Жертва - Сол Беллоу 21 стр.


- Ну вот, разве ты стал бы такое говорить, если бы элементарно не вляпался. И я же вижу, ты недоговариваешь; не надо быть специалистом по чтению чужих мыслей, чтоб это понять. Должен тебе напомнить, ты встал на опасную дорожку, и всё, и больше я ничем не могу тебе помочь. Ты не маленький мальчик…

- Дэн, ты знаешь Шифкарта. Это нужно сделать. Скажи мне… - Он схватил Гаркави за руку.

- Сам с ним разбирайся.

- Да, хорошо, я только хочу тебя попросить…

- Пошли, пора. Нас ждут. Завтра это обсудим, когда ты проспишься и захочешь поговорить со мною начистоту.

Гости, сплошь мужчины, сняв пиджаки, сидели на стульях с высокими спинками. В дверях кухни с миссис Гаркави разговаривал мистер Шлоссберг, только что с улицы, еще в пальто. Левенталь поздоровался, Шлоссберг ответил: "Здравствуйте", - но, кажется, не узнал.

- На Четырнадцатой, недели две назад, - напомнил Левенталь.

- С памятью у него не очень, - шепнул Гаркави. И потащил Левенталя к ряду стульев перед закусками.

Напротив себя за столом Левенталь опознал обладателя красных рук, которые наблюдал за картами. Фамилия его была Каплан, лицо, как и руки, красное и растресканное. Синие глаза остро косили, будто, Левенталю подумалось, он сверлил взглядом небо и вывихнул их. Вот как раз он поднял стакан бренди:

- Ну, выпьем!

- Выпьем, - поддержал чей-то голос. - За встречу в Иерусалиме!

И - голос Юлии:

- В прошлом году мы устраивали детский праздник. Это просто невозможно выдержать! В этом году решили собрать взрослых.

- Может, к еде приступим? - спросил Голдстон.

- Надо бы торт сначала поставить, - объясняла миссис Гаркави, - они там в кондитерской подхалтурили. Вся глазурь прилипла к бумаге. Уж мы постарались его привести в божеский вид.

Юлия уже ставила на стол торт о семи свечах. Либби стояла и не отрываясь смотрела на пламя. Глаза - точная копия бабушкиных и дядиных.

- Ну, задувай, мусенька, - сказал Гаркави. - Лучше все сразу, на счастье.

Но Либби потянулась к свечке и пробовала поймать каплю текучего воска.

- Либби, детка, - понукал отец.

- Люди ждут, - взвизгнула Юлия. - Ты в кладовке висеть вверх тормашками захотела?

Девочка склонила лицо к яркому кругу свечей. Левенталь смотрел, как они влажно дробятся в ее глазах, озаряют белый лоб. Вот - дунула, и растекся над столом белый, пахучий восковой дым. Хлопали и кричали гости.

- Чудный дитенок, - шепнул Гаркави Левенталю, и тот кивнул, не отрывая тяжелого взгляда от свечек. Юлия, бабушка целовали Либби.

Ужин начался. Левенталь чувствовал, как одежда шерстит, жмет, рубашка особенно, он расстегнул ворот, шепнул Гаркави: "Шею режет". Но Гаркави уже был захвачен спором, который еще раньше затеял с мистером Бенджамином, теперь сидевшим между Голдстоном и Юлией. Левенталь сразу приметил в прихожей его хромоту, ортопедический башмак. Цвет лица - как у индийца, седеющие короткие кудри, презрительно усмешливые темно-пятнистые губы; в широко расставленные карие глаза подмешано желтизны. Бенджамин был страховой агент, Гаркави нападал на страховые компании. "У Кардозо это же все прекрасно показано. Так что вы еще хотите? Те самые деньги, какие сдирают с клиентов, используют против них". - "Не понимаю, Гаркави, чем один бизнес хуже другого? Тогда уж вам следует сразу против всех них ополчиться. И против правительства. Вы любитель, Гаркави, любитель. Я такие разговоры и от профессионалов слышал. За порядок и за гарантии надо платить. Бывает такая упряжь, бывает другая. Людям нужна упряжь. Эта еще полегче других". "Ах, мой милый, да вы, оказывается, ретроград", - вскипал Гаркави. "Так вы что, вообще против всех банков? против бизнеса?" - не отступал Бенджамин. "О черт, вот именно". - Гаркави уже орал. "Так-с, интересно, какую же вы систему предлагаете?" Улыбка мистера Бенджамина безнадежно окислилась.

