- Предлагаю вернуть вам деньги за ваше обучение, - сказал мальмю; заблудший сдержанно рассмеялся и ринулся к зазвонившему телефону.
- Абонент хочет кое-что узнать, - немного спустя сказал он и прикрыл рукой микрофон. - они там сидят за своим столиком и спорят, как надо говорить: столяр или столяр.
Мюнцер отобрал у него трубку.
- Минуточку, - сказал он. - мы сейчас дадим вам точный ответ. - затем кивнул заблудшему и прошептал - живо в литературный отдел!
Молодой человек бросился вон из комнаты, тут же вернулся и пожал плечами.
- Я только что узнал: говорить следует столяр. пожалуйста. спокойной ночи. - мюнцер положил трубку на рычаг, покачал головой и сунул в карман монетку мальмю.
Потом они сидели в финном погребке, по соседству. мюнцер попросил одного из наборщиков, по пути домой, занести ему гранки, чтобы еще раз проверить, все ли в порядке. он рассердился из-за нескольких опечаток и порадовался заголовку на первой полосе. к их столику подошел штром, театральный критик.
Пили они исправно. юный заблудший был уже здорово пьян. штром, критик, сравнивал именитых режиссеров с оформителями витрин, современный театр представлялся ему симптомом падения капитализма, а когда кто-нибудь замечал, что сейчас, мол, нет драматургов, штром уверял, что кое-какие все же есть.
- Вы уже на взводе, - сказал мюнцер, едва ворочая языком, и штром залился беспричинным смехом.
Фабиан между тем выслушивал (нельзя сказать, чтобы по доброй воле) разъяснения мальмю касательно краткосрочных займов.
- Во-первых, государство и экономика еще шире откроют доступ иностранному капиталу, - уверял редактор, - во-вторых, достаточно одной трещины, и вся эта лавочка рухнет. если в один прекрасный день из обращения будут изъяты большие суммы, все мы пойдем ко дну - и банки, и города, и концерны, и государство.
- Но в газете вы ничего об этом не пишете, - вставил заблудший.
- Я содействую последовательному проведению любой нелепости. все, что принимает гигантские масштабы, импонирует. даже глупость. - мальмю разглядывал молодого человека. - выйдите-ка отсюда, у вас костюм не в порядке.
Заблудший уронил голову на стол.
- Переходите в спортивную редакцию, - воскликнул мальмю. - этот жанр не будет предъявлять особых требований к вашей нежной душе.
Заблудший встал, пошатываясь, прошел через залу к задней двери и скрылся.
Мюнцер, сидевший на диване, вдруг заплакал.
- Я свинья, - пробормотал он.
- Типично русская атмосфера, - констатировал штром. - алкоголь, самобичевание, слезы взрослых мужчин.
Он растроганно погладил лысину политика.
- Я свинья, - бормотал тот. и упорно стоял на своем.
Мальмю улыбнулся фабиану.
- Государство поддерживает не приносящих ему дохода аграриев. государство поддерживает предприятия тяжелой индустрии. их продукцию оно поставляет за границу по убыточным ценам, в пределах же своей страны продает выше ее стоимости на мировом рынке. сырье обходится дорого, фабрикант сокращает заработную плату рабочим. государство ускоряет снижение покупательной способности трудящихся налогами, которые оно не решается взвалить на имущий класс. капитал и без того миллиардами утекает за границу. разве это не есть последовательность? разве в этом безумии нет своей методы? тут любому авантюристу карты в руки!
- Я свинья, - бормотал мюнцер, ловя слезы выпяченной нижней губой.
- Вы переоцениваете себя, уважаемый, - сказал редактор отдела торговли.
Мюнцер, продолжая плакать, скорчил обиженную физиономию. он был явно оскорблен, что ему мешают быть тем, кем он считал себя, правда, только под мухой.
Мальмю азартно продолжал разъяснять ситуацию.
