- Ну и дела, можно сказать!
И думал, что хорошо-то хорошо, а то как бы себе и шею не свернуть. За такие дела не похвалят. Оченно просто!
Он вспоминал поучительный пример его хорошего знакомого, бывшего "фалетура" Моськи, то есть Моисея, с которым они вместе много лет прожили в тесной дружбе, когда были крепостными у небогатой помещицы Лядовой. Моська сначала "ходил в казачках", потом сделался "фалетуром". А он, нынешний "анпиратор Петр Федорыч", звался тогда не Петром, а Акимом и "ходил в кучерах".
- Н-ну и дела, можно сказать!
Барыню Лядову, Марьсеменну, помещицу, "порешил" ударом дубины по темени повар Гришка, давно точивший на хозяйку зубы за рябую Нюшку, которую она, Марьсеменна, отдала замуж за пастуха Егорку. С Моськой оборудовали дело-то. Ну, и началось это самое... Одно слово - заварилась каша. А что и к чему, трудно понять. Уложивши госпожу, хуторок ее растащили, и собралась ватага, порешили все идти к гулявшему где-то поблизости и присылавшему "подметные письма" с обещанием воли, земли, бороды и прочего "Петру Федорычу". И пошли. А он, Аким, ходивший в кучерах, увязался за ними, рассчитывал, что ему, как хорошему кучеру, опять же умеющему при случае и лошадей подковать, удастся попасть к "Петру Федорычу" на его царскую конюшню.
- Вот дела, можно сказать! - тоскливо бормочет "анпиратор".
… Ну и поперли "степом", а там к ним стали присоединяться другие такие же, и образовалась порядочная шайка. Стал Вертлявый Моська из "фалетуров" атаманом, а Гришка-поваренок - есаулом, а он, Аким, так-таки тогда ничем и не сделался. И было это оченно обидно: Моська, пащенок, который и в "фалетуры"-то зря попал, в атаманы вылез, а ему, Акиму, который и тройкой править во как мог, и подковать коней, и все прочее, ходу не было... А каки таки заслуги у Моськи? Только и всего, что придерживал Марьсеменну, покедова Гришка ее по черепу дубиной колотил.
… Опять же, разве это по совести? Зачем Моська, пащенок, экономке Маремьяне, попользовавшись ею три ночи, горлянку засапожным ножичком перехватил? Мог бы, собачий сын, отдать Маремьяну ему, Акиму. Баба гладкая... И никакой супротивности не оказывала... Только охала, когда кто на нее лез… Совсем зря зарезал бабенку-то, пащенок.
...В степу Моська оказался уже в "енаралах", а Гришка стал в полковниках ходить. Аким же так и оставался при пиковом интересе, а заикнулся, что, мол, давно ли вместе овес барский воровали да сенных девушек в конюшню аль на сеновал жамками приманивали, так Моська, подлая душа, ему ответил, что рылом, мол, не вышел.
"Анпиратор" недоверчиво покосился на продравшегося сквозь толпу молящихся и впившегося в него любопытным взором мальчонку. Мальчонка - это был причетников сынишка Кирька, - чувствовавший себя в "своей" церкви, как дома, пялил свои буркалы на "его пресветлое царское величество" и усиленно сосал коричневый палец правой руки.
... А поперли степом, и пошла работа... Сколько хуторов разграбили! Сколько барских усадеб пожгли! Сколько народу переколошматили! Так, зря все... Больше с тоски, потому и самим было видно, что зря!
До самого "Петра Федорыча" так и не добрались: Моська схитрил. Понравилось ему в "енаралах" быть, никому отчета не давать. Вздумалось ему, пащенку, один городишко ледащий пошарпать, понесла его нелегкая, а в городишке том сидел какой-то "нехвалидный капитан" из минихонских выучеников. Хоть и одноногий, старый черт, а здоровый перец. И так вышло, что в то время, как шайка принялась уже в городишке недавно выстроенные лавки возле церкви грабить, откуда ни возьмись этот самый "нехвалидный капитан" с сотней набранных с борку да и сосенки "царицыных прихвостней". Да так-то здорово расчесал всю шайку, что любо-дорого. Одно слово - нарвались ребята.