- Прекрати эти пререкания, Дэн, ради Бога, - взмолился Голдстон.

- Хорошо, попробую объяснить доходчивей, - продолжал Бенджамин. - Разве вы не хотите обеспечить тех, кого вы любите? И давайте не будем спорить о том, какая система лучше. У нас - уж какая есть.

- Возможно, и ненадолго. Все может быть сметено за одну ночь, никто ничего не знает.

- Но пока… - перебила миссис Гаркави, - Дэниел, и что ты такое мелешь! Не желаю от тебя это слышать!

- Мама, я говорю чистейшую правду. Бывали и прежде великие системы, и люди думали, что так будет длиться вечно.

- Это вы Инсулла имеете в виду? - спросил сосед слева.

- Я имею в виду Рим, Персию, Великую Китайскую империю!

Мистер Бенджамин пожал плечами:

- Но нам с вами приходится жить сегодня. Если бы у вас был сын, Гаркави, вам бы захотелось дать ему университетское образование. Кто будет ждать Мессию? Расскажу вам анекдот, про один городок в древней стране. Городок лежал в стороне от пути, в долине, евреи испугались, что Мессия пройдет мимо, их не заметит, и построили высокую башню, и наняли городского нищего, чтоб сидел на ней весь день напролет. Вот этого нищего встречает приятель и спрашивает: "Ну, Борух, как тебе твоя должность?" А тот отвечает: "Платят немного, зато, как я понимаю, это постоянная работа".

За столом засмеялись.

- Вот вам и мораль! - крикнул Бенджамин внезапно окрепшим голосом.

Левенталь почувствовал, что расплывается в улыбке.

- Вот именно! - крикнул мистер Каплан, кладя руку Бенджамину на плечо.

Миссис Гаркави вздернула восхищенные брови и прикрыла рот носовым платочком.

- А по-моему, все равно нехорошо, - не сдавался Гаркави, - стращать людей, как вы их стращаете. "Ну-с, а вдруг?" - Гаркави наморщил лоб. - Знаю я, как вы, страховщики, делаете свое дело. Заходите прощупать обстановку. Вот он, за конторкой, за бюро, сидит как огурчик, есть, конечно свои печали-заботы, но в общем и целом все вполне удовлетворительно. И вдруг вы являетесь и говорите: "А вы подумали о будущем своего семейства?" Кто спорит, все люди смертны, но вы ведете нечестную игру, вы жалите в самое больное место. Он и сам об этом одиноко думает по ночам. Кто не думает? Но вы-то его подкапываете среди бела дня! Вы хорошенько его пугаете, и он говорит: "Ах, так что же мне делать?" - и тут-то у вас уже наготове вечное перышко и контрактик.

- Ну, Дэн, - вмешался Голдстон.

Бенджамин огрел его своим желто-карим взглядом, в знак того, что не нуждается в адвокате:

- Ну и что? Им же оказывается услуга. Почему не подготовиться?

- О, смерть! - декламировал кто-то на дальнем конце стола. - Нам не дано предугадать час твоего прихода!

- Вот именно. - Мистер Бенджамин приподнялся, шаркнув своим ботинком. - В том-то и дело.

- Бог ты мой! - взмолилась миссис Гаркави. - Ну что за разговоры на дне рождения! Столько еды на столе! Неужели нельзя найти тему повеселей?

- С похорон на брачный стол пошел пирог поминный…

- О черт, кто там говорит стихами? - крикнул Голдстон.

- Это Бримберг. У него отец умер, и он смог поступить в колледж.

Голдстон улыбался:

- А вы там, посерьезней. Мои кузены, - пояснил он Левенталю, исхитрившись поймать его взгляд.

- Моя мама сама себе сшила саван, - вставил Каплан, блестя перекошенной синью глаз.

