- Адажио! Адажио! - пропел Бардзини. - Полковник, вы слишком торопитесь! Наш друг, шевалье Балафре, скажет вам, что христианнейший король Людовик XVI, к которому мы относимся с уважением и симпатиями, едва ли решится связать Франции руки каким-нибудь определенным договором в целях совместных действий против Московии. И Францию, и нас очень заботит опасность, грозящая родине нашего друга, пана Курча. Присутствие с превеликими трудностями добравшегося сюда из Англии пана Полуботка свидетельствует о том, что и Англия не остается безразличной к поднятым сейчас вопросам...
Сивоусый Полуботок, потомок раздавленного Петром малороссийского гетмана Полуботка, зашевелился, дернул правый ус и кивнул головой.
- Имею заверения разных высоких персон аглицких, что вся Англия сочувствует делу освобождения от ига москалей свободолюбивого малороссийского народа! - вымолвил он. - А с Польшей мы сговоримся. Лишь бы свалить московского медведя!
- Весь вопрос сводится к тому, - снова вступился Бардзини, - как этого медведя свалить? По общему мнению, поднятое нашим благородным другом, которого одни называют просто Емелькой Пугачевым, а другие императором Петром Федоровичем, движение имеет серьезнейшие виды на успех.
Сероглазый швед пожал плечами и глухо сказал:
- Имело бы, если бы... Если бы оно не было, таким диким, таким... безмозглым!
- Как все решительно, что делали, делают и будут делать москали, - поддержал его Курч.
- Не всегда, не всегда, дорогой мой, - дружески предостерег его итальянец. - У московитов все зависит от того, кто стоит у власти. Им нужна власть сильная, крепкая, способная действовать во имя нации безоглядно и беспощадно. Они способны повиноваться только именно такой власти. И кто правит ими железной рукой, как Иван III, как Иван IV, как Петр I, тот может с ними делать, что хочет.
- Но только не может сделать их европейцами! - высокомерно откликнулся шевалье. - Азиата можно заставить надеть вместо халата камзол и вместо малахая - шляпу со страусовым пером, но он все же останется азиатом!
- И московиты, и их родные братья, турки, давно были бы изгнаны из Европы, если бы в церкви христианской не произошел прискорбный раскол, нарушивший духовное единство европейских народов! - вздохнул Бардзини. - Для изгнания московитов в Азию необходим крестовый поход!
- Или союз если не католических, то хоть просто заинтересованных в деле государств! - вмешался швед - Времена крестовых походов прошли и не вернутся, но наступает время великих политических союзов. Мы должны смотреть не назад а вперед. Именно теперь самое благоприятное время, чтобы покончить с Москвой. Хотя Москва и вышла победительницей в долгой и кровопролитной войне с турками, война эта произвела страшные разрушения внутри страны. Нынешнее народное движение есть сему доказательство. Спор между Екатериной и Петром или Лже-Петром из-за права на корону - это, разумеется, только простой предлог. Нам следует всеми силами поддерживать сего претендента на престол российский, совершенно не заботясь о том, действительно ли он имеет какие-либо права.
- Само собой разумеется! - одобрил Бардзини. - Какое нам, посторонним, дело до прав того или другого!
- Для нас, - продолжал горячо швед, - важно одно: разрушение этой столь внезапно разросшейся империи.
- Правильно! - откликнулся и Курч.
- Когда я отправлялся из Стокгольма, - продолжал швед, - один мой знакомый, муж большого государственного ума и острого языка, сказал мне так: когда вы, Анкастром, увидите, что две ядовитые змеи яростно кусают одна другую, что вы будете делать? Я ему ответил: моею первейшей заботой будет помочь им обеим продолжать их дело, доколе они не издохнут обе...
Бардзини отложил в сторону молитвенник и тихонько захлопал в ладоши, приговаривая:
- Браво, браво! У нас, в Неаполе, в таких случаях говорят еще так: не мешай сколопендре загрызть тарантула, но позаботься о том, дабы тарантул тоже влил свой яд в тело сколопендры! В данном случае "тарантул" у нас под рукой.