И опять мотает, как баран, распухшей головой "анпиратор", невнимательно слушая, как поп вытягивает что-то несуразное козелком.
… Ну, и попали Моська-енарал, да Гришка-полковник, да которые протчие в лапы "нехвалидного капитана". И он, Аким-кучер, тоже попался. Надо было утикать, да обмишурился, не успел. Налетел на него парнюга какой-то с пистолетом да ткнул его, Акима, в самую переносицу, ловко так ткнул, что Аким света не взвидел, кровью захлебнулся и наземь свалился чурбаном.
А потом по приказанию "нехвалидного капитана" какие-то барские псари в чекменях тут же у городских лавок растянули на лежавших там бревнах и били арапниками по обнаженным спинам и Моську-енарала, и Гришку-полковника и Фильку, который при шайке в полковых писарях ходил. И его, Акима, били. И прочих. Так били, что Моська, Гришка, Филька и многие прочие уже и не встали, а трупы их после того были повешены острастки ради на старых ветлах у речного брода, откуда шайка пришла в город. А он, Аким, ничего, отлежался, хоть и спустил с него "нехвалидный капитан" три шкуры. Кость оказалась крепкая. И угодил он, Аким, кучер Марьсеменны госпожи Лядовой, упокой господи ее душеньку, в острог, и сидел там в кандалах, и кормил своим телом белым вшу тюремную, и думал, что никак не миновать ему каторги. Но, на его счастье, другие сидевшие в том же остроге дюжие молодцы, заручившись содействием какого-то сторожа острожного, прорыли ход под стеной. Ну, и сбежали, и увели с собой его, Акима. И опять пошел он гулять по степу, и мало-помалу, следуя примеру Моськи и Гришки, сам пролез и в полковники, и в енаралы. А несколько дней тому назад, добравшись со своей разросшейся шайкой до Безводного, встретился там со старым знакомым, Назаркой, бывшим кургановским буфетчиком. Две шайки слились. И по совету того же Назарки стал он, Аким, в "анпираторах" ходить. Соблазнялся, правду сказать, и Назарка, да ему, Назарке, не с руки было: кто же его в кургановской округе не знал? Никак не выдашь за самого "анпиратора". Акима никто не знал, значит, препятствий никаких.
Теперь вот и кургановский поп горло дерет, поминает на ектевии "благочестивейшего самодержавного государя нашего, Петра Федоровича, и весь царствующий дом". "Это меня-то поминает! - соображает Аким. - Ловко! Думал ли покойный батька, что его сын Акимка в анпираторы продерется?" Довольно ухмыльнулся, и тут же по покрытой рубцами от недавних еще арапников широкой спине пробежала холодная волна: вспомнился изуродованный труп Моськи, засеченного на площади псарями по приказанию грозного одноногого "нехвалидного капитана"...
Засопел тревожно, замотал головой, сердито шикнул на выпучившего буркалы Кирьку. Кирька юркнул в толпу.
В это время у входа в храм послышались громкие голоса. Набившаяся в небольшой храм толпа заколыхалась. Кто-то проложил себе дорогу к месту, где стоял "анпиратор". Державшийся поблизости Назарка испуганно затормошился.
- Чего там? Михельсонов, что ль? - испуганно осведомился "анпиратор" у побледневшего Назарки.
- Не! - шепотком откликнулся тот. - Какая-то другая шайка подходит. Дозорные докладают, что, мол, видимо-невидимо... Так и прут, так и прут...
- Кака така беда? Того же поля ягода!
- Кто их знает, может, и у них свой анпиратор имеется.
- Н-да, дела! - засопел Аким. - Все может быть. Как бы не передраться.
Подумав, буркнул:
- Валяй к попу. Буде ему глотку драть зря. Кончай базар, не до него теперь. А мы - айда на площадь, посмотрим, как и что. Может, добром сговоримся!
