавин. В бою за горную тропу Хорошавин был легко ранен и остался в строю: он готовил для вступления в партию двух бойцов. Только через сутки Хорошавин отправился в медсанбат, а заодно - с принимаемыми в партию комсомольцами - на парткомиссию.
В это же время 1-й батальон майора И. И. Фоменкова продолжал удерживать высоту. В течение пяти суток бои в районе Безымянной не утихали, одна вражеская контратака следовала за другой.
Наряду с крупными контратаками противник предпринимал также действия силами небольших групп автоматчиков, просачивавшихся на лесные дороги, по которым полк из Бачкова на Безымянную высоту доставлял пищу и боеприпасы, вывозил раненых. Но эти попытки блокировать полк, отрезать его от тылов и от штаба дивизии провалились. Командир полка приказал доставлять боеприпасы и горячую пищу, осуществлять эвакуацию раненых транспортными караванами на вьючных лошадях при вооруженной охране. Поскольку наши караваны проходили через лес почти всегда с боем, их стали возглавлять только опытные старшины, офицеры-хозяйственники, а с наиболее важными и многочисленными караванами направлялись политработники. Некоторые транспорты провел капитан Агеев, с ним находился парторг полка Поштарук; другой караван провели помощник начальника штаба Маланьин и комсорг полка Хорошавин. Транспортники, доставлявшие боеприпасы и продовольствие под командованием старшего лейтенанта Данилина, вынуждены были вести тяжелый бой. Данилин погиб. Командование взял на себя помощник начальника штаба полка Гаранжа. Вместе со старшиной Педаном, поваром Пениным, вьюковожатыми Столярчуком, Ройем, бойцами Курнаевым, Васильевым и другими он пробился на высоту и доставил боеприпасы и продовольствие.
Вот что пишет М. Хорошавин о караване, который он вместе с Маланьиным сопровождал из Бачкова на высоту Безымянную: "Боеприпасы и продовольствие были во вьюках на лошадях. Впереди шли старшина роты и я. Было это перед утром. Немцы нас встретили на стыке двух лесных троп, издали обстреляли из автоматов. Для нас такой вариант оказался наиболее выгодным - ранило лишь одну лошадь, остальных мы быстро убрали в безопасное место, в большой овраг, и начали перестрелку. Немцы попытались нас обойти, но на Безымянной услышали стрельбу, и к нам на помощь вышла рота разведчиков. Немцы отступили. Боеприпасы и продовольствие мы благополучно доставили на высоту".
Главную тяжесть доставки к месту боев боеприпасов и продовольствия вынесли на своих плечах старшины рот и батарей. Именно им чаще всего приходилось вступать в схватки с вражескими автоматчиками. При этом мы несли потери, были убитые и раненые.
Многие старшины, другие хозяйственные работники тыла, отличившиеся в боях за Бачков, были награждены орденами.
На лесной тропе с немецкими автоматчиками столкнулась и наша полковая батарея. Произошло это на марше, когда она перемещалась с прежних огневых позиций из-под Бачкова на Безымянную высоту. Вел ее командир взвода управления Рыбин. Он сказал лейтенанту Оничко, что ему надо до прихода батареи проскочить на высоту и "все там, на новом месте, с Румянцевым обмозговать". Рыбин ушел вперед, взял с собой бойца Умурзакова. Чтобы сократить путь, они свернули с лесной дороги влево и пошли в направлении высоты через лес, без дороги.
Батарея, вытянувшись в колонну, приближалась к тому месту, где дорога резко поворачивает вправо и подходит вплотную к горной речке. Здесь, между речкой и возвышенностью с хаотическим нагромождением камней, дорога ныряла в узкое дефиле, и Оничко забеспокоился, послал вперед дозор в составе Спесивцева и Кочегина. Санинструктор Ольга Рябичко тоже попросилась в дозор: "Не ровен час, санинструктор понадобится". Оничко разрешил.
Спесивцев первым заметил немцев. Он успел выстрелить. Гитлеровцы ответили яростной стрельбой. Часть из них пыталась обойти наших дозорных, чтобы прижать их к реке и отрезать пути отхода к батарее. Артиллеристы, распластавшись на земле, отстреливались, не сомневаясь, что батарея услышит стрельбу и вот-вот подойдет к ним на помощь.
Заметив приближающуюся батарею, вражеские автоматчики разделились: одна группа человек в двадцать перекрыла дорогу между нашим дозором и батареей и открыла по батарее стрельбу, другая, до десятка гитлеровцев, где перебежками, а где и ползком, начала сближаться со Спесивцевым, Кочегиным и Рябичко, пытаясь взять их в плен.
Рыбин, заслышав перестрелку, со всех ног бросился назад к батарее. Первая группа немцев, сбитая с дороги, отстреливаясь, уходила в лес. Артиллеристы их преследовали.