- А сколопендра сидит в Петербурге! - откликнулся Курч.
"А гадюка - в Варшаве", - усмехнулся про себя Полуботок.
После минутного молчания Бардзини продолжал:
- Народное движение идет на убыль. Было бы неразумно скрывать от себя сию печальную истину!
- Позвольте, падре! - запротестовал шевалье - Разве это так? Когда я пробирался сюда через Персию и астраханские степи, у наших., друзей в распоряжении была гораздо меньшая территория, чем теперь!
- Совершенно верно, но в России территория отнюдь не играет такой роли, как в странах европейских. За этот год территория, которая, скажем, вышла из-под власти императрицы, значительно увеличилась, но зато теперь успехи движения заставили-таки расшевелиться государственную власть. Дикие, безобразные, поистине азиатские виды, которые движение приняло с самых первых шагов, начинают пугать даже самое население. Ведь не все же русское крестьянство состоит из бесправных крепостных и из голышей. В распоряжении власти, наконец, имеется и регулярная армия, которая со времен Петра обладает известными воинскими традициями.
Да, территория, захваченная нашими друзьями, пожалуй, обширнее территории всего французского королевства, но ведь речь идет о крае, который и до движения был почти незаселенным. Движение разорило этот край, он уже не в силах прокормить существующее население. На всем его пространстве чувствуется недостаток съестных припасов...
- Нам же на руку: голод будет гнать холопов в повстанье, - заметил Курч.
- До поры до времени! - вмешался шевалье. - До поры, до времени, а потом тот же голод начнет разгонять повстанцев.
- Это уже и происходит! - подхватил Бардзини. - Вместо одного "Петра Федоровича" уже появилось их несколько десятков. Именно они-то и губят самое движение, разоряя до конца тот край, где пока что приходится действовать.
- Этого осатанелого казака надо заставить идти на Казань! - почти крикнул Курч. - Иначе, действительно, все пропало.
- Об этом и идет сейчас речь на их идиотском совещании! - промолвил итальянец. - Нам уже удалось убедить многих его самодельных генералов и министров, что все погибнет, если они не решатся уйти отсюда. Взятие Казани откроет дорогу на Москву.
- А что же Пугачев?
Бардзини пожевал фиолетовами губами, потом, оглянувшись по сторонам, шепотом выговорил;
- Дикий осел упирается. Н-ну, посмотрим. Ведь у него петля на шее. Ему придется или исполнить то, что мы от него требуем, или… Или уступить место другому, более смелому...
- Расстаться… с титулом императора? - слабо удивился швед.
- Расстаться... с жизнью! - сухо ответил иезуит.
- Ну, это не так-то легко и просто!
- Почему?
- Его оберегают... Хлопуша и Зацепа, как два цербера стерегут его и днем, и ночью. Шаповал пытался отравить его полгода назад, чтобы самому занять его место, но...
- Шаповал такой же дикарь, как и Пугачев! И притом дикарь очень уж глупый! - засмеялся Бардзини презрительно. - Ну, что же это, в самом деле, за отравитель? Добыл мышьяку, испек пирог и поднес…
- Но ведь говорят, попытка не удалась только по случайности; кто-то соблазнился пирогом и сожрал ломоть…
- Не совсем так! Кто-то подслушал перешептывание Шаповала с его стряпухой и предупредил Емельяна. А тот, приняв от Шаповала в дар отравленный пирог, заставил трех сыновей Шаповала съесть его. Мальчишки, разумеется, ничего не подозревая, накинулись на снедь и… И отравились ad patres… А Шаповал, как уличенный отравитель, был подвергнут пыткам, оговорил многих, а потом был казнен... Все это было отменно глупо! Если бы понадобилось устранить сего "императора" путем отравления, это дело можно было бы проделать, так сказать, научно.
- Да, но где же в этой дикой стране вы найдете таких артистов, как Рене-флорентинец, синьор? - спросил не без ехидства шевалье.