Храм быстро опустел. Весть о том, что к селу подходит другая часть "армии его пресветлого царского величества" всколыхнула всех молящихся. Потянуло под открытое небо. Многие разбегались по домам.
Кирюшка нашел среди толпившихся на паперти своего отца, причетника, и, дернув его за рукав, сказал:
- Ен-то белай!
- Ну?
- Белай, говорю.
- Ну, белый так белый!
- А баяли - чернявый...
Причетник забулькал.
- Да тебе-то что? Разве не все одно?
Подумав, Кирюшка, спросил:
- А отчего, тятька, у него нос такой?
- Какой такой?
- Будто слива!
И опять причетник забулькал, щуря глаза
- Слива, гришь? Н-ну, так полагается. Одно слово - царский нос. Орлиный.
- А рази у орла нос-то сливою? У него - крючком.
- Да отвяжись ты! - рассердился причетник. - У одного крючком, у другого - ящичком...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Пока отец Сергий служил обедню, по дороге из Безводного в Курганское втягивались отдельными довольно многолюдными группами сторонники Акима и Назарки. Многие ехали в телегах, другие шли пешком, были и такие, что тащили с собой всякую рухлядь, награбленную в Безводном, или гнали собственный или чужой скот. Втянувшись в Курганское, пришедшие разбредались по избам, часть же принялась устраиваться табором на обширной пыльной, поросшей тощей травой площади. На улицах и особенно на площади шла суетня, стоял многоголосый гул, слышалась перебранка, бабий визг, что-то пьяное пение. Посреди площади стоял, поднимаясь над окружившей его толпой, приведенный из далеких степей облезлый верблюд, презрительно озиравший галдящую толпу своими черными глазами.
К концу обедни на той же площади стали появляться люди, пришедшие в Курганское с другого конца - по дороге, связывающей Курганское с деревушкой Анниндар, принадлежавшей помещику Арапову. Это и были передовые второй шайки пугачевцев, весть о приближении которой всполошила Назарку и Акима.
Прошло некоторое время. Наконец, когда анпиратор Аким и его енарал Назарка уже выбрались из церкви на площадь и криком собрали вокруг себя человек до ста вооруженных сторонников, по дороге из деревеньки Арапова прошел на площадь отряд вооруженных неуклюжими пиками конников, среди которых был напоминавший длинноногого паука огненно-рыжий горбун лет тридцати в ямщицкой шапке с павлиньим пером. Одет он был в старый зеленого сукна гренадерский мундир с серыми отворотами, плисовые шаровары и красные сафьяновые сапоги восточного образца с загнутыми вверх носками.
- Что за шум, а драки нету? - поинтересовался горбун. - По какой причине скопление? Что за люди?
Попавшийся ему по дороге парень из Безводного, вертевший в руках усаженную гвоздями дубину, ответил, глупо ухмыляясь:
- По случаю пребывания царского величества осударя Петра Федоровича с енаралами и адмиралами.
- Это откедова же такая знатная персона сюды пожаловала? - злобно вопрошал горбун.
- Из Безводнова, А ты кто будешь?
- Вот я тебе покажу, кто я! - визгливо крикнул горбун, наезжая на безводновца и норовя достать того нагайкой.
Безводновец увернулся и угрожающе взмахнул своей страшной дубиной.
- Не замай. Ребята-а! Наших бьют!
Горбун, не обращая на него внимания, подъехал к вышедшим из церкви Акиму и Назарке.
- Кто такие будете?
Назарка, не без тревоги поглядывая вокруг, ответил:
- Находисся перед светлыми очами его царского величества, осударя Петра Федорыча всея Руси!
Горбатый обратился к тупо глядевшему на него Акиму.
- Это ты-то и есть царское величество?
- Мы! - ответил нерешительно Аким.
- Тэк-с, - прошипел горбатый. - А я-то кто же тогда буду?
- А ты кто?
- А я тоже царское величество. Хошь кого спроси!
Вертевшийся тут же Кирюшка радостно взвизгнул:
- Тятька! Еще анпиратор! Рыжий!
