Фабиан окинул взглядом небольшую комнату. Мебель обильно украшена всевозможными завитушками. На этажерке стояли три альбома. Стеклянное блюдо на столе, полное видовых открыток, отбрасывало пестрые блики. Фабиан взял первую попавшуюся открытку. На ней был изображен Кельнский собор, и Фабиану вспомнился плакат с сигаретой. "Милая Мукки, - прочитал он, - хорошо ли ты живешь, хватает ли тебе денег? Я получил отличные заказы и завтра еду в Дюссельдорф. Крепко целую. Курт". Фабиан положил открытку обратно и выпил рюмку вишневой наливки.
За обедом он, чтобы не огорчить Мукки, съел все, что она ему положила. Мукки радовалась этому, как радуется хозяйка, когда ее собачка сжирает полную миску. Потом Мукки принесла кофе.
- Радость моя, ты ничего не хочешь мне о себе рассказать? - спросила она.
- Нет, - сказал он и вернулся в гостиную. Она побежала за ним. Он стоял у окна.
- Сядь ко мне, на диван, - попросила она. - А то тебя могут увидеть. И не надо сердиться.
Он сел на диван. Мукки принесла кофе в гостиную, уселась рядом с Фабианом и расстегнула блузку.
- А теперь десерт, - сказала она. - Только чур не кусаться.
Около трех Фабиан собрался уходить.
- Но ты ведь обязательно придешь, да? - Она стояла перед ним, поправляя юбку и чулки, и умоляюще смотрела на него. - Побожись, что придешь.
- Скорее всего, приду, - отвечал он. - Но обещать я ничего не могу.
- Я буду ждать тебя с ужином, - настаивала она, затем открыла дверь и прошептала: - Быстрее! Путь свободен.
Фабиан вприпрыжку спустился по лестнице. "Путь свободен". - подумал он, чувствуя отвращение к дому, из которого вышел. Фабиан доехал до Большой Звезды, пошел через Тиргартен в направлении Бранденбургских ворот и опять заблудился среди цветущих рододендронов. Он попал на Аллею Победы. Династия Гогенцоллернов и скульптор Бегас казались несокрушимыми.
У кафе "Шотенхамль" Фабиан повернул назад. Какие тут еще могут быть разговоры? Говорить уже поздно. Он отправился дальше, вышел на Потсдамерштрассе, в нерешительности постоял на Потсдамерплатц, поднялся по Бельвюштрассе и снова очутился перед кафе. На этот раз он вошел. Корнелия сидела с таким видом, словно ждала его долгие годы, и слегка помахала ему. Он сел. Она взяла его руку.
- Я не верила, что ты придешь, - робко проговорила она.
Фабиан молчал и смотрел мимо нее.
- Это было нехорошо с моей стороны, да? - шепнула она, поникнув головой. Слезы капали ей в кофе. Она отодвинула чашку и вытерла глаза.
Фабиан сидел отвернувшись от стола. Стены между двумя ведущими наверх лестницами в стиле барокко населяли пестрые попугаи и колибри. Птицы были стеклянные. Они сидели на стеклянных сетках и лианах, дожидаясь вечера с его огнями, когда весь этот хрупкий девственный лес начинал светиться.
- Почему ты не смотришь на меня? - прошептала Корнелия, прижимая к губам носовой платок. И плач ее звучал так, будто вдали рыдал доведенный до отчаяния ребенок. В кафе было пусто. Посетители сидели на улице под большими красными зонтами. Только кельнер стоял неподалеку. Фабиан взглянул в лицо Корнелии. От волнения у нее дрожали веки.
- Ну скажи же наконец хоть словечко! - хриплым голосом взмолилась она.
У него пересохло во рту. Спазм сжал горло. Он с трудом глотнул воздух.
- Хоть словечко! - повторила она едва слышно и положила руки на скатерть среди никелированной посуды. - Что со мною будет? - прошептала она, словно говоря сама с собою, словно его тут уже не было. - Что же будет?
- Станешь несчастной женщиной, которой хорошо живется, - сказал он чересчур громко. - Для тебя это неожиданность? Ты не за этим приехала в Берлин? Здесь идет непрерывная мена. Кто хочет иметь, тот должен отдать то, что имеет.