- О, мой бог! Я бы удовольствовался и такими, как ваши милые соотечественницы Бреннвилье и Вуазен! - не моргнув глазом, отпарировал итальянец. - Наука отправления лишних людей на тот свет применяется во Франции с неменьшим усердием, чем в Италии...
- Позвольте, господа! - вмешался швед. - Об устранении Пугачева у нас будет еще время позаботиться, если он откажется идти на Москву! Покуда же наш долг - охранять его драгоценную жизнь!
- Пожалуй! - вымолвил патер. - Посмотрим, к чему приведет нынешнее совещание...
ГЛАВА ВТОРАЯ
В той большой избе, где была "царская ставка", уже несколько часов подряд шло заседание "Верховного Совета": решался вопрос, что делать.
Почти все время участники бешено орали друг на друга, сверкая глазами, замахиваясь и готовясь друг в друга вцепиться. Они разбились на несколько партий. Была партия Хлопуши Рваные Ноздри и партия его вечного противника Зацепы Резаны Уши, ставших врагами еще в дни пребывания на каторге. Была еще державшаяся отдельно и сравнительно спокойнее других партия Степы Рябова, донского казака, к которой примыкала и державшаяся совсем уже степенно партия Юшки Голобородьки - одного из сыновей чернятинского богача и главы "Пыфнутьевского согласия". Голобородьковцы больше слушали, переговаривались друг с другом шепотком, а потом Юшка от их имени говорил всего несколько веских многозначительных слов. Предметом общего внимания была совсем маленькая кучка близких к Пугачеву людей. Юрка Жлоба, Терешка Хмара да Борька Выходцев - все трое из яицких казаков. Они первыми примкнули к "анпиратору" почти полтора года назад, да так и держались, словно уцепившись за него.
Сам Пугачев, бледный, с трясущимися руками и блуждающим взором, страдая от тяжкой головной боли из-за вчерашней попойки, сидел в почетном углу под иконами на лавке, покрытой дорогим персидским ковром. Несмотря на то, что никто не курил, в избе дышалось тяжело, и воздух казался насыщенным какой-то кислятиной. Окна и двери были плотно притворены, чтобы никто не мог подслушать разговор "анпиратора" с его ближайшими советниками. Перед дверью и под окнами маячили вооруженные до зубов часовые.
- Нет, ты говори напрямки: что думаешь таперя делать? - приставал Хлопуша к Пугачеву.
- Да чего ты на меня пырскаешь? - сердито отвечал Пугачей - Надо-ть сообразить, как и что. Нельзя же, не спросясь броду, да лезть прямо в воду! Ты раньше посмотри в святцы, а тогда и бухай в колокол!
- Да ты не отлынивай! Каки таки еще "святцы"?! Ты прямо говори: обещал Москву вверх тормашками поставить?
- Ну, обещал! А дальше что?
- Обещал Катьке шею свернуть? Обещал еще весной Казань единым махом взять?
- Да чего ты ерепенишься?
- Почему засел в Чернятине, как паук в норке аль суслик лысый, да ничего и не делаешь?
- Время удобное выжидаю!
- Струсил ты, вот что! Никакого там время удобного тебе не надобно. Прищемил тебе Михельсонов хвост, так ты и не оглядываешься!
- А ты бы того... Полегше бы! Как смеешь в моем присутствии так выражаться? - огрызнулся Пугачев. - Я тебе кто? Разе я не твой анпиратор?
Хлопуша, неистово гундося, прошипел:
- Ой, убил! Ой, зарезал! Анпиратор, скажи пожалуйста! Чего ты передо мной ломаешься, как писаный пряник? Кто тебя и в анпираторы-то произвел, как не я с Мотькой покойным, которого михельсоновы гусары зарубили?
Зацепа, раздувая ноздри и сердясь, вмешался:
- Одначе, это все не порядок! Ты бы, Хлопуша, того... в сам деле, поосторожнее!
- А ты помалкивай! - прогундосил Хлопуша. - Я не с тобой разговариваю. Я тебя наскрозь вижу и понимаю. Залез в министры, а сам по сторонам глядишь, как бы стрекануть куда подальше. Думаешь, я того не знаю, что вы с анпиратором уж третьего гонца с цветными каменьями да с земчугом в Турцию переправили на всякий, мол, на случай?