Два анпиратора злобно меряли друг друга глазами, словно два волка. Вокруг того и другого собрались их сторонники. Количественный перевес был у акимовцев, но сторонники рыжего горбуна все были на конях, тогда как с Акимом было всего человек десять вершников.
- Будем биться или будем мириться? - спросил вполголоса Аким.
- А этот как придется! - ответил горбун. - Ежели ты отсюда убересся, то будем мириться.
- Вона! Почему я должен убираться? Разе не я первый сюда пришедши? - заспорил Аким. - Нас больше, мы тебе бока-то обломаем...
- Бабушка надвое сказала! - огрызнулся горбатый, однако убедившись, что акимовцев действительно много и что его собственные сторонники не очень-то охочи драться, переменил обхождение.
- Когда так, пусть будет так! Для чего драться, когда можно мириться. Ну, ты будь анпиратор, а я буду цесаревич.
- То есть, как это? - удивился Аким.
- Оченно просто. Ходи ты в Петрах Федорычах, а я буду в Павлах Петровичах. Ты, мол, отец и все такое, а я твой, скажем, перворожденный сын и твоего пристоль отечества законный наследник. По рукам?
Аким почесал пятернею затылок, потом потрогал побаливавший нос и ухмыльнулся.
- Ловко придумал, парень. Ну, давай целоваться, что ли!
Горбатый сошел с коня, и они обнялись.
Назарка закричал:
- Виват!
Успевший забраться на колокольню причетник затрезвонил в малые колокола.
В господском доме Кургановых растаскивание дворовыми барского имущества за эти дни привело к тому, что усадьба казалась полуразрушенной. Все, что только можно было утащить, уже было утащено. По комнатам валялись книги дорогой библиотеки, ими занимались ребятишки, выдиравшие из переплетенных томов "картинки". Обивка стульев, кресел, диванов была уже содрана. Кто-то ободрал и штофную материю, которой были прикрыты стены гостиной. Успели вывинтить и унести дверные ручки, печные вьюшки, а пытаясь вынуть стекла из оконных переплетов и не справившись с этим, перебили с полсотни стекол. В большом зале висевшие по стенам портреты трех поколений князей Кургановых, начиная с князя Никиты, вместе с Петром воевавшего со шведами, и кончая князем Иваном, уехавшим в Казань, были перепорчены самым варварским образом. Везде и всюду валялись какие-то тряпки, грязная бумага, осколки неведомо зачем разбитой посуды.
На дворе шла кутерьма: свои, кургановские, и пришлые доканчивали опустошение барских погребов и амбаров. Даже в саду шел треск и гул: десятки баб и сотни ребят были заняты обиранием фруктовых деревьев, хотя брать приходилось еще твердые, как камень, совершенно зеленые яблоки и груши.
- Пропала усадьба! Совсем пропала! - бормотал бродивший бесцельно по дому и по службам Анемподист. - Строили, строили, дорожили, берегли и вот, на поди… И хошь бы попользовались, собачьи души. А то словно псу под шелудивый хвост...
Он поднял с грязного пола тяжелый том в кожаном переплете, повертел, заглянул внутрь.
- То ли французское, то ли аглицкое...
Помотал головой и пустил книгой в ближайшее окно. Посыпались осколки разбитого стекла.
- Пропади все пропадом! - пробормотал Анемподист и побрел в другие комнаты, не зная, куда деваться. Его единственной мыслью было дождаться ночи и снова попытаться бежать. Лишь бы до ночи не удавили или не прирезали... Вон, уж кого-то ухлопали. Митька, что ли?
В бывшей уютной спаленке княжны Варвары Ивановны лежал ничком труп босоногого парня, уткнувшегося головой в окровавленную тряпку - чехол диванной подушки. Все заставляло думать, что именно из-за нее и отдал богу свою темную душу Митька, должно быть пытавшийся уволочь чехол, чтобы употребить на портянки или онучи.