- Техника ускоряет рост производства и резко сокращает численность рабочих. покупательной способности масс грозит скоротечная чахотка. в америке сжигают хлеб и кофе, иначе они чрезмерно упадут в цене. во франции виноградари жалуются, что урожай слишком обилен. вы только представьте себе! люди в отчаянии от того, что земля хорошо родит! излишки хлеба, а другим жрать нечего! если молния не поразит этот мир, грош цена всем историческим прогнозам.
Мальмю, пошатываясь, встал и постучал по стакану. все на него взглянули.
- Господа, - воскликнул он, - я хочу произнести речь! кто против, прошу встать!
Мюнцер с усилием поднялся.
- Прошу встать и покинуть зал, - крикнул мальмю.
Мюнцер сел. штром рассмеялся. мальмю начал свою речь:
- Если бы то, чем страдает сейчас наш почтеннейший земной шар, относилось к отдельному человеку, мы бы сказали: у него паралич. всем вам, без сомнения, известно, что этот тяжкий недуг, равно как и его последствия, нуждается в радикальнейшем лечении, которое либо спасает, либо убивает больного. а что делают с нашим глобусом? отпаивают его настоем ромашки. все знают, этот напиток полезен, хотя и ничему не помогает. но зато не больно. люди думают: поживем - увидим, а размягчение мозгов между тем зашло уже так далеко, что дальше некуда.
- Да бросьте вы эти отвратительные медицинские сравнения, - взмолился штром, - я их не перевариваю.
- Хорошо, оставим медицинские сравнения, - сказал мальмю. - мы не погибнем ни из-за сверхобычной подлости некоторых наших современников, ни из-за того, что многие из них в общем-то идентичны тем, кто управляет нашим шариком. а погибнем мы от всеобщего душевного комфорта. мы хотим, чтобы все изменилось, но не хотим меняться сами. "какое мне дело до всех этих людей?" - думает каждый, сидя в качалке. а между тем деньги оттуда, где их много, путем различных махинаций, перекочевывают туда, где их мало. спекуляции и процентным начислениям не видно конца, а улучшению не видно начала.
- Я свинья, - пробормотал мюнцер, поднял стакан, поднес его ко рту, но ничего не выпил. так и остался сидеть.
- В кровь проникла отрава! - вскричал мальмю. - а мы полагаем, что достаточно приложить пластырь к воспаленному месту на поверхности земли. разве так можно очистить кровь? нет, нельзя. в один прекрасный день пациенту, сплошь заклеенному пластырем, приходит конец!
Театральный критик отер пот со лба и умоляюще взглянул на оратора.
- Оставим медицинские сравнения! - сказал мальмю. - мы гибнем от лености наших сердец. я экономист, и я объясняю вам: попытки разрешить современный кризис чисто экономическим путем, без предварительного обновления духа - шарлатанство!
- Дух и тело создает по себе, - произнес мюнцер. он осушил свой стакан и громко всхлипнул. ему вдруг уяснились гигантские размеры надвигающегося бедствия. и мальмю, чтобы перекричать коллегу, пришлось еще повысить голос.
- Вы, конечно, скажете, что существуют два массовых движения. эти люди, независимо от того, наступают ли они справа или слева, хотят вылечить болезнь крови, отрубив больному голову топором. разумеется, болезнь крови перестанет существовать, но ведь и больной тоже, а это значит, что лечение было слишком радикальным.
Господин штром, пресытившись картинами болезни, обратился в бегство. из-за углового столика тяжело поднялся какой-то толстяк, попытался повернуть голову к оратору, но шея у него была слишком жирной, и он, глядя в обратную сторону, произнес:
- Вы, часом, не медик? - и опять плюхнулся на стул. тут им вдруг овладела неистовая ярость, он заревел: - деньги нам нужны! деньги! и еще раз деньги!
Мюнцер кивнул, прошептал:
- Монтекукколи тоже был свинья. - и снова заплакал.
Толстяк в углу не мог успокоиться.
- Да это же курам на смех, - ворчал он. - духовное обновление, леность сердца, просто курам на смех. деньги на бочку, и мы выздоровеем. а тогда уж можно и посмеяться вволю.