- А хотя бы и переправили, твое какое дело? - возразил, покраснев, Зацепа. - У его царского величества и секретные дела бывают. Может, отправили мы гонцов к великому визирю, чтобы нам помочь от султана была!
- Байки! - засмеялся Хлопуша. - Ты, миляга, иди, морочь голову кому другому. А для кого две корчаги с червонцами в Бугровском бору зарыл? Может, к сатане скрозь землю червончики отправил, чтоб он, дьявол, тоже помочь прислал?
- Твои, что ль, червонцы были? - озлился Зацепа.
- Твои, твои. Да зачем ты их зарывал?
- А тебе-то что?
- А то, что лататы вы задать собираетесь! Врете, не удерете! Не выпустим!
Пугачев застучал кулаком по столу.
- Берегись, Хлопуша! - вымолвил он с угрозой. - Я, брат, не посмотрю на тебя. Ты меня знаешь!
- Тебя-то? Как облупленного! - засмеялся Хлопуша. - Все рубцы на твоей спинке, царское твое величество, и те знаю.
Голобородько, перешептывавшийся в это время со своими "пафнутьевцами", счел свои долгом вмешаться
- А кричать не полагается! - сказал он. - Первое дело, глотку порвать можно, а второе, криком печи не нагреешь. От крику-то только воздух портится, а вы бы, цари, да министры, да енаралы, да адмиралы, лучше бы толком говорили. Дело наше серьезное. Тут криком ничего не поделаешь.
На некоторое время в избе воцарился относительный покой. Потом Зацепа заговорил, подбирая слова:
- Оно, конечно, насчет, скажем, Казани... Ну, мол, надо-ть взять Казань, а потом того - шарахнуть и на Москву... Так было сговорено! - вставил Хлопуша.
- Что верно, то верно. Так и было сговорено! - согласился Зацепа. - Опять же полячишки оченно того добиваются. Можно, мол, Казань, как воробья, шапкой накрыть и все такое. Езовит тоже советует. Опять же перевертень этот, Полуботок, езовитский выученик: иди, мол, на Москву, а больше никаких, шпарь во все лопатки, по сторонам не оглядайся. Одно слово - на кульерских...
- Та-ак, дальше! - протянул насмешливо Хлоцуша. - Так выходит, что все это езовитские выдумки да затейки, а нам Москва ни к чему?
- Нет, ты постой! - загорячился Зацепа. - Так нельзя! Заладил одно - Москва да Москва и слухать ничего не хочешь. А того не соображаешь, с кем на Москву идти-то? С нашей-то, скажем, рванью зеленой… со сволочью, которую Михельсонов и в хвост, и в гриву дует, где только попадет?
- На Михельсонова мы управку найдем! Убрали же наши кулевые и Бибикова енарала, и Кобчикова. Ну, вышла осечка раз, вышла два, а в третий - в самую точку запалим. Не велика птица, Михельсонов!
- Всех наши кулевые не переморят, как тараканов! - заспорил Зацепа. - Суворов енарал почище Михельсонова будет. Мордвинов адмирал тоже не плох. Да и Потемка... Не перебьешь всех, говорю.
- Ты это к чему? - спросил Хлопуша.
- А я вот к чему. Без осторожности в лужу сядем. Дело-то мы уж больно большое затеяли, а силы-то у нас не бог знать сколько. Народу, это точно, видимо-невидимо, да только народ-то наш больно трухлявый.
- Трухлявый? Это наши-то?!
- Наши, наши! - ответил решительно Зацепа. - Что дурака валяешь? Не знаешь, что ли? Главное дело, разе они, дуроломы, в сам деле из-за земли, да воли, да правов поднялись? Х-ха! Ну, которые по старой вере вроде пафнутьевских да филипповцев аль еще каких-то, те кой-как держатся. Казачье - туды-сюды. Твои варнаки сибирские лутче прочих... А все остальные - труха. Куды ветер дует, туды ее и несет, чуть ветер повернулся, так она столбом взвилась да и рассыпалась. Не было, что ль, такого?
