"Граф Путятин", он же в недавнем прошлом каторжник Зацепа, по прозвищу "Резаны Уши", прославившийся долгими разбойничьими похождениями на южном Урале и в Сибири, а теперь считавшийся правой рукой "анпиратора", главным стратегом и начальником личного конвоя Пугачева, вел допрос новоприбывшим в стан людям. Пугачев был тут же, но только изредка вмешивался в дело. Он только что поужинал, уничтожив огромное количество поджаренных на костре кусочков сочной баранины, выпил две баклаги крепкого сладкого вина, отяжелел, осоловел, и ему захотелось поскорее уйти в клетушку, в которой его ждала сегодня только что привезенная ему в дар одним из присоседившихся к "армии" "вольных" казачьих полков молодая, пригожая, русоволосая и голубоглазая "полоняночка", то ли попавшая в руки "пугачиков" поповна, то ли не успевшая бежать в Казань дворянка.
О ней Пугачев знал только, что звали ее Груней и что у нее был шестилетний братишка. Но захватившие ее в перелеске люди, вполне справедливо рассудив, что "на кой ляд еще и щенка дворянского к батюшке-царю ташшить?!", попросту перехватили ребенку горло засапожным ножом и бросили еще трепетавший трупик в овраг.
Рассеянно вслушиваясь в ход допроса, Пугачев все вспоминал о полоняночке.
"Беленькая! - думал он, - Тельце-то холеное, сладенькое... Одно не ладно: визжит она больно... Ты ее по-доброму, по-хорошему, за грудку щипнешь, а она вся трепыхается, будто ты ее ножом ткнул"...
Он улыбнулся пьяной и похотливой улыбкой, вспомнив другую такую "полоняночку", с которой провел прошлую ночь
"Ничего себе была девчоночка. Гладкая. Спина пухлая, коса до пояса... Попищала, попищала сначала, а потом ничего... Только и молила, чтоб не убивал".
Зачем убивать? Успеется...
Утром он подарил полоняночку одному из своих ближайших соратников, шестидесятилетнему, но еще крепкому старику, кряжистому Анфиму Гундосову, потерявшему свой нос то ли от руки палача, то ли от "хранцузской" болезни.
- Жалую тебя, князь Трубецкой, за твои перед моим величеством важные заслуги... Бери, бери: пятки тебе будет чесать. А то киргизу какому, либо персюку продать можешь...
И Анфим увел из "ставки" помертвевшую от страха "полоняночку". Легонько подталкивал ее сзади, а она трусливо сгибалась и шла, шатаясь, как пьяная.
- Так ты как говоришь, пан? В антилерийском деле, гришь, понимаешь? - прозвучал голос "графа Путятина".
Средних лет смуглый усатый человек, старательно выговаривая русские слова, сказал:
- Артиллерийскому и инженерному делу я, пан, обучался в военном училище в городе Турине, в Италии. Аттестацию имел, на латинском языке, за печатями, равно как и аттестацию о моем, пан, служении в войсках его королевского величества, наихристианнейшего короля Франции Людовика, Пятнадцатым именуемого.
- Та-ак. Значит, и на разных языках обучен? По-немецкому маракуешь?
- Говорю... Но по-французски - лучше. Кроме того, морское дело изучал. Будучи в Америке два года сим делом занимался...
- Город такой, что ли? Большой?
- Континент целый. Новый Свет называется...
- Ну, ладно. Ну его к ляду, не касаемо... Насчет морского дела тоже, поди, без надобности. Нам по морям плавать не приходится... А вот насчет антилерийского дела, это надо обмозговать... А как ты в Казань попал?
- За участие в конфедерации. Был незаконным образом арестован и выслан, несмотря на протестацию...
- Из конфедератов, Значит?
- Конфедерат.
- Слышь, ты, величество? - обратился Зацепа к осовевшему Пугачеву. - Еще один конфедерат!
Пугачев зевнул и перекрестил по привычке рот.
- Полячишка...
- Пушкарное дело, грит, дюже понимает… Опять же, энто-то самое, как его... анжинерное, мол, искусство...