- Ну и правильно, такой был обычай, - сказал Бенджамин. - Так все старики делали. И неплохой, между прочим, обычай, как вы считаете, мистер Шлоссберг?

- Тут многое можно сказать, - ответил Шлоссберг. - По крайней мере тогда люди понимали, кто они, на каком они свете, и чего можно ждать. Сейчас они уже сами не знают, на каком они свете, но не хотят сдаваться. Когда я в последний раз был на похоронах, в могилу напихали бумажной травы, чтоб прикрыть грязь.

- Значит, вы на стороне Бенджамина? - крикнул Гаркави.

- Нет, не вполне, - сказал старик, - конечно, у Бенджамина работа такая - людей пугать.

- Так, значит, вы на моей стороне?

Шлоссберг глянул с досадой:

- Тут не вопрос пристрастий. И не надо людям ни о чем напоминать. Никто и не забывает. Просто люди чересчур заняты, чересчур умны, им не до смерти. Понять нетрудно. Вот я сижу тут, а мыслью могу обежать весь мир. Есть ли предел моей мысли? А в следующую минуту я вдруг умру, вот на этом самом месте. Вот и весь мой предел. Но я должен до конца оставаться собой. И каждый, кто умирает, да? Я такой, каким был с самого первого вздоха. Я - не три человека, не четыре. Я один раз родился, я один раз умру. А вы хотите, чтоб в вас было два человека? Хотите быть сверхчеловеком? Может, потому, что человеком быть не умеете? Всем некогда. Каждый, чтоб дело делать, вливается в корпорацию. И вот - один акционер едет в лифте, другой на крыше смотрит в телескоп, третий ест мороженое, а четвертый сидит в кино и любуется хорошенькой мордашкой. Кто же остается? И как может корпорация умереть? Умирает один акционер. А корпорация живет себе поживает, ест мороженое, едет в лифте, смотрит в телескоп и любуется хорошенькой мордашкой. Но само собой, после бумажной травы в могиле уж вся травка будет бумажной…

- От Шлоссберга вечно дождешься чего-нибудь новенького, - из-за вздернутых бровей угол косины у Каплана поразительно изменился, - обязательно надо говорить о своем!

- Ну действительно, - вклинилась Юлия, - мама права. Что за разговоры в день рожденья?

- Это никогда не лишнее, - сказал Бенджамин.

- Лишнее? - крикнул Бломберг с дальнего края стола. - О вкусах не спорят. Вот, я слышал, одна французская дама легкого поведения надевала для клиентов венчальную фату.

- Сэмми, прекрати! - пророкотала миссис Гаркави грозно. И поднялся шум, гам, из которого вырос новый разговор, но Левенталь, правда, уже не слушал. Гаркави отвлекся, и он налил себе еще бокал вина.

21

Левенталь еще не совсем проснулся на кушетке у Гаркави, где ночевал, но уже чувствовал, что у него раскалывается голова, и, когда открыл глаза, даже серый свет ненастного дня больно по ним полоснул, и он поскорей зарылся липом в подушку, занырнул под стеганое одеяло. В нижней рубашке, разутый, он так и не снял брюк. Пояс врезался, он его расслабил, потом выпростал ладонь, стал давить и месить кожу на лбу. А сам из-под ручки кушетки оглядывал старинную мебель, сборчатый шелк немодных ламп, цветы, драконов, завитки на ковре. Ковер был знакомый. Он достался старому Гаркави из имущества одного брокера, который покончил с собой в Черную пятницу.

Время от времени окнами хлопал ветер, и занавешенные стеклянные двери дрожали в ответ. В трубах шипел пар, пахли осенью горячие батареи. У Левенталя першило в носу. Мохер шерстил щеку. Он не менял позы. Зажмурился, пробовал снова уйти в дрему от рвущей головной боли.