Он подождал немного, Корнелия молчала. Она вынула из сумочки пудреницу, но, так и не открыв ее, положила на стол. Фабиан уже овладел собой. Он смотрел на все случившееся, как на разоренную комнату, и начал хладнокровно, тщательно прибирать ее.
- Ты приехала сюда с замыслами, которые исполнились скорее, чем ты могла надеяться. Ты нашла влиятельного человека, он тебя финансирует. И не только финансирует, а дает еще и шансы сделать карьеру. Я не сомневаюсь, что ты будешь иметь успех. Он вернет себе деньги, которые, так сказать, вложил в тебя, ты и сама на этом заработаешь и в один прекрасный день сможешь сказать:
"Господин Макарт, теперь мы квиты". - Фабиан изумлялся самому себе. И, сердясь на себя, думал: не хватает только, чтобы я еще расставил все знаки препинания.
Корнелия смотрела на Фабиана, как будто видела его в первый раз. Потом открыла пудреницу, посмотрелась в маленькое круглое зеркальце и осыпанною белой пылью пуховкой провела по своему заплаканному, по-детски удивленному лицу. Она кивнула Фабиану, пусть продолжает.
- А что будет потом, - сказал он, - что будет потом, когда ты перестанешь нуждаться в Макарте, заранее сказать нельзя, да и не стоит это обсуждать. Ты будешь работать, а что тогда остается от женщины? Успех будет возрастать, возрастет и честолюбие, - правда, чем выше человек поднимается, тем больше опасность падения. Скорее всего, он будет не единственным, кому ты достанешься. Всегда найдется мужчина, который преградит дорогу женщине, и, если она хочет от него избавиться, она должна с ним спать. Ты к этому привыкнешь, вчерашний случай уже можно считать прецедентом.
"Я уже плакала перед ним, а он все еще бьет меня", - с удивлением подумала Корнелия.
- Но будущее - не моя тема, - сказал он, сделав жест, как бы подводящий итоговую черту. - Обсуждению подлежит только прошлое. Ты вчера ни о чем не спрашивала, когда ушла. Почему же теперь тебя интересует мой ответ? Ты знала, что ты мне в тягость. Знала, что я хочу от тебя избавиться. Ты знала, что я горю желанием иметь любовницу, зарабатывающую в чужих постелях деньги, которых у меня нет. Если ты была права, значит я мерзавец. А если я не мерзавец, значит все, что ты сделала - ошибка.
- Да, это ошибка, - сказала она, поднимаясь. - Прощай, Фабиан.
Он пошел за нею, очень довольный собой. Он обидел ее, ибо имел право ее обидеть, но достаточно ли такого основания? На Тиргартенштрассе он догнал ее. Они шли молча, и каждый, жалея себя, жалел другого. Фабиан еще подумал: "Если она сейчас спросит, хочешь, чтобы я к тебе вернулась? Что я отвечу? У меня в кармане осталось пятьдесят шесть марок".
- Как страшно было вчера, - сказала она вдруг. - Он омерзителен! Что будет, если ты уже не захочешь меня? Нам бы сейчас радоваться, а у нас горя больше, чем было. Что мне делать с собою, если ты совсем от меня откажешься?
Он дотронулся до ее плеча.
- Прежде всего, возьми себя в руки. Рецепт старый, но хороший. Ты отсекла себе голову, - смотри, чтобы не даром. И прости, что я так обидел тебя.
- Да, да! - Она была еще печальной, но уже и радостной. - А можно мне завтра вечером прийти к тебе?
- Хорошо, - сказал он.
Корнелия обняла и поцеловала его посреди улицы, шепнула:
- Благодарю тебя, - и с плачем убежала. Фабиан остановился.
Какой-то прохожий крикнул:
- Вам смеяться впору!
Фабиан вытер рот рукой, почувствовав приступ тошноты. Чего касались за это время губы Корнелии? Легче ему оттого, что она чистила зубы? Разве может гигиена справиться с отвращением?
Он пересек улицу и вошел в парк. Нравственность - вот лучшая гигиена тела. Полоскать горло перекисью водорода недостаточно.