- Бахвалится, поди? - усомнился Пугачев. - У них, у полячишек, гонору много. Набивал, скажем, капитану трубку да девок приводил на ночь, ну и сам себя сейчас в капитаны производит...
Поляк, скрипнув зубами, вмешался:
- Я от казанского коменданта аттестацию имею... В аттестации сказано: Чеслав Курч, бывший капитан польских королевских войск...
- Написать все можно, - протянул, потягиваясь, Пугачев. - Но, промежду прочим, чего тебе от нашего величества понадобилось? По каким таким делам?
- Хочу быть полезным... вашему царскому величеству! - выдавил из себя, Курч.
- Пользы-то с вашего брата, как с шелудивого козла, ни шерсти, ни молока...
- Ежели ваше царское величество решит идти на Казань, то могу оказать большую помощь.
- Каку таку? - вяло вымолвил Пугачев.
- Живучи возле кремлевской стены, имел я случай подземный ход под стену...
- Ну?
- И заложил я там пороховую мину. Истративши разновременно до пятидесяти рублей серебром, устроил я, говорю, большую пороховую мину.
- А толку-то что? Рази весь кремль на воздух взорвать собираешься?
- Весь не весь, конечно, но за взрыв значительной части стены беру на себя полное ручательство. Образуется пролом. Доблестные войска твоего царского величества, вовремя подведенные к надлежащему месту, смогут легко проникнуть в кремль...
- Коли не врешь, так правда... Да из-за чего вы, поляки, хлопочете. Ай моя Катька вам в печонку так въелась?
Пан Чеслав опять скрипнул зубами.
Пугачев услышал этот звук и засмеялся во все горло.
- Допекла-таки вас супружница моя? Хо-хо-хо!
- Как честный человек, положа руку на сердце, скажу, против Московского царства мы, поляки, сердца не имеем…
- Болтай, болтай!..
- Но любя свою родину и видя ее унижение и страшные бедствия, стремимся к обеспечению ее вольностей!
- Промотали вы, паны-горлопаны, свое королевство! - смеясь, сказал Пугачев. - Пробенкетували... Народ вы какой-то больно уж драчливый... Бывал я у вас, в Польше...
- Если бы ваше царское величество только пожелали, то Москва и Польша могли бы сделаться союзниками на жизнь и смерть.
- Союзниками, гришь? Варшава да с Москвою? Чудное дело. Право слово, чудное!
- Польшу теснят и с запада! - продолжал Курч. - Круль прусский.
- Заливает вам горячего сала за шкуру? - обрадовался Пугачев. - Его взять на то! Он немец, перец старый, всем сала за шкуру заливать любит. Австрияков вот как расчесывал. Опять же французов... Ну, да и нашим попадало по загорбку. Помню, под этим, как его... Под Куннерсдорфом...
Зацепа предостерегающе кашлянул. Пугачев поморщился, но потом продолжал в ином уже духе:
- Одначе, тетки моей покойной, Лизаветы, армия этого немчуру тоже не однова причесывала разлюбезнейшим манером. Кабы не я, то быть бы ему карачун... Но ты, пан, между прочим, полегче бы выражался-то! Нашему царскому величеству король пруцкой хоша и дальний, а все же сродственник. Опять же никто из государей на наше правое дело внимания не обратил, а он, пруцкой, цидулку-таки прислал. Любезным братцем величает!
Поляк потупился. Тогда снова вступил в разговор Зацепа, сказав:
- По антиллерийскому делу, двистительно, нам польза может оказаться. Пушкарей у нас немало, да больно зря палят часто. По чему попало шпарят, а насчет дистанциев мало смотрят. Ежели ты, пан, в сам деле послужить хочешь, то так и быть, его царское величество может тебя своей милостью подарить...
- А что ты думал?.. - откликнулся Пугачев, потягиваясь. - Пущай старается!
- Послать его к Тимош... к князю Барятинскому, что ли ча? - осведомился Зацепа.
- Валяй. Пущай сговариваются, как и что... Может, и впрямь, насчет казанкова кремля что сварганят...