Вскоре группа вооруженных людей с Левонтием во главе уже очищала усадьбу от грабителей, так как "анпиратор" и "цесаревич Пал Петрович" с генералитетом решили расположиться в господском доме. Опытные в расправе с чернью пугачевцы без стеснений колотили всех, кто им подвертывался под руку, палками и плетьми. Некоторых, главным образом девок и молодых баб, хватали и загоняли в один из полуразграбленных амбаров. Девки и бабы визжали и выли. Левонтий, достаточно смущенный, уговаривал задержанных девок и баб:
- Ну, чего вы, дуры стоеросовые? И ничего-таки вам не будет! И всего только и будет, что придется вам приборкой заняться! А то, вишь, запакостили как дом-от! Надобно же его царскому величеству расположиться.
Пришлые пугачевцы плотоядно поглядывали на задержанных женщин и при случае лапали их. Женщины, не смея отбиваться, выли истошными голосами.
Какой-то пучеглазый мужик средних лет, молодая жена которого попала в число задержанных, беспомощно бегал по двору и обращался к пугачевцам:
- Дяинька, а дяинька! Отпусти ты Марфутку, пра, отпусти! Ну, что такое, пра! Дяинька Левонтий! Будь отцом родным! Насчет Марфутки... Что такое, пра! Она у меня пужливая, а он ей титьку чуть не оторвал, сукин сын. Разе так можно?
- Уйди ты! - с сердцем откликнулся Левонтий. - Велика штука, подумаешь, титька... Другим головы срывают и то ничего...
Привалила новая ватага пугачевцев, увешанных оружием молодых парней под начальством двух бородатых урядников. Закипела работа: задержанные девки и бабы, разбившись на несколько артелей, наскоро прибирали покои господского дома, ставили на дворе общие столы, стряпали на кухне и прямо на дворе на разведенных из обломков барской мебели кострах.
Потом в усадьбу пожаловали и сам анпиратор, и его "перворожденный". Горбач сейчас же принялся знакомиться с девками. Углядев какую-нибудь, тыкал в ее сторону пальцем, и сопровождавшие его вооруженные оборванцы хватали облюбованную и волокли в погреб. Аким, увидев, как сторонники горбуна расправляются с девками, заспорил было, но горбун ответил ему:
- Папашка, а тебе кто мешает? Я - себе, ты - себе. Ай грех позабавиться?
Тогда и Аким отрядил несколько своих сторонников заняться отбором девок для него и его генералитета.
Из-за румяной Марфутки вышел спор: ее тянули к себе и акимовцы, и горбуновцы. Она кричала истошным голосом, рядом вопил ее пучеглазый муж. Кто-то огрел мужа Марфутки по голове стягом, и мужик, обливаясь кровью, уполз отлеживаться в сад. Марфутка досталась, не без борьбы, Акиму.
К полудню обед был готов, и тогда во дворе разоренной усадьбы собралось несколько сот пришлых. Из села приперла толпа стариков и старух с жалобой "его царскому величеству" на безводновцев и "арапов-ских":
- Очень уж обижают девок и молодок.
Седобородый мельник Анкудим урезонивал "батюшку белаво царя": Ты, твое величество, так рассуди. Ну, скажем так, бывало, что наехамши гости дворянского сословия делали, значитца, побаловаться... Ну, на то у господов были, скажем, приспособлены дворовые девки, которые уже порченые. Все одно, порченые, говорю, потому что дворовые. Нас это не касаемо. А наших девок трогать не полагается...
Мысль понравилась: в самом деле, почему не побаловаться с дворовыми? Баре же с ними баловались? Был отыскан Анемподист, и анпиратор грозно приказал ему немедленно "представить" всех дворовых девок. Анемподист сослался на то, что девки разбежались, разбрелись по избам того же села. Анпиратор отправил на село вооруженный отряд отыскивать и сгонять в усадьбу беглянок и вменил в обязанность сельчанам помогать в этом деле, а кто будет девок прятать и укрывать, тому не миновать плетей.
Мало-помалу дворовых девок выловили, приволокли и заставили прислуживать пирующим.