- А ты ее, труху, забери в руки да слепи из нее пирог с начинкой. Царские енаралы да адмиралы из кого свои полки делают? Не из этой ли трухи? А вымуштруют, так и катают, кого попадя, немца и того трепали, про татар да турок уж и поминать нечего!
- Ну, немец-то и наших здорово трепал! - вяло откликнулся из своего угла Пугачев. - С немцем, брат, не шути, видели мы, как немец живет. Одно слово нация!
- Катькины енаралы из некрутов белогубых во каких солдат делают! - стоял на своем Хлопуша.
- Витьем и делают. Из десятка беспременно одного насмерть заколотят, двоих искалечат, а семерых обработают под дуб.
- А мы что же? Ай мы бить не можем?
- Бить-то мы и почище можем, да, ведь, к нам по доброй воле бегут, от Катькиного же батожья. А ежели и мы их батожьем оглаживать примемся, какая им радость? Они к той же Катьке побегут.
- А ты лови да на виселицу, на кол! С этим народом только страхом и можно...
- Верно. А кто, скажем, вешать-то их будет?
- Оченно просто. Поставь старших. Дай права старшим: вот, мол, под твое начальство, скажем, двести человек и делай ты с ними, что хошь. Ты с них спрашивай, а я с тебя, как ты мой доверенный слуга и все прочее.
- Вона! - засмеялся Зацепа. - Это ты куда же гнешь-то? Дворянство да боярство каторжное поставить хочешь, а народ простой - в рабы?
Пугачев завозился и завздыхал.
- А ты что думаешь? - горячо заговорил Хлопуша. - Так - не так, а народ сам собой править никак не может, даже в разбойных, скажем, шайках - и там завсегда всему делу голова - атаман, а под рукой у атамана есаулы, а там - урядники. Который из простых на дело способен, тяни его вверх, в урядники, а потом, того, и в есаулы. Только тем шайка и держится. А ежели все начнут командовать да пойдет тебе галдеж, начнут шебаршить насчет нравов, пропало твое дело. Да ты сам разе не ходил и в есаулах, и в атаманах? Хуже меня, что ль, порядок знаешь?
- Так ты, поди, ежели Катьке горло перехватим, то и крепостное право опять заведешь?
- Ну, там видно будет, что и как, - уклонился от прямого ответа Хлопуша. - Известно, которые осударево дело теперь делают, и награжденье получат по заслугам. Из-за чего люди стараются, как не из-за награждения?
- Значит, нынешних бояров да дворянов спихнем, а сами на их место и сядем?
Хлопуша озлился.
- А ты себя почему теперь в графы произвел? - ехидно осведомился он. - Граф Путятин и больше никаких!
- На то была воля его царского величества. Он и тебя в графы Чернышевы али там в какие произвел.
- Так, а какие же из нас с тобой графы будут, ежели мы слуг иметь не будем? Теперь, на походе, и мы с собой уж челядь всякую таскаем, а когда до Москвы, до Питера, скажем, доберемся да получим от его царского величества в награждение дворцы, палаты да имения барские, обойдемся без крепостных? Своими руками, что ль, пахать будем да навоз переворачивать?
Вступился Пугачев:
- Народ верный обижать не полагается, а что насчет того, кто, мол, работать должон, то думается нашему величеству так: перво-наперво пущай которые из дворян были, те в холопьях ходят...
- А много ли их на всю Расею?
- Опять же будем с разными неверными народами биться, будем в полон брать, вот тебе и крепостные. Татарчуков, скажем, али персюков...
- Персюков, во-во, - подхватил Зацепа, - оно самое и есть. Насчет персюков, то есть.
- Что такое? - насторожился Хлопуша.
- Разин Степан свет Тимофеич на чем голову сломал себе? На том и сломал, что с Москвой связываться в корень задумал. Ну, и обжегся! До атаманов дорос, а с царем ему не верстаться было…
- Да ты это к чему?
- А где, говорю, тому же Степану истинная лафа была?
- На Волге-реке.