Хуже было у Спесивцева. Гитлеровцы наседали, несколько человек ползли к Ольге Рябичко. "Пропадет", - мелькнуло в голове Спесивцева. "Стреляй их, гадов, нс бойся, - крикнул он Ольге, - я помогу!" И, поднявшись с земли, взмахнул гранатой. Вслед за выстрелом Рябичко, почти слившись с ним, раздался взрыв гранаты Спесивцева.
Спесивцев тут же был прошит автоматной очередью и рухнул на землю.
Всего этого Рябичко не видела. Она с ожесточением стреляла по уцелевшим гитлеровцам, пустившимся в бегство. Когда все стихло, Ольга поднялась с земли и стала осматриваться вокруг. В 50 метрах от нее лежал Спесивцев. Еще не понимая, что с ним произошло, Ольга подошла к нему, негромко сказала:
- Спасибо, Вася, помог, а то бы мне не уцелеть.
Кочегин сказал:
- Ну вот, Вася, и все… Кончилась для тебя война.
Ольга, онемев, смотрела на Спесивцева, заплакала.
Подошла батарея. Молча постояли над телом погибшего товарища. Парторг батареи Оничко сказал несколько прощальных слов. Отсалютовали выстрелами из автоматов и карабинов…
Когда ездовой положил на повозку тело Спесивцева и тронулся к Бачкову, Рыбин сказал ему вслед:
- Напиши на могиле: "Ефрейтор Василий Петрович Спесивцев. Отважный воин. Погиб, спасая товарищей". Непременно! Слышишь?
Ездовой не ответил. И тогда Ольга Рябичко, забеспокоившись, крикнула еще раз:
- Непременно! Слышишь?
- Все будет сделано, - уже издалека ответил ездовой.
- Ну, братцы, а нам надо жить и воевать, - сказал командир орудия Иван Коба. - Взяли!
И батарейцы взялись за пушку и вытолкнули ее на пригорок.
Пушки пришлось тянуть на высоту на руках. Лошадей гитлеровцы все же сумели перебить. На полпути батарею встретил Румянцев. Он привел саперную роту во главе с ее командиром Ильичевым. Артиллеристы повеселели - подмога пришлась кстати. Через час пушки стояли на новых огневых позициях на Безымянной высоте.
С некоторых пор нас особенно стали беспокоить вражеские самоходные установки, курсировавшие по лесной рокадной дороге. Дорога эта шла от развалин древнего замка к Даргову. Пришлось проучить фашистов. Выделили орудие И. Кобы из полковой батареи и роту автоматчиков старшего лейтенанта Христенко. При поддержке орудия Кобы они встретили самоходки яростным огнем. Те отступили и больше не появлялись. Бойцы Христенко захватили в этом бою большой немецкий обоз. Лучших лошадей Шульга передал артиллеристам.
Но вот начались контратаки против нас и на Безымянной. 76-мм пушку, расчетом которой командовал сержант Иван Гаврилович Коба, поставили на прямую наводку во 2-й стрелковой роте Балова. Левее орудия Кобы стоял станковый пулемет роты капитана Д. Д. Жабского. Здесь высота делала изгиб: вправо она простиралась на запад, влево - на север; там, где скат высоты круто падал к дороге, идущей от замка к Даргову, командир пулемета Осипенко оборудовал свою огневую позицию. Балов только что прошел по переднему краю ротного района обороны и присел возле Осипенко. Подошел старшина роты с термосом, стали завтракать.
- Умаялся, давай и я позавтракаю, - сказал Балов и стал есть картошку с мясными консервами.
Потом он пошел к артиллеристам, но в дороге попал под обстрел противника. Его контузило, он потерял сознание. В это же время на огневую точку Осипенко полезли немцы, началась вражеская атака. Сначала гитлеровцы шли в полный рост, но, попав под ружейно-пулеметный огонь, отхлынули, оставив убитых и раненых. Пулемет Осипенко прошивал все пространство перед собой смертоносными строчками. Вражеская артиллерия обрушилась на пулемет и заставила его на какой-то момент замолчать. Воспользовавшись этим, фашисты начали обходить Осипенко справа и слева, подошли вплотную к его окопу. Пулемет Осипенко вновь заработал, фашисты залегли. В Осипенко полетели гранаты. Одна из них, с длинной деревянной ручкой, упала совсем близко. Пулеметчик успел схватить ее и швырнуть в гитлеровцев, а потом прижался к пулемету и, уже не укрываясь в окопе, со всей яростью, какая только возможна, в упор принялся расстреливать снующих в кустарнике вражеских солдат. Несколько человек все же справа обошли пулеметчика и прорвались через окоп в тыл, в глубину нашей обороны. Осипенко повернул пулемет почти на 180 градусов, чтобы обстрелять их.