И только тут он вспомнил, где провел прошлую ночь. Возвращаться на Мюллерштрассе ему не хотелось. Но мысль о собственной комнате, о любопытстве вдовы Хольфельд, о пустой комнате Корнелии, о предстоявшей ему долгой одинокой ночи, в то время, как Корнелия во второй раз изменяет ему, погнала его по улицам в северную часть города, на Мюллерштрассе, в дом к женщине, которую ему не хотелось видеть. Женщина просияла, она была горда, что он опять пришел, и радовалась, что опять будет с ним.
- Вот хорошо, - приветствовала она его, - пойдем, ты, верно, голоден.
Стол она накрыла в гостиной, заметив:
- Обычно мы едим на кухне, но зачем тогда, спрашивается, трехкомнатная квартира? - Она принесла колбасу, ветчину и камамбер. Потом вдруг отложила нож и вилку, пробормотала: - А сейчас - фокус-покус! - И достала бутылку Мозельского. Разлив вино, она чокнулась с Фабианом, воскликнув - За нашего ребенка! Пусть он будет, совсем как ты, а если это окажется девочка, придется мне тебя оштрафовать! - Она осушила бокал, снова наполнила его, и глаза у нее заблестели. - Какое счастье, что я тебя встретила, - призналась она и снова выпила. - Вино меня страшно возбуждает. - И бросилась ему на шею.
Где-то звякнули ключи. Послышались шаги в коридоре. Дверь открылась. В комнату вошел невысокий, коренастый мужчина. Женщина вскочила. Его лицо потемнело.
- Приятного аппетита, - сказал он, подходя к жене.
Она попятилась, прежде чем он до нее дотронулся, распахнула дверь спальни, скользнула туда и заперлась.
Мужчина крикнул:
- Я с тебя шкуру спущу! - повернулся к Фабиану, который в смущении поднялся, и сказал: - Сидите, сидите! Я ее муж.
Какое-то время они молча сидели друг против друга. Потом муж взял в руки бутылку Мозельского, внимательно рассмотрел этикетку и налил себе полный бокал. Выпив, он произнес:
- Поезда в это время ужасно переполнены. Фабиан кивнул, соглашаясь с ним.
- А вино отличное. Как оно вам понравилось? - спросил муж.
- Я не охотник до белого вина, - ответил Фабиан и встал.
Муж тоже поднялся.
- Вы хотите уйти? - спросил он.
- Я не хотел бы вам больше мешать, - сказал Фабиан.
Внезапно коммивояжер прыгнул на него и принялся его душить. Фабиан двинул супруга кулаком в зубы. Тот разжал руки и схватился за щеку.
- Прошу прощения, - огорченно произнес Фабиан.
Супруг отмахнулся, сплюнул в носовой платок кровавую слюну и теперь уже занят был только собой.
Фабиан вышел из квартиры. Куда же ему теперь идти? Он поехал домой.
Глава восемнадцатая
От отчаяния он идет домой
Что нужно полиции?
Печальное зрелище
Хотя Фабиан открыл дверь почти бесшумно, в коридоре его встретила фрау Хольфельд. Время было позднее, она уже надела халат и казалась чрезвычайно взволнованной.
- Я оставила свою дверь открытой, чтобы слышать, как вы придете, - сказала она. - Здесь была уголовная полиция. Хотели вас забрать.
- Уголовная полиция? - спросил он в изумлении. - Когда?
- Три часа назад - первый раз, а потом всего час назад. Вы должны незамедлительно к ним явиться. Я, конечно, рассказала, что прошлой ночью вы домой не приходили и что вчера фрейлейн Баттенберг, ни слова не сказав, освободила комнату и скрылась. - Вдова хотела подойти к нему поближе, но вместо шага вперед, сделала шаг назад. - Какой ужас, - взволнованно прошептала она. - Что вы такое натворили?
- Милая фрау Хольфельд, - отвечал Фабиан. - У вас слишком пылкая фантазия. Вам, верно, пришлась бы по душе небольшая любовная драма с летальным исходом. Свидетельница фрау Хольфельд в трауре, портреты двух ее жильцов во всех газетах, убийца Фабиан на скамье подсудимых. Но не надо обольщаться.
- Меня это вообще не касается, - сказала она, черствость Фабиана глубоко уязвила ее. Два года прожил у нее этот человек, она холила и нежила его как родного сына, а теперь он даже не считает нужным излить ей свою душу!
