- Достойные слова, Шельма, - сказал Монморанси. - Давай сюда свою чашечку, бородач, нам пора баиньки. Мерзкий холод в этом сыром подвале!
Маг снова взмахнул рукой. Железные двери растворились, и одна из туманных фигур, уже появлявшихся ранее, внесла сосуд, наполненный чем-то, похожим на загустевшую кровь. Тень вручила сосуд господину и удалилась. Тотчас же от плит пола начали подниматься густые клубы испарений, и постепенно образовалось плотное облако, скрывшее судью, преступников и носилки.
Краткую тишину нарушил мучительный вскрик, столь громкий, что он едва не прорвал окружающую завесу. В следующее мгновение голос пробормотал:
- Это все?
- Нет, убийца, - был суровый ответ, - это лишь начало.
Вновь наступила полнейшая тишина, а за нею более громкие и продолжительные вопли. Затем вой и крики уже не прерывались. Свыше получаса тянулись жуткие терзания, пока леденящие душу свидетельства агонии не стихли до неразличимых стонов и слабых всхлипов, от которых мороз пробирал слушателей до костей.
И опять все смолкло. Облака медленно рассеялись, явив взорам мертвые тела лорда Эллрингтона и мистера Монморанси. Пытки исказили их черты и превратили в самое пугающее зрелище, какое может представить смерть. Капли холодного пота, выжатые перенесенными страданиями, проступили на посиневших лбах и увлажнили перекошенные лица. Глаза, выкатившиеся из орбит, и стиснутые кулаки словно укоряли судью, поднесшего к их губам ядовитое питье.
- Дети, - воскликнул неумолимый маг, - взирайте на жертв моего праведного гнева! Взирайте и трепещите!
Последнее было излишним. Всех охватила дрожь. Видя, что ужасный пример произвел нужное воздействие, маг позволил им удалиться. Члены общества радостно воспользовались разрешением, и через несколько минут он остался наедине с тремя трупами. В этом нежеланном обществе я вынужден покинуть его ради настоящего и посмотреть, чем был занят в это время мой герой, мистер Сидни.
Эдвард явился на место встречи с таинственным незнакомцем задолго до назначенного часа. Ночь совершенно преобразила пустынный берег, где они беседовали в прошлый раз. Тяжелые темные тучи заволокли безлунное небо. Неощутимый, чуть слышный ветер легко вздыхал над морем, которое катило длинные низкие валы, набегавшие на берег с почти музыкальным звуком. Витрополь не был виден; в той стороне ничего нельзя было различить, кроме скопища тысяч мерцающих звезд, увеличенных до размеров солнц плотной атмосферой, сквозь которую они сияли, вспыхивая и лучась, как истинные лампады небес. Далекий городской шум сливался с мерным шепотом океана. Согласную мелодию не нарушал ни один резкий или громкий звук.
В иных обстоятельствах Сидни мог бы наслаждаться ласковым монотонным напевом волн, однако сейчас его целиком занимала единственная всепоглощающая мысль - мысль, что этой ночью он получит сведения, которые позволят домогаться руки леди Джулии не без надежды на успех. Сжигаемый нетерпением, он ступал по мягкому песку, замирая и вслушиваясь, не приближаются ли шаги, и высматривая в непроницаемой тьме обещанного проводника.
Он долго ожидал хоть самого легкого шороха, хоть самой смутной тени, но тщетно.
- Этот человек обманщик, - горько сказал Сидни. - Он мне солгал. А я дурак, что пришел.
- Ты был бы последним дураком, если бы не пришел, - прозвучало за его спиной.
Юноша поспешно обернулся. Рядом с ним возвышалась чья-то фигура.
- Кто вы и что вы? - воскликнул он, слегка изумленный внезапностью появления.
- Ты не знаешь меня, Эдвард? - спросил некто.
- Не знаю, - ответил Сидни, определив по голосу, что говорит его неведомый друг. - Видите, я поспешил на встречу и надеюсь, вы вознаградите доверие, с каким я открыл вам, человеку совершенно чужому, все известное мне о моем рождении.
- Смело сказано, дружок, - отвечал незнакомец, - но я намерен еще испытать твое доверие, прежде чем утолить твое любопытство. Сейчас ты должен отправиться со мной за несколько сот миль на суденышке, которое я держу для небольших путешествий.
- Что это значит, сэр? - спросил растерянный Сидни.
- То, что я сказал, Недди. Ты идешь завоевывать корону или остаешься и теряешь ее?
- Ваше предложение слишком внезапно. Надо его обдумать.
- Даю пять минут на размышление, а если откажешься - что ж, я заберу тебя силой.
При этих словах голос, произнесший их, показался Сидни очень похожим на голос маркиза Доуро. Он звучал так же гармонично, разве что более низко. Пораженный, юноша спросил:
- Я уже видел вас прежде, сэр?
- Разумеется. И месяца не прошло, как мы встречались на этом самом месте.
- Да, но еще раньше?
- Возможно.
- Возможно! Я в этом убежден. Артур, скажите правду. Это ведь с вами я говорю?
- Артур! - с оттенком веселого изумления произнес незнакомец. - Что-то слишком развязно, дружок. Ты зовешь меня по имени не иначе как в расчете на будущее возвышение.
- Вы притворяетесь удивленным, милорд, но я и раньше часто звал вас Артуром, ни в малой мере не вызывая недовольства.
- Неужели? Впервые слышу, что мы так близки. Куда девался твой рассудок, Эдвард? Пора бы призвать его назад.
- Я ошибаюсь, возможно, вы не маркиз Доуро?
- Маркиз Доуро! - Незнакомец добродушно рассмеялся. - Разумеется, я такой же маркиз Доуро, как лорд Чарлз Уэллсли. Что позволило тебе забрать подобную мысль в твою молодую глупую голову?
- Ваше произношение и манера речи так сходны, что мне подумалось: не могут два человека иметь столь одинаковый выговор.
- Хм. Тем не менее ты заблуждаешься. Ну как, идешь со мной миром, или придется тебя заставить?
- Я еще не решил.
- Тогда поторопись, пять минут истекают.
Сидни погрузился в недолгое молчание. Должен ли он отдаться руководству человека, совершенно ему неизвестного, который явно намерен главенствовать и, возможно, по причине пока неведомой, желает погубить его под личиной искренности и простодушия? Насилие, которым грозил собеседник, рассердило юношу. Он был, как я уже замечал, несколько упрям по характеру, и все, связанное с принуждением, его отвращало. Под влиянием этих мыслей он чуть не отказал наотрез, когда в прохладном дуновении морского бриза прошелестел голос, похожий на слышанный им когда-то в Оуквуд-Холле. Голос этот произнес единственное слово: "Повинуйся". Оно подействовало магически. Сидни поднял глаза и сказал без колебаний:
- Я иду с вами немедленно.
- Хорошо.
Неизвестный издал резкий короткий свист, который, прозвучав над океаном, вызвал издалека такой же ответ. Вскоре послышался всплеск весел; к берегу направлялся огонек. Свет приблизился, и показалась лодка. Она пристала к берегу. Сидни и его проводник сейчас же погрузились в нее. Короткий приказ, и суденышко устремилось вперед.
Рассвет, окутанный серой пеленой, начал восходить в облачные небеса, и новорожденный день догонял его неверными шажками. Ночные испарения понемногу рассеивались. Длинная, нестерпимо сверкающая полоса света обозначила на востоке темный силуэт гор. Она становилась все ярче, в одном месте блеснуло золотое сияние, и, наконец, большое, великолепное солнце, подобное щиту, явилось над синим простором вод.
Теперь Сидни мог рассмотреть фигуру и лицо прежде почти незримого провожатого, чем и поспешил воспользоваться. То был, как уже сказано, высокий человек лет сорока. Его внешность, вполне привлекательная, поражала скорее особым выражением, чем правильностью черт. Римский нос и блестящие темные глаза производили впечатление строгой проницательности, которая испугала бы всякого, на кого падал этот острый орлиный взгляд, если бы ее не сглаживала подкупающая мягкость не то чтобы нежной, но спокойной улыбки, игравшей на красиво очерченных губах, и невозмутимая безмятежность высокого гладкого лба. Некое противоречие между чертами лица, их внешней сдержанностью и бурной энергией могучего духа, сиявшего в глубине быстрых сверкающих глаз, накладывало странный отпечаток, некое je ne sais quoi на весь облик незнакомца, непреложно свидетельствуя, что ум и гений этого человека бесконечно превышают уровень толпы посредственностей, так что случайный встречный, увидев его впервые, испытывал скорее восхищение, чем любовь, а более всего страх. Вдобавок у него было темное, смуглое лицо, блестящие каштановые волосы, уложенные с элегантной небрежностью, и статная начальственная фигура; движения отличались свободой и достоинством, присущим офицерам высокого ранга.
Сидни, поглощенный изучением своего замечательного вожатого, не замечал, что приближается другой корабль, пока их лодка не оказалась под самым его бортом. Маленькое суденышко качнулось, вырвав юношу из задумчивости.
- Эдвард, - сказал неизвестный, - ты умеешь лазить? Нам нужно взобраться на этот корабль.
Наш герой, не обделенный ловкостью, быстро поднялся по веревочной лестнице. Его друг последовал за ним с равной скоростью, и оба направились в главную каюту. Оказавшись внутри, Сидни был изумлен видом алого бархатного балдахина, осенявшего трон, на котором восседал очень древний старец с длинными белыми волосами и бородой. Благожелательность облика чудесно дополняла мудрость; кольцо света мягко лучилось вкруг его главы и озаряло все окрест. Пораженный сверхъестественным видением, Сидни пожирал старца взглядом, стоя в дверях, в то время как его спутник, шагнув вперед, грациозно опустился на одно колено и, склонив голову, произнес:
- Отец, потерянный найден. Остается лишь ввести его в наследственные права.
- Ты славно поработал, сын, - ответствовал величавый голос нашего патриарха. - Пусть юноша приблизится, дабы принять мое отеческое благословение.
- Подойди, Эдвард Сидни, и склонись перед божественным Колочуном.
Сидни еще мгновение медлил как зачарованный, затем, рванувшись вперед, простерся у подножия трона. Смешанное чувство страха и радости, ошеломляющее сознание чего-то высочайшего, пред чем он находился, вихрь гордости и восторга обрушились на него, почти лишив сознания.
- Благословляю тебя, сын мой, - начал прославленный патриарх. - Духи охраняли тебя, иначе ты давно уже сгинул бы в безысходном мраке. Теперь, слава великому Божеству Природы, вскоре ты займешь высокое положение, подобающее тебе по наследию и твоим качествам.
- Кто же, великий отец, мои родители, кому я обязан существованием?
- Не много рассветов сменится закатами, прежде чем ты это узнаешь. Ныне же будь уверен, что надежда, которую так лелеяло твое юное сердце, не увянет от хладного ветра разочарования.
Сидни еще раз пылко преклонил колени и вместе с провожатым удалился. Когда они уселись в кают-компании, тот обратился к юноше:
- Эдвард, сейчас я назову свое имя, которое ты, как ни странно, знаешь. Я не маркиз Доуро, за которого ты во время нашей встречи имел глупость меня принять. Я отец этого юного вельможи.
- Герцог Веллингтон? - вскричал Сидни, бросаясь к ногам великого человека, ибо стоило ему вспомнить свои непочтительные речи, как вся кровь бросилась в его обычно бледное лицо. - Я… я… я… конечно, должен просить у вашей светлости прощения за… за…
- За что? - сказал герцог с улыбкой. - Вижу, ты не знаешь.
- О, конечно же, за мое непростительное легкомыслие и полное невежество.
Герцог как будто не слышал его. Он не ответил, только ласково взял Сидни за руку и долгим печальным взором вглядывался в юные черты. Крупные слезы наполнили темные и в эту минуту кроткие глаза вельможи, но когда они перелились через край и потекли по щекам, он торопливо отдернул руку и, поспешно встав, покинул каюту. Что, думал юноша, пробудило в нем человеческую слабость? Должно быть, глубоко запрятанная, давняя печаль. Неужто мой отец был его родственником? Может быть, даже братом?.. Какое самомнение! Какой я тщеславный дурак, если допускаю такие мысли!
Шесть дней они благополучно плыли по бескрайнему морю, а на седьмой с южной стороны горизонта показались смутные очертания суши. Подплыв ближе, они увидели голый каменистый берег. Темные высокие скалы мрачно нависали над бурным океаном, который ревел под сводами гротов и в расселинах скал или грохотал глубоко внизу, в подводных пещерах, скрытых от смертного ока бесчисленными набегающими волнами. Стаи морских птиц с громкими криками вились вокруг, оглашая голубую стихию диким хриплым гомоном. Каменистый залив глубоко вдавался в сушу. Здесь корабль бросил якорь на ночь, а на следующее утро Колочун, герцог Веллингтон и Сидни сошли на берег втроем, не сопровождаемые кем-либо из матросов.
- Итак, - сказал герцог, в чьем обращении с Эдвардом сквозила более чем отеческая нежность, - через несколько часов, мой мальчик, ты узнаешь тайну своего рождения.
- Как я могу что-нибудь узнать в таком пустынном месте? - спросил юноша, удивленно осматривая мрачные голые холмы, окружавшие их со всех сторон.
- Не следует судить по первому взгляду, - отвечал его милость. - Обжитые и населенные страны не всегда благоприятны для романтических приключений.
- Однако, милорд, обитает ли здесь хоть кто-нибудь? Я не вижу ни людей, ни домов.
- Они есть, но немного.
После часа пути через усеянную камнями пустошь они вступили в темную широкую долину, стесненную высокими горами и увлажняемую быстрой горной рекой со стремнинами и быстринами. Шли медленно, ибо старые ноги Колочуна отказывались нести его с быстротой и гибкостью молодости. Однако, опираясь на заботливые руки своих сынов, старшего и младшего, как он ласково называл герцога и Сидни, патриарх продолжал двигаться без явных признаков усталости. Обогнув один из поворотов извилистой долины, они внезапно оказались перед огромной укрепленной постройкой, окруженной рвом и насыпью с прочими принадлежностями, обычными для такого рода сооружений, однако вместо часовых увидели множество молодых людей в студенческой одежде, гуляющих среди бастионов.
- Эта крепость очень странно размещена и не менее странно охраняется, - заметил Сидни. - Кто ее строил, милорд?
- Это не крепость, а просто колледж. Ты наверняка слышал о Философском острове?
- Не раз.
- Ты на его земле. А это университет, ректор которого - великий маг Манфред.
Пока герцог сообщал эти сведения, они дошли до подъемного моста. Часовой окликнул их со стены:
- Кто идет?
- Друзья Манфреда, - ответил Колочун, и мост немедленно опустился.
По пути через двор каждый встречный студент почтительно преклонял колени, ибо все мгновенно узнали Колочуна как по величию лица и фигуры, так и по таинственному свечению вокруг головы. Путники остановились у ворот и хотели уже постучать, когда вышел один из главных философов, простерся у ног патриарха и сказал:
- Отец, вы ищете нашего великого ректора?
- Да, сынок, где он?
- Он не входил в наши врата более недели, но все это время денно и нощно бодрствует в Роще слез.
- Какая же новая скорбь повлекла его туда? - спросил герцог.
- Глубокая и тяжкая, - странным голосом ответил философ и поспешно отвернулся.
- Мы должны искать его там, где он пребывает, - заключил патриарх.
Они склонили головы в знак повиновения, и все трое медленно вернулись в долину. Примерно через милю ущелье заметно сузилось. Темные кипарисы смыкали кроны над дорогой подобно облаку. Извилистая тропа привела путников из полумрака во тьму. Толстые черные сучья сплетались так тесно, что ни луч солнца, ни проблеск синевы не оживляли беспросветного уныния. И вот откуда-то издали донеслось невыразимо скорбное пение. Дрожащие звуки пронзали души слушателей и вызывали у них непрошеные слезы. Подойдя ближе, все трое различили низкий и страстный, но гармоничный голос, который выводил следующие слова:
Жалобы слышны в отчих палатах,
Чуткие арфы в ответ зарыдали,
Эха в горах прогудели раскаты,
Ветер доносит напевы печали.
Мертв он лежит в погребальном покрове,
Камень и праху него в изголовье.В светлых покоях, где слышалось пенье,
Плачь, новобрачная, ночь напролет.
Тело любимого предано тленью,
Твой милый вовеки к тебе не придет.
Вовеки, вовеки! О, страшный звук
Близ холмика, где похоронен друг.Сними свой венок ароматный с кудрей,
Покрывалом укрой молодое чело.
Лепестки с пролетающим ветром развей,
Слезы лей, ибо время печали пришло.
Не носить тебе ярких нарядов весны,
Платья черные вдовьи тебе суждены.Но дольше и горше родителя стон:
Сын, его гордость, лежит неживой.
Взор померк, безутешно скитается он,
Перья клонятся книзу над гордой главой.
Тяжким шагом он мерит
пустынный песок.
Больше нет его сына, отец одинок.Не в битве он пал, где был славен всегда,
Где бежали полки неприятелей прочь.
Нет, внезапно его закатилась звезда,
Светлый полдень затмила коварная ночь.
Изменник вонзил в твое сердце кинжал,
И голос убийцы твой дух провожал.Почто его юность рассветную скрыли
От нашего взора зловещие тучи?
Так рано и так беспробудно в могиле
Почто ты уснул, молодой и могучий?
Чья мощная длань мрак развеет, дабы
Прочесть мы сумели скрижали судьбы?
Тоскливый напев прервался, и путники, выйдя из леса, вступили на поляну, заключенную в кольцо деревьев. В середине высился черный мраморный монумент, который венчала превосходно изваянная аллегорическая фигура Африки, рыдающей под пальмой. Рядом сидел старец в черных одеждах, перед ним стояла арфа, в чьих струнах еще дрожала отлетевшая мелодия.
- Манфред, - промолвил Колочун, подходя и заключая его в объятия, - что повлекло тебя в эту обитель тягостных воспоминаний?
- Новое бедствие, брат мой, и оно переполнит душу одного из предстоящих здесь скорбью горшей, чем та, память которой скрывает сия гробница.
- Что ты хочешь этим сказать, досточтимый отец? - приступая к нему, спросил герцог Веллингтон. - Твои загадочные слова повергают меня в трепет.
- Я отвечу тебе, но приготовь душу свою к страшному удару. Тот сын, в котором была твоя слава и гордость, в ком сосредоточились все твои надежды, вся твоя нежность, мертв. Хладное тело маркиза Доуро покоится в этом роскошном мавзолее.
- Отец, - торопливо прервал его герцог, - ты грезишь, ты грезишь. И неделя не прошла, как я покинул моего сына в превосходном здравии.
- Ты знаешь, брат, - обратился маг к Колочуну, - правду ли я сказал.
- Страшную правду, - прозвучало в ответ, и слеза заструилась среди морщин говорившего. Сомневаться долее было невозможно. Пепельная бледность мгновенно покрыла черты герцога, губы его задрожали и глаза вспыхнули, когда он воскликнул:
- Этот удар исходил из ада. Небеса не сокрушают так!