Под стеклянной дверью зашелестело, он крикнул: "Войдите!" Но никто не вошел, и он отпахнул одеяло. Ремешок часов неплотно сидел на руке и перекрутился. Левенталь насупился, разглядев показания стрелок: чуть ли не полвторого. Он сидел, подавшись вперед, и глыбилась на жирной груди рубаха. Потянулся было за ботинками и носками, но вдруг оказалось, что невозможно шелохнуться, не передохнуть. И странно обнаружилось, что нет в нем ни единой частички, на которую не навалилась бы вся тяжесть мира: давит на тело, на душу, снизу толкает в сердце, сверху жмет на кишки. Он сосредоточился, шевеля губами, будто хочет что-то сказать, мучительно задышал носом. Но между тем соображал, что за этим сбоем в бездумных движениях, которые он всегда производит, утром вставая с постели, таится возможность понять что-то непереносимо важное. И надо хвататься за эту возможность. Он все свои силы напряг, чтоб собраться, исходя из той, начальной, уверенности, что весь мир на него жмет, весь мир сквозь него проходит. Он ужасно разволновался. Сидел в той же позе, этакой глыбищей, уставя угрюмое лицо на нежные папоротники в серой траве. И раздувал ноздри. В голове мелькнуло, что он как шахтер в забое - чует запах, воспринимает жар, но так и не видит огня. И вдруг спазм прошел, но с ним и таинственная возможность. Он завозил подошвами по ковру, и ноги дрожали. Потом встал, подошел к окну, услышал, как хлещет вовсю ветер. Качает деревья на узком клинышке парка шестью этажами ниже, щиплет на крышах провода, выбивает дым из-под облаков, развеивает, как сажу по парафину.

Он оделся, и чуть-чуть ему полегчало. Манжеты на рубашке запачкались, пришлось подвернуть, перезастегнуть пуговки. Галстук сунул в карман: помоюсь, потом надену. Сдернул с кушетки простыни, вместе с шелковым одеялом тщательно сложил на стуле. Открывая стеклянную дверь, думал застать в холле миссис Гаркави, кого-нибудь, удивился, что так тихо в квартире. Темная комната Гаркави была открыта, кровать пуста. Левенталь включил свет, увидел брюки, аккуратно вывешенные из верхнего ящика шкафа, змеившиеся по полу подтяжки. Распластанная газета крылом прикрывала лампу.

Гаркави в одиночестве сидел на кухне. Под боком тикает тостер. На электрической плитке разогревается кофе. Вельветовая курточка поверх пижамы, с пояском, с кожаными крупными пуговицами. Голые ноги он поджал под себя на стуле. Шлепанцы - на полу.

- Привет! - У Гаркави был довольный вид. - Гуляка!

- Привет. Где все?

- Отправились к Шифкарту-старшему на праздничный обед.

- А ты почему не пошел?

- Тащиться в Лонг-Айленд-Сити, когда есть возможность подрыхнуть? Они в девять двинулись.

- Надеюсь, ты не из-за меня остался?

- Из-за тебя? Нет, выспаться хотелось. Выходные - отрава, если тебе рано вставать. - Он погладил свою золотисто-зеленую курточку. - Люблю попозже позавтракать в тишине. Холостяцкие замашки. Раз не женат, уж надо держать марку.

Кухонный свет, отражаясь от плиток, от белого холодильника, резал глаза Левенталю. Он поморщился слегка.

- Как ты? Не очень?

- Голова болит.

- Ты же пить не привык.

- Да уж. - Левенталю слегка поднадоел этот тончик.

- Ты вчера был хоро-ош.

Левенталь глянул угрюмо:

- Ну и что из этого?

- Ничего. Я же не пилю тебя, понимаешь ли, за то, что ты слегка поднабрался. Значит, были причины.

- Где у тебя аспирин?

- В ванной. Я принесу. - Гаркави приподнялся.

- Сиди-сиди. Сам найду.

- Выпей чашечку кофе. Полезней будет. - Он спустил ноги со стула. Очень длинные белые ноги, и даже большие пальцы и те точеные.

Левенталь налил себе чашку черного кофе. Горького, с ощутимым на языке осадком, но он чувствовал с каждым глотком облегчение.

Гаркави вздохнул:

- Я и сам какой-то кислый. Что уж я там выпил; но этот шум, гвалт и вообще. А мама - вскочила в семь, навела порядок. Вот энергия! Ее мать - та была такой вихрь, ой-ей-ей! До девяноста четырех дожила. Помнишь ее? На Джоралемон-стрит?