- Куда мне идти? - спросил он. Она протянула ему записку. Фабиан прочитал адрес.
- Ага, значит что-то есть! - торжествующе сказала она. - Почему вы так побледнели?
Он рванул дверь и бросился вниз по лестнице. На Нюрнбергерплатц он остановил машину, назвал адрес и добавил:
- Поезжайте как можно быстрее.
Старую дребезжащую машину подбрасывало даже на асфальте. Фабиан поднял стекло.
- Поскорей же, прошу вас! - крикнул он. Он попытался закурить, но у него дрожали руки и ветер задувал спички. Он откинулся назад и закрыл глаза. Иногда он открывал глаза и смотрел, где они находятся. Тиргартен, Тиргартен, Тиргартен, Бранденбургские ворота. Унтер-ден-Линден. Машина останавливалась на каждом углу. Стоило им приблизиться к светофору, загорался красный свет. У Фабиана было такое чувство, будто они едут по густому, вязкому клею. После Фридрихштрассе стало полегче. Университет, Оперный театр, собор и дворец остались наконец позади. Машина свернула направо и остановилась. Фабиан расплатился и опрометью кинулся в дом.
Дверь открыл какой-то незнакомый человек. Фабиан назвал себя.
- Наконец-то, - сказал тот. - Я комиссар уголовной полиции Донат. Без вас мы не можем сдвинуться с места.
В первой комнате сидели пять молодых женщин, рядом стоял полицейский. Фабиан узнал Зелов и скульпторшу.
- Наконец-то, - сказала Зелов.
В комнате все было вверх дном. На полу валялись стаканы и бутылки. В соседней комнате из-за письменного стола поднялся молодой человек.
- Это мой помощник, - пояснил комиссар. Фабиан огляделся и обмер. На диване лежал Лабуде, белый как мел, с закрытыми глазами и простреленным виском. Волосы его слиплись от запекшейся крови.
- Стефан, - выдохнул Фабиан и сел рядом с покойным. Он положил руку на ледяные руки друга и покачал головой.
- Но, Стефан, - сказал он, - разве так можно? Оба полицейских отошли к окну.
- Доктор Лабуде оставил вам письмо, - сказал комиссар. - Мы просим прочитать его и сообщить нам, поскольку это может представлять для нас интерес, содержание такового. Мы разделяем ваше предположение, что здесь имело место самоубийство. Пятеро девиц, которых мы временно задержали, утверждают, что находились в соседней комнате, когда раздался выстрел. И все-таки случай не совсем ясен. Вы, вероятно, обратили внимание на разгром в той комнате. Как вы его объясняете?
Помощник комиссара подал Фабиану конверт.
- Не будете ли вы так любезны прочесть письмо? Барышни утверждают, что беспорядок - результат выяснения ими личных разногласий. Доктор Лабуде здесь ни при чем. Его даже не было в комнате, он якобы сказал, что хочет написать письмо, и прошел сюда.
- Судя по некоторым признакам, эти дамы состоят друг с другом в непозволительной связи. Я подозреваю, что здесь было нечто вроде сцены ревности, - сказал комиссар. - Они, и это как раз подтверждает их непричастность, сразу же известили полицию и дожидались нас здесь, вместо того чтобы удрать. Будьте так любезны, прочтите письмо!
Фабиан вскрыл конверт и вытащил сложенный листок бумаги. При этом из конверта выпала пачка банкнот. Помощник комиссара поднял деньги и положил их на диван.
- Мы подождем в соседней комнате, - деликатно заметил комиссар, и они оставили Фабиана одного.
Он встал и зажег свет. Потом опять сел и посмотрел на мертвого друга, чье желтое лицо, с застывшим выражением усталости, находилось как раз под лампой. Рот был слегка приоткрыт, нижняя челюсть отвисла. Фабиан расправил листок и прочитал:
"Дорогой Якоб!