Сделав свирепое лицо, опять обратился к поляку;
- А ты, пан, того... Смотри, говорю! Я, брат, сам с усам. Чуть что - с живого кожу сдеру, а мясо псам скормлю:
- Ну, иди!
Позванные Зацепою-Путятиным часовые вывели поляка. Он был бледен, на лбу виднелись капли пота, но под лихо закрученными усами играла довольная улыбка.
- Пора бы и кончать! - вымолвил ворчливо Пугачев. - Спать чтой-то хотца...
- Надо раньше энтого... сокола залетного допросить "Дружки" пишут, что, мол, внимания заслуживат...
Начался допрос стоявшего до тех пор в стороне молодого белокурого человека. У него было плоское, чисто славянского типа лицо с мелкими, по-своему приятными для глаза чертами, ровно подстриженная бородка, отливавшая красниною, жиденькие усики, нос луковкой и серо-голубые глаза, смотревшие на окружающее с наивным любопытством.
- Ну, парень, докладывай! По какому такому государственной важности делу решился ты потревожить его царское величество? - начал Зацепа.
- Желая принести посильную пользу народам, населяющим российскую империю, - зачастил явно заученную речь белокурый, - решился я, преодолевая многие трудности и пренебрегая опасностью для живота моего, обратиться к его царскому величеству с меморией, сиречь, докладной по государственным делам запиской...
- Из подьячих, что ли? - небрежно осведомился Пугачев. И покосился в ту сторону, где за не доходившей до потолка тесовой перегородкой находилась новая "полоняночка". Ему показалось, что кто-то там, за переборкой, всхлипнул... Наморщил брови.
- А ни боже мой! - запротестовал белокурый. - Мы по купечеству...
- Из шкуродралов, значит? Так! Ну, докладывай!
- С малых лет задумываясь о том, как бы полутче устроить все в российском государстве...
- Эвона, куда махнул?! - добродушно изумился Пугачев. - С малых лет хорошо в бабки, а то в городки играть... Ну, послухаем...
- Возлюбя всяческие науки...
- Поди, драли?
- Стремился я к расширению моего умозрения.
- А ты покороче! Что мне с твоего умозрения?
- Размышляя о причинах нестроения в российском государстве, нашел я оные причины в несоответствии государственного строя с законными вожделениями самого населения, которое, будучи от природы награждено острым умом, издревле стремится к прекращению тиранских поступков своих правителей...
- От Катьки да от ейных полюбовников, дистительно, многие тиранства идут! - качнул головой Пугачев. - Она, немка, нашего первородного, можно сказать, сыночка и наследника свят-отеческого престолу правов лишить замышляет. Собирается, говорю, на престол-то святой какого-то своего полюбовника посадить... Но мы ей бока огладим, рога пообломаем. Мне цесаревич и то пишет: "Долго ли, мол, тятя, буду я терпеть злое тиранство маменькино и ейных полюбовников"...
Опять Зацепа предостерегающе крякнул.
- Располагая неким достатком, сиречь денежными средствами, с согласия родительницы моей отправился я три года тому назад в заграничные земли, дабы изучить тамошние порядки.
- Ничего хорошего там нет! - вымолвил Пугачев. - У нас лутче. Люди сытнее едят... Ну, договаривай, парень. Только поторапливай! А то мы должны еще важным делом заняться.
Он покосился на перегородку.
- Изъездивши многие страны, нашел я, что наибольший порядок имеется у короля шведского в его королевстве. А почему сие? А потому, что права королевские там ограничены.
- То есть, как это? - полюбопытствовал Пугачев.
- Имеется у них, шведов, наподобие нашего Сената - рыксдаг, то есть представительная палата. Само население выбирает в оный рыксдаг депутатов. Коих выбирает благородное сословие, коих духовенство, а коих градское сословие, сиречь бюргеры...
- Ты это к чему, парень? - воззрился Пугачев.
- И король шведский не имеет права без согласия рыксдага новые подати да налоги вводить, армию уменьшать или увеличивать, а буде ежели пожелает с кем войну вести, то должон предварительно о том советоваться...