К нему подбежал старшина роты Гудков. Осипенко никак не мог развернуть пулемет в сторону фронта.
- Не могу… помоги… - сквозь зубы попросил Осипенко. - Видишь, вот это еще сумел… - он показал на трупы немецких солдат в тылу нашего окопа. - А теперь надо туда… смотри…
Гудков и сам видел, что, воспользовавшись молчанием нашего пулемета, к окопу бежало до десятка гитлеровцев. Справа подоспел взвод автоматчиков и тоже вступил в бой. Вражеская атака была отбита.
Когда бой закончился, Осипенко посмотрел на заснеженные ели, на Гудкова, сказал: "Ну вот, место на кладбище я заработал честно". И замолчал. По его лицу текли слезы. Больше он не проронил ни слова - вскоре умер.
…Балов лежал недолго. Очнувшись, понял, что бой в разгаре. В голове шумело. Спотыкаясь и падая, он побежал к пушке Кобы, стоявшей на прямой наводке. Пули не задевали его - они пролетали где-то над головой и с сухим треском ударялись о ветви деревьев. Балов видел, как вокруг пушки рвались снаряды, то и дело поднимая фонтаны земли. Едкий дым лез в нос и в горло. Балов закашлялся и приостановился, чтобы отдышаться. Но вот и пушка.
- Давай, давай, дорогой! - выкрикнул Балов, обрадовавшись, что Коба и другие живы. Балов позвонил командиру батальона Фоменкову, чтобы артиллеристы накрыли батарею противника. Потом стал вызывать лейтенанта Аленовича, своего командира взвода, оборонявшего правый фланг. Аленович ответил, что взвод на месте, ведет бой, гитлеровцы не сумели пройти, - и Балов успокоился.
Закончив разговор по телефону, Балов прислушался. На дороге внизу, у подножия высоты, урчали немецкие самоходки. Они стреляли, снаряды рвались где-то позади окопов. Пушка Кобы и пулемет Гудкова жили и боролись. Стрелковая рота вела огонь из карабинов и автоматов. Немецкие солдаты, не перестававшие атаковать, все же не могли преодолеть зону нашего огня и, как только попадали под наш обстрел, поворачивали и рассыпались в лесу.
Балов подошел к Кобе.
- Порядок в нашем хозяйстве! - на ходу крикнул Коба и понес к пушке снаряд.
Балов собирался ему ответить, но не успел - один за другим раздались два взрыва совсем рядом, немецкие самоходки нащупали наше орудие. Коба и Балов бросились к пушке. Едким дымом клубилась воронка, немного поодаль - вторая. Вниз лицом лежал солдат Умурзаков.
В расчете осталось всего два человека - Коба и Матозимов. Оба были контужены. Орудие вышло из строя. "Отмаялась, сердешная, - как о живой, сказал Коба, похлопав пушку по стволу. - Всю Кубань и Крым с нами прошла…"
А фашисты лезли, и Балов скомандовал артиллеристам:
- Берите карабины - и в окоп. И я с вами.
Бой продолжался.
Да, пушка не выдержала, вышла из строя. "Отмаялась", как сказал Коба. А вот люди - Балов, Коба, Матозимов и другие - выдержали и продолжали бой. Израненные, измученные, они стояли в окопе и стреляли по вражеским солдатам.
И все же трудно сказать, чем бы кончился бой, если бы не минометчики. Враг мог прорваться и выйти в тыл наших позиций. Минометчики капитана В. Я. Груздева, умело взаимодействуя с артиллеристами и ротой Балова, нанесли на фланге ощутимый урон наседавшему врагу. Рота Груздева участвовала в отражении шести вражеских атак. И командиру взвода Брызгалову, и сержанту Приходько, и самому Груздеву несколько раз приходилось браться за автомат и гранаты. Будучи раненным в спину, капитан Груздев тем не менее до вечера не ушел на пункт медпомощи, его эвакуировали только ночью. Отличился также наводчик Сахаров. Израсходовав свои мины, он стал стрелять немецкими 81-мм минами из своего 82-мм миномета. Несмотря на то что ему пришлось пользоваться таблицами стрельб, не приспособленными к этому калибру, он успешно накрывал цели.
Бой длился 40 минут. Но вот он начал стихать, а скоро по всей линии нашего участка наступила тишина, лишь изредка нарушаемая разрывами одиноких снарядов.
Мухтара Балова я увидел через полчаса. Он сидел под деревом, недалеко от ротной землянки, сгорбленный, с повисшими безвольно руками, подавленный усталостью и контузией. Со мной был комсорг полка Миша Хорошавин, его я послал на КП к Пощтаруку готовить политдонесение за истекший день, а сам остался с Баловым.