Когда я сегодня днем зашел в институт, чтобы еще раз справиться о своей работе, тайного советника опять не было на месте. Но там был Векхерлин, его ассистент, и он сказал, что моя работа отклонена. Что тайный советник охарактеризовал ее как абсолютно неудовлетворительную и добавил, что передать ее на факультет значило бы только зря обременить профессуру. Кроме того, не имеет смысла разглашать мой позор. Пять лет жизни стоил мне этот труд, пять лег жизни - во имя позора, который только из милосердия не хотят предавать огласке.
Я подумал, не позвонить ли тебе, но мне было стыдно. Я не способен выслушивать утешения, даже в этом я бездарен. Наш разговор о Леде несколько дней назад лишний раз убедил меня в этом. Ты стал бы объяснять мне все ничтожно малое значение моего научного провала, я бы для вида признал твою правоту, мы оба лгали бы друг другу.
То, что моя работа отклонена, означает, фактически и психологически, прежде всего психологически, мой полный крах. Леда меня отвергла, университет тоже отвергает меня, я повсюду получаю оценку "неудовлетворительно". Для моего честолюбия это непереносимо, Якоб. Что мне проку от исторической статистики, от того, что множество значительных людей были плохими учениками и незадачливыми любовниками?
Моя политическая поездка во Франкфурт' потерпела фиаско. Под конец мы просто передрались. Когда же я вчера вернулся, в моей постели валялась Зелов со скульпторшей, еще несколько девок сидели "в запасе". Теперь, когда я пишу, они в соседней комнате швыряются стаканами и вазами. Короче говоря: эта жизнь не для меня! От всего, чем я дорожил, меня отторгли. Туда, где меня бы приняли, я сам не пойду. Не сердись же, дорогой мой, я сматываю удочки. Европа и без меня будет существовать или прекратит свое существование, я ей не нужен. Нас угораздило попасть в такое время, когда мелочная закулисная возня ничего не меняет, а лишь ускоряет или оттягивает крушение. Мы подошли к одному из поворотных пунктов истории, сейчас должно утвердиться новое мировоззрение, все остальное бесполезно. У меня уже не хватает мужества сносить насмешки профессиональных политиков, которые своими лекарствами залечат наш континент до смерти. Я знаю, что я прав, но сегодня мне этого уже недостаточно. Я стал комической фигурой, я провалился на экзаменах по двум основным предметам - любви и профессии. Пойми, такому человеку нет места в жизни. Револьвер, который я недавно отобрал у коммуниста возле Бранденбургского музея, опять дождался своего часа. Я взял его тогда, чтобы предотвратить несчастье. Мне бы стать учителем: идеалы в наше время доступны только детям. Итак, Якоб, прощай. Чуть было не написал: я буду часто о тебе думать. Но и с этим покончено. Не поминай меня лихом за то, что я не оправдал наших надежд. Ты единственный человек, которого я любил, несмотря на то, что знал тебя насквозь. Передай привет моим родителям, но прежде всего - твоей матери. Если случайно встретишь Леду, не говори ей, как тяжело я пережил ее обман. Пусть думает, что она здесь ни при чем. Не надо всем все знать.
Я бы попросил тебя уладить мои дела, но улаживать, собственно, ничего. Второй квартирой распорядятся мои родители. С мебелью они могут поступать, как им заблагорассудится. Мои книги принадлежат тебе. Я только что нашел у себя в столе две тысячи марок, возьми эти деньги, их немного, но на небольшое путешествие хватит.
Будь счастив, мой друг. Живи лучше, чем я. Постарайся. Твой Стефан".
Фабиан осторожно коснулся рукой лба покойного. Нижняя челюсть еще больше отвисла. Рот раскрылся.
- То, что мы живем, - случайность, то, что умираем, - закономерность, - прошептал Фабиан и улыбнулся другу так, словно еще хотел его утешить.
Комиссар тихонько приоткрыл дверь.
- Извините, что я опять вас беспокою. Фабиан протянул ему письмо. Комиссар прочитал его и сказал:
- Значит, я могу отпустить этих девиц. - Вернув Фабиану письмо, он вышел в соседнюю комнату. - Дело можно считать закрытым. Не смею вас больше задерживать, - объявил он.
- Еще минуточку, - произнес женский голос, - у меня слабость к покойникам.
Все пятеро протиснулись в дверь и молча стали перед диваном.
- Надо подвязать ему подбородок, - сказала незнакомая Фабиану девушка.