- Это нам плевое дело! Без совета с министрами и Катька ничего не делает...
- И будучи в Штокгольме-городе, того королевства столице, узнал я от верных людей, что такое у них намерение имеется, чтобы королевской власти совсем не было…
- Корольку своему, значит, перо вставить хотят? - обрадовался Пугачев. - Здорово! Пущай их!
- А намерены они, шведы, чтобы заместо короля наследственного да был у них государству начальник по народному выбору и был бы его правам срок, скажем, в три или четыре года...
- А потом как?
- А потом население нового начальника государству выбирает...
- Народишко-то? - изумился Пугачев. - Ой, парень, брешешь ты что-то! Как же это можно, чтобы народ нам кого в правители выбирал? Да где же это видано? Царь, так царь, чтобы божьею милостью... Опять же, помазанный на царство... А как почнут выбирать, то будут только булгачить...
- История нас учит, что в древности многие государства по целым столетиям без царей обходились. Это республика называется...
- Как это?
- К примеру сказать у эллинов, сиречь древних греков, так было.
- У пиндосов? Нашел кого в пример ставить?! То-то их турка и прищемил. И пищать не смеют...
- Было сие также у древних римлян до кесарей!
- А нам-то что от того? Мало кто с ума сходил?! - засмеялся Пугачев. - Ну их, твоих пиндосов, к ляду. Ты лутче вот что... С которого, гришь, городу?
- Из города Серпухова.
- Есть такой! Знаем! Бог поможет, приведем и Серпухов под нашу высокую руку... А пока что брось ты, парень...
- Что бросить?
- Языком молоть. Ни к чему это! А ежели ты нашему царскому величеству служить желаешь, то бери-ка, скажем, ружье, а то хоть пику. Конька какого там дадут станишники...
- Я верхом не могу! - смутился белокурый.
- Свалиться боишься, что ли? Как мерзлые штаны на заборе, так ты на лошади? Ну, валяй к пехтуру!
- В солдаты?
- А чего нет? Вымуштруют, небось! Дело не мудрое. Не в енаралы же тебя сажать?
- Я на то призвание не имею!
- Какое такое призвание? В дьячки что ли мостишься? Так дьячки нашему величеству сейчас без надобности...
- Я полагал, для разрешения важных государственных вопросов... Будучи знаком с иностранными порядками...
- Брось! Рылом не вышел!
Пугачев поднялся и решительно сказал:
- Ну, будет языки чесать, а то волдырь вскочит. Убери ты его, граф. Наш канцлер вчера мне все уши протурчал, что, мол, в походной канцелярии писарей не хватаеть. Приткни его туды.
- Ваше вели...
- Нишкни. Законы писать вздумал? Царь выборный да еще на срок тебе нужен? Городишь ты чушь, парень: ну тебя...
- Да я...
- Уходи, пока цел! - нахмурился Пугачев. - Царя ему выборного захотелось?!
- Прирезать его что ль? - осведомился равнодушно Зацепа.
Белокурый помертвел.
- А хоть и веревкою удави! - ответил Пугачев, зевая и торопливо крестя рот. - Ему, сукиному сыну, царя выборного понадобилось...
Остановился. Вспомнил, что серпуховец пробрался в Чернятинский стан с письмами от разных далеких "дружков".
- С Рогожского кладбища кого знаешь? - осведомился он у начавшего от смертельного испуга икать серпуховца.
- Отца… отца… отца...
- И сына, и святого духа! - смеясь, вымолвил Зацепа.
- Отца Варнаву...
- Варнаву знаешь? - удивился Пугачев.
- Он… грамотку... дал!
- По ошибке должно! Не думал, что ты дурак такой. Ну, черт с тобой! Ради Варнавы, душевного человека... Гостил однова у него. Живи... Сдай его, граф, господину нашему канцлеру, пущай подметные грамотки пишет...
Выждав, когда Зацепа увел серпуховца, еле передвигавшего ногами и все еще икавшего, Пугачев направился за перегородку. Оттуда донесся его голос:
- Ну, ты, гладкая! Чего в угол забилась? У-уй, горячая какая... А сними-ка ты с меня сапоги. Так. Теперь ложись. Да не вздумай реветь, дуреха... Съем я тебя что ли. Да рубашку сними с себя!