- Устал? - спросил я Мухтара Батовича.
Мухтар заговорил. Он стал рассказывать о бое. Временами умолкал, что-то обдумывал, а потом продолжал:
- Вот видите, товарищ гвардии майор, как это все здорово… И Осипенко, и Умурзаков, и Коба, и Гудков - ведь все они герои! Я сказал Кобе: "Спасибо, ты - герой!", а он мне: "И другие были там же, где и я". "И другие герои", - говорю я ему. А Коба мне: "Полноте, товарищ старший лейтенант, так-то мы бываем, почитай, каждый день герои. Это наша работа".
Балов немного помолчал, потом продолжал так же горячо:
- Я спросил этого удивительного человека, Кобу, боялся ли он там, на высоте, когда самоходки его накрыли.
A он мне: "Кто его знает, я как-то даже не успел подумать, боязно ли, не было времени об этом думать, надо было стрелять. Только вот злость была, не смутная, а осознанная - именно злость на фашистов. Очень хотелось больше убить, как можно больше убить вражеских солдат. Когда увидел мертвого Умурзакова, вот тогда подумал: "А ведь это я мог там лежать…" Просто случилось так, что убило его, но ведь каждый из нас мог быть на его месте… Вот тут-то немного страшно стало. И немного совестно перед убитым. Но мы, живые, ни в чем не виноваты перед погибшими, я так полагаю. Одному повезло, другому - нет, так уж в жизни бывает. А вот мстить врагу за товарища я буду".
Балов вдруг замолчал, закрыл глаза.
- Болит голова, - будто оправдываясь, сказал он.
Появился замполит 2-го батальона Опарин. Я его подозвал, спросил, много ли потерь.
- Убит Крысов, - сообщил Опарин. - Шел на КИП батальона, а тут немцы прорвались… Началась перестрелка, и Крысова убили…
Балов дружил с заместителем командира батальона Крысовым и сейчас, услышав эту весть, опустил голову.
Много лет спустя, уже после войны, я встретился с вдовой Балова - Жанной Умаровной. Она рассказала, что Мухтар был человеком чувствительным, случалось, не мог скрыть слез, прочитав хорошую книгу или посмотрев спектакль. И все же, думается мне, Мухтар плакал тогда, на Безымянной высоте, не из-за своей природной чувствительности. Бои были очень тяжелыми, потери очень значительными, напряжение физических и духовных сил предельным. К тому же Балов уже потерял на фронте четырех своих братьев из шести (пятый, Каней, к счастью, благополучно воевал; шестой, Кашиф, хоть и раненым, хоть и инвалидом, но вернулся в свое родное село Кенжа под Нальчиком).
Через десять дней Балова пришлось ненадолго отправить в госпиталь - дала о себе знать контузия. Роту временно принял командир взвода лейтенант Виктор Аленович.
Последние двое суток были особенно напряженными: бои не затихали, а силы полка убывали. На нашей высоте в батальоне Фоменкова и в полковых спецподразделениях насчитывалось до 350 человек. Стрелковые подразделения усиливали 4 батальонных миномета, 3 станковых пулемета, 2 полковые пушки на прямой наводке. Часть наших сил и средств вместе с батальоном Новикова действовала на подступах к Клеченову.
В одной из контратак, создавшей для нас критическое положение, удар по нашему левому флангу нанес пехотный батальон численностью до 500 человек. Солдаты были пьяны, лезли на наши огневые точки, не считаясь с потерями.
Когда атакующая пехота подошла к нашим траншеям, на лесную дорогу выползли немецкие самоходки и обстреляли нас с фланга. В это же время вражеская артиллерия совершила массированный налет по переднему краю. И роты не выдержали, начали отступать в глубь Безымянной. В образовавшуюся брешь (метров 800 по фронту) хлынули гитлеровцы. Немецкая артиллерия последовательным сосредоточением огня но рубежам вела свою пехоту вперед.
Положение создавалось трудное. Неожиданно в наш штабной блиндаж вбежал начхим Носов и доложил командиру полка, что наши бегут. Шульга, побледнев, схватился за автомат. И он, и я выбежали, преградили путь отступавшим и остановили их. Бойцы заняли позиции и начали отстреливаться. Я призвал коммунистов и комсомольцев драться до последнего патрона и снаряда, во что бы то ни стало удержать занимаемые рубежи. Шульга переместил часть бойцов на склон оврага, разделяющего Безымянную и высоту Лазы, и приказал командирам подразделений начать атаку.
Осколками снаряда легко ранило Шульгу, убило его адъютанта Климушкина. Меня засыпало землей. Гитлеровцы пытались окружить штабной блиндаж. Майор А. В. Берлезев связался с КП дивизии, доложил обстановку, попросил оказать нашим подразделениям поддержку артиллерийским огнем.