Женщина, сидевшая напротив него, такая же толстая, спросила:
- А кто же тебе их даст, артур?
- Тебя не спрашивают! - заорал он, снова выйдя из себя. потом вдруг успокоился, поймал проходившего мимо кельнера за фалду и сказал - а теперь принесите студень, к нему уксус и растительное масло.
Мальмю, указывая на толстяка, спросил:
- Ну, разве я не прав? кому охота рисковать головой из-за таких идиотов? но дело не в этом. вранье будет продолжаться. самое правильное - поступать неправильно.
Мюнцер лег на диван, устроился поудобнее и захрапел, хотя еще и не думал спать.
- А все-таки ваша машина моя, - пробурчал он, косясь на мальмю.
Вскоре вернулись штром и заблудший. они шли рука об руку и выглядели так, словно у обоих была желтуха.
- Я не переношу алкоголя, - извиняющимся тоном пояснил заблудший. они сели.
- Жалкое послевоенное поколение, - заметил штром.
Этот театральный критик любые, само собой разумеющиеся и бесспорные истины умудрялся высказывать так, что в его устах они звучали неправдоподобно и всех подстегивали к спору. если бы он, со своим дешевым пафосом, стал утверждать, что дважды два - четыре, фабиан тотчас же усомнился бы в незыблемости таблицы умножения. отвернувшись от штрома, он принялся разглядывать мальмю. тот сидел на стуле очень прямо, глядя в пространство, но когда почувствовал, что за ним наблюдают, встряхнулся, посмотрел на фабиана и сказал:
- Надо, пожалуй, крепче держать себя в руках, от водки котелок плохо варит.
Мюнцер теперь храпел по-настоящему - он спал. фабиан поднялся и подал журналистам руку, редактору отдела торговли - последнему.
- Возможно, вы и правы, - заметил мальмю с печальной улыбкой.
- А я, кажется, хватил лишнего, - сказал фабиан, уже ночью стоя перед своей дверью. он любил ту раннюю стадию опьянения, которая заставляет человека верить, что он чувствует вращение земли.
Деревья и дома еще спокойно стоят на своем месте, фонари еще не обзавелись двойниками, а земля вращается, и наконец-то он это чувствует! но сегодня ему даже это не нравилось. сегодня он как бы шел рядом со своим опьянением, делая вид, что между ними нет ничего общего. до чего же все-таки смешной этот шар, вертится он или нет! ему вспомнился рисунок домье под названием "прогресс". домье изобразил на листе бумаги улиток, ползущих одна за другой. таков темп человеческого развития. но улитки ползли по кругу! и это было хуже всего!
Глава четвертая
Сигарета величиной с кельнский собор
Любопытство фрау хольфельд
Жилец в меблирашках читает декарта
На следующее утро фабиан пришел в контору усталый. да и голова у него трещала с похмелья. его коллега фишер, как всегда, начал свой рабочий день с завтрака.
- Как это вам удается всегда быть голодным? - спросил фабиан. - зарабатываете меньше меня. женаты. у вас счет в банке. а едите вы так много, что мне достаточно глянуть на ваш завтрак - и я уже сыт.
Фишер дожевал кусок.
- Это у нас семейное, - сказал он. - мы, фишеры, славимся своим аппетитом.
- Вашей семье надо памятник поставить, - прочувствованно сказал фабиан.
Фишер беспокойно ерзал на стуле.
- Покуда я не забыл, кунце нарисовал серию объявлений, к которым мы должны дать рифмованные двустишия. это по вашей части.
- Ваше доверие делает мне честь, - отвечал фабиан. - но я еще не покончил с заголовками к фотомонтажам. поэтому спокойненько займитесь этим сами, иначе на что же впредь будете завтракать вы и ваше почтенное семейство? - он посмотрел в окно, на табачную фабрику, и зевнул. небо было серое, как асфальт на велотреке. фишер расхаживал взад и вперед, всем своим видом выражая недовольство, и подыскивал рифмы.