- Нет, не помню. - Левенталь старался вернуть то чувство, которое на него нашло, когда он одевался, и понял, что оно почти совсем улетучилось.

- И в кого я такой! - продолжал Гаркави. - Меч, износивший ножны. А старики… Шлоссберг, скажем, - тащит на себе семью, никудышного сына, этих дочек. Старика иногда заносит, конечно, но надо ему отдать справедливость. Настоящий мужчина. Теперь не часто такого встретишь. Я к нему иногда цепляюсь, но я просто люблю поспорить. Не доверяю людям, которые не любят спорить.

В Гаркави исподволь произошла перемена. Он ссутулился, осел мешком, широко разбросав ступни на линолеуме, руки забросив за спинку стула; жилы набрякли на кистях в светлом пушку. Потом вдруг у него мелко-мелко задрожали веки, он захлопал ресницами и, перед тем как снова заговорить, нервно боднул головой воздух, будто заранее отталкивал все возраженья.

- Почему ты никак не расколешься насчет того дела, про которое мы говорили вчера? - сказал он.

- Расколешься - при чем тут?

- Я просто диву даюсь. Все стараюсь обмозговать. После всего, что ты про него наговорил, чтоб еще стараться что-то устраивать…

Левенталь не поднимал лица от чашки.

- Мы вчера это уже проходили. Я тебе говорил про Редигера…

- Чем-то он тебя взял.

Левенталь соображал. "Нет, со стороны Дэна тут одно голое любопытство. И с какой стати я должен идти у него на поводу? В то воскресенье, когда он еще мог помочь, он смылся с Голстоном и компанией, а теперь ему, видите ли, неймется узнать, и я должен рассказывать!"

Он решил не сдаваться. Но блюдце тряслось в руке, и он прижал его к груди и так наклонил голову, что у подбородка, вдоль челюсти, кожа пошла складками. Он думал о своей слабости. "Бог ты мой, какой я слабак. Даже из-за Гаркави трясусь".

- Что за странная перемена мнения? Сам говорил, он псих.

- Это ты говорил.

- Но с твоих же слов. С чего бы я это взял? Как-то он тебя обвел вокруг пальца, чем-то он тебя купил.

Левенталь упрямо отказывался отвечать. Сидел, свесив голову, изо всех сил крепился.

Гаркави не отставал:

- Ну так как?

Левенталь, утирая рот, натянул верхнюю губу на зубы.

- Значит, хотел купиться, - сказал он.

- Нет, просто уму непостижимо! Когда ты в первый раз завел о нем разговор, ты готов был его удавить от злости. Он на тебя вешал какие-то там преступления, винил в смерти своей жены и тому подобное. А теперь ты хочешь послать его с рекомендацией к Шифкарту. И возможно, я очень ошибаюсь, по мне кажется, ты запускаешь удочку, чтоб я тебе поспособствовал. Я ушам своим не поверил, когда ты спросил про Шифкарта. Да как еще он прореагирует на твоего субъекта? Зачем ты с ним продолжаешь якшаться? Сам же говорил, что карточку Шифкарта он у тебя на полу подобрал, да? Вдобавок ты отлично знаешь, что Шифкарт ни шиша не может для него сделать.

- Ну, наверно.

- И с чего он забрал себе в голову, что Шифкарт ему может помочь?

Знал же Левенталь, что не надо, а сказал, как-то само вылетело:

- По-моему, он верит в еврейский заговор и думает, что Шифкарт нажмет на педали… а у всех евреев круговая порука.

- Нет! - заорал Гаркави. - Нет! - Воздел руки, схватился за голову. - И ты хочешь за него хлопотать? Несмотря на такое? Да знаешь ли ты, старик, что я после этого о тебе думаю? Да в своем ли ты уме?

Его ужас потряс Левенталя.

- Слушай, Дэн, я не желаю больше в этом копаться. И отстань от меня. Я тебя спросил насчет Шифкарта. Ты выразил свое отношение… И давай поставим на этом точку.

- Но как он тебя мог на такое подбить? - У Гаркави звенел голос. - Чем он тебя берет? Шантажирует? У тебя рыльце в пушку?

Назад Дальше