Громоздкая деревянная кровать заскрипела под тяжестью двух тел...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Поздней ночью, перед самым рассветом, когда уже меркли звезды, настойчивый стук в дверь разбудил Левшина. Первым делом его было схватиться за лежавшие у изголовья пистолет и саблю.
- Ваша милость! Ваша милость! - взывал из-за двери взволнованный голос Анемподиста.
- Вставайте, вашскородь... - поддержал управляющего вахмистр Сорокин. - Кульер прибег...
- Входи! - крикнул Левшин, спуская ноги с широкой тахты на пол. Проведшая с ним эту ночь дворовая девка, имени которой он не знал, тревожно завозилась, словно стараясь забиться вглубь тахты.
В комнату вошли Анемподист с сальной свечой в руке и совершенно уже одетый вахмистр. У Анемподиста было бледное лицо, вытаращенные глаза, и руки его так сильно тряслись, что он чуть не уронил подсвечник, ставя его на стол. Сорокин был совершенно спокоен с виду, только его седые усы топорщились, это было признаком того, что старый солдат чувствует запах пороха в воздухе.
- Мать пресвятая Богородица... Иисусе сладчайший... Помяни, господи, царя Давида...
- Не лотошить! - оборвал Анемподиста Левшин. - Говори ты, Сорокин, в чем дело? Лихачева разбудили?
- Одеваются... Сейчас придут. Да вы, вашскородь, не извольте тревожиться... Время еще есть. Это он, Анемподист, зубами дробь барабанную выколачивает так, зря! - с усмешкой заметил вахмистр. - Но как пришедши разные новости, то я счел за лутчее потревожить вашескородие...
Девка, кутавшаяся в покрывало, как мышь, сползла с тахты и беззвучно скользнула в дверь. Под окном звонко крикнула какая-то пичуга. Со двора донеслось негромкое ржание коня. Залаяла и оборвалась дворовая собака.
- Людей поднял?
- Готовы. Лошади в порядке... Да время, говорю, еще есть...
Доклад Сорокина и Анемподиста не занял и получаса. Во-первых, от полковника Михельсона, непосредственного начальника Левшина, прискакал гусар-гонец со словесным поручением Левшину бросить все и попытаться разогнать огромную шайку пугачевцев, которая, по-видимому, собирается перекинуться на правый берег Волги, а покуда занимает село Питиримово, и справившись с этой шайкой или хотя бы только напутав ее, идти на соединение с главным отрядом Михельсона. Относительно шайки, занявшей Питиримово, сообщалось, что в ней есть до тысячи человек, из которых до двух сотен конников, больше башкир, вооруженных копьями и луками. "Головку... шайки составляло человек сто, вооруженных старыми пищалями и охотничьими ружьями и собранных беглым каторжником, бывшим сержантом Васькой Лбовым, который теперь именовал себя "его царского величества" енарал-аншефом графом Досекиным, а при случае выдавал себя и за "анпиратора".
- Старый знакомый! - усмехнулся Левшин. - Живуч, канальон этакий! Ну, да ладно! Повадился кувшин по воду ходить...
- Одначе, вашескородие, при Ваське антилерия имеется! - продолжал Сорокин. - Две пушчонки с собой таскают. Одна - мортирка махонька, так, больше ворон пугать, а другая - полевое орудие. Из мортирки они больше камнями да гвоздями шпарят при надобности, вреды большой не бывает. А что касаемо полевого орудия, то снарядов у них штук пятьдесят, больше не наберется... А пушками командует киргиз один, Сафетом зовут. Кривой на один глаз...
- Окривеет и на другой! - пробормотал Левшин, соображая, как надлежит действовать.
- Ежели, вашескородие, да не удастся нам их расчесать теперь же, то дней через пять наберется там и все три тысячи. Сброд всякий идет. Дезертиры, что по кустам да буеракам хоронятся, тоже соблазняются...
- Посмотрим. Ну, дальше!