Фабиан раскатал плакат, кнопками приколол его к стене, отошел в самый дальний угол комнаты и уставился на фотографию кельнского собора, рядом с которым художник поместил ничуть не уступающую ему по величине сигарету. фабиан бормотал про себя: "ничто не превзойдет… нет башен выше… выше сорта нет". он выполнял свой долг, хотя и не знал зачем.
Фишер не находил себе места и рифм тоже не находил. он завел разговор.
- Бертух говорит, будто бы опять предстоит сокращение.
- Вполне возможно, - откликнулся фабиан.
- А что вы станете делать, - спросил фишер, - если вас выставят за дверь?
- Вы думаете, я всю свою жизнь, со дня конфирмации, посвятил хорошей пропаганде плохих сигарет? если я вылечу отсюда, то найду себе какое-нибудь другое занятие. а уж лучше или хуже, мне это теперь довольно безразлично.
- Расскажите немного о себе, - попросил фишер.
- Во время инфляции я ведал биржевыми бумагами одного акционерного общества. дважды в день мне приходилось высчитывать реальную стоимость этих бумаг, чтобы люди знали, каков их капитал.
- А потом?
- Потом за некоторое количество валюты я купил зеленную лавку.
- Почему именно зеленную?
- Потому что мы голодали! на вывеске стояло: "доктор фабиан. всегда свежая зелень". рано утром, когда было еще совсем темно, я с шаткой ручной тележкой отправлялся на крытый рынок.
Фишер встал.
- Как! вы к тому же и доктор?
- Я получил эту степень в год, когда служил письмоводителем в дирекции ярмарки.
- И как же называлась ваша диссертация?
- Она называлась: "заикался ли генрих фон клейст?" сначала я хотел путем стилистических изысканий доказать, что у ганса сакса было плоскостопие. но изыскания слишком затянулись. однако хватит! займитесь-ка лучше поэтическим творчеством.
Он замолчал и принялся ходить взад и вперед по комнате. фишер искоса, с любопытством на него поглядывал. но возобновить разговор не решался. он со вздохом повернул свой вертящийся стул и углубился в свои записи. ему хотелось срифмовать "творить" и "курить", он расправил лежавшую перед ним бумагу и, отдавшись вдохновению, сощурил глаза.
Но тут раздался телефонный звонок. фишер поднял трубку.
- Да, слушаю вас, одну минуту, доктор фабиан сейчас подойдет. - и обращаясь к фабиану: - ваш друг лабуде.
Фабиан взял трубку.
- Привет, лабуде! как дела?
- С каких пор твои окурки величают тебя доктором?
- Я проболтался.
- Значит, поделом тебе. можешь ты сегодня ко мне зайти?
- Могу.
- Жду тебя в моей второй квартире. до свидания.
- До свидания, лабуде. - фабиан повесил трубку.
Фишер схватил его за рукав.
- Этот господин лабуде ваш друг. почему вы не называете его по имени?
- А у него нет имени. родители в свое время забыли дать ему имя, - отвечал фабиан.
- Вообще нет имени?
- Представьте себе, нет! он все хочет задним числом обзавестись таковым, но полиция ему не позволяет.
- Зачем вы меня дурачите! - обиженно воскликнул фишер.
Фабиан дружески похлопал его по плечу и сказал:
- Все-то вы замечаете! - затем он вновь посвятил себя кельнскому собору, написал несколько заголовков и понес их директору брейткопфу.
- Хорошо бы вам придумать какой-нибудь небольшой конкурс, - сказал директор. - ваш проспект для розничного торговца нам очень понравился.
Фабиан слегка поклонился.
- Нам нужно нечто новое, - продолжал директор, - конкурс или что-то в этом роде. но это не должно ничего стоить, понимаете? наблюдательный совет недавно потребовал сократить наполовину расходы по рекламе. что это может значить для вас, вы себе представляете? да? итак, мой юный друг, за работу! и поскорее приносите мне что-нибудь новенькое. но повторяю, как можно дешевле! всего хорошего!
Фабиан вышел.
Когда он под вечер вошел в свою комнату - восемьдесят марок в месяц, включая утренний кофе, плата за свет отдельно - то увидел на столе письмо от матери. принять ванну он не мог. вместо горячей воды шла холодная. он умылся, сменил белье, надел серый костюм, взял письмо и сел к окну. уличный шум барабанил по стеклу, как струи дождя. в третьем этаже кто-то упражнялся на рояле. по соседству чванный старик, советник финансового ведомства, кричал на свою жену. фабиан вскрыл конверт.
"Мой милый, дорогой мальчик!
Для начала хочу тебя успокоить: доктор сказал, что ничего страшного нет. просто не в порядке железы, у старых людей это часто случается. во всяком случае, обо мне не беспокойся. сперва я очень нервничала. но наш старый леман уж справится со своим делом. вчера я немножко погуляла в дворцовом парке. у лебедей вывелись птенцы. в парковом кафе дерут семьдесят пфеннигов за чашку кофе. какая наглость!
Слава богу, стирка уже позади! фрау хазе отказалась в последний момент. похоже, что у нее кровоизлияние. но мне даже полезно иногда постирать. завтра утром я отнесу на почту коробку. упакую и завяжу покрепче, чем в последний раз. в дороге всякое может случиться. киска сидит у меня на коленях, она только что съела кусок шейки, а теперь трется об меня и мешает писать. если ты опять, как на прошлой неделе, положишь в письмо деньги, я тебе уши надеру. у нас все есть, а деньги тебе самому нужны.
Неужели тебе и вправду доставляет удовольствие рекламировать сигареты? те рекламные листки, которые ты прислал, мне очень понравились. а фрау томас в ужас пришла, что ты занимаешься такой ерундой. но я сказала, что твоей вины тут нет. нынче, кто не хочет голодать, а кто же этого хочет, не может дожидаться, покуда на него с неба свалится хорошая работа. и потом я еще сказала, что это только временно.
Отец понемножку работает. кажется, у него что-то с позвоночником. его совсем скрючило. тетя марта принесла вчера из сада дюжину яиц. куры исправно несутся. она хорошая сестра. беда, что у нее вечные неприятности с мужем.
Милый мой мальчик, если бы тебе удалось опять выбраться домой! ты был здесь на пасху. как время-то бежит. один ребенок все равно что ни одного. я вижу тебя всего несколько дней в году. как бы мне хотелось сесть сейчас в поезд и приехать к тебе. до чего же хорошо было прежде! чуть ли не каждый вечер перед сном я рассматриваю фотографии и видовые открытки. помнишь ли ты еще, как мы брали рюкзаки и отправлялись в путь? а как-то раз вернулись домой с одним-единственным пфеннигом в кармане. стоит мне об этом вспомнить, меня смех разбирает.
Ну, до свидания, милый мой сынок. до рождества мы уж вряд ли увидимся. ты по-прежнему поздно ложишься спать? привет лабуде. хоть бы он за тобой присмотрел. как там твои девушки? береги себя. отец тебе кланяется. целую крепко.
Твоя мама".
Фабиан спрятал письмо и выглянул в окно. почему он сидит здесь, в чужой, богом забытой комнате у вдовы хольфельд, которой прежде не было нужды пускать жильцов? почему он не дома, у матери? что ищет он в этом городе, в этом обезумевшем каменном мешке? возможности писать дурацкие витиеватые стишки, чтобы человечество курило еще больше сигарет, чем раньше? дожидаться гибели европы можно и в родных стенах. а все оттого, что он вообразил, будто земной шар крутится только покуда он, фабиан, на него смотрит. смехотворная потребность соучастия! у других людей есть профессия, они продвигаются вперед, женятся, делают детей своим женам и верят, что все это имеет смысл. а он вынужден, причем по собственной воле, стоять под дверью, смотреть и время от времени впадать в отчаяние. у европы сейчас большая перемена. учителя ушли. расписания уроков как не бывало. старому континенту не перейти в следующий класс. следующего класса не существует!
В дверь постучали. его хозяйка, фрау хольфельд, вошла в комнату и сказала: