Да ладно, что попусту рассуждать? А только сразу они завели сыночка, и на работу и с работы вместе, разумеется, если Геннадий Алексеевич не плавал по заливу, даже в столовой обедали за одним столом; жизнь летела, сперва на небо усквозила одна матушка, затем другая, и неважно, кто раньше, тут от перемены мест сумма не меняется; семья Геннадия Алексеевича уже жила в двухкомнатной квартире, а матушки ихние наблюдали с неба, как там наши детки, нет, это хорошо, что в родительский день они нас не забывают, но еще важнее, что живут они дружно, и внучек у нас очень даже неплохой, да, подружка, я с тобой согласна, внучек у нас неплохой, а детки наши основательно, надолго обустраиваются в жизни: мебель, видишь, новую купили, старый холодильник "Ладогу" выбросили, а новый - "Минск" - купили, то же и с теликом, один "Горизонт" заменили другим "Горизонтом", но зато цветным. Хорошо живут наши детки, конечно, от получки до получки, как и все, и большие вещи исключительно в кредит, тоже как и все, но ведь, заметь, обживаются. И главное: любят друг друга.
Словом, помаленьку-полегоньку жили себе люди да жили, и если на двадцатом, к примеру, году совместной жизни муж смотрит на жену, а жена на мужа, и глаза их при этом светятся, нужно одно - не мешать им. Такая жизнь, напомнить надо, пролетает мгновенно: поставили бы на ноги сына, дожить до внуков, а если повезет, то и до правнуков, кто-то, муж или жена, первым оторвался от земли, а другой тоже, пожалуй, не стал бы задерживаться, и это ничего, что от нас мало останется каких важных дел, понятно, море - организм живой, даже карты каждые десять лет меняются, зато мы радовались бы с небушка за сына, внуков и правнуков. Спасибо, что побывали на земле хоть короткое мгновение, и теперь есть чему радоваться.
Но нет! Вовсе, совсем нет! Это ведь каждый захочет тихо и в любви пройти по жизни, однако - нет, ты помайся, пострадай, тогда другое дело. Бывало ли когда-нибудь время, чтоб человеку - от рождения до тихой смерти - жизнь не подсунула бы войну ли, революцию, другую какую большую подлянку?
В общем, все понятно, вы жили вверх ногами и, соответственно, вниз головой, и раб раба погоняет, а дальше так жить нельзя, напротив, жить теперь нужно совсем по-другому, когда каждый свободен и сам себе хозяин, и барахтаться надо каждому в одиночку.
Что характерно, их ящик сокращали дважды - одеяла на всех не хватает, - но оба раза Геннадий Алексеевич и Альбина оставались под одеялом: хотя и очень тоненьким, конечно.
Да, а сын закончил школу, думал прорваться в институт, но не успел сделать даже первую попытку, как его подгребли в армию.
Ну, те два года, что сын служил, концы с концами кое-как сводили, нет, о крупных вещах даже речь вести не стоило, но на еду хватало, тем более в магазинах всего навалом, и это, конечно, глаз радует. Зарплату задерживали, но люди небалованные умели растягивать денежку, что резину.
Уж как они в это время переживали за сына, вопрос другой, это вопрос родительский, а не денежный.
Тем более Геннадий Алексеевич даже на присягу сына съездил и гордился: с одной стороны, вот какой у меня взрослый сын, ему уже автомат доверили; с другой - порядочный у меня все-таки паренек - какое ни есть государство, а - не в пример друзьям - отлынивать от армии не стал.
Тяжело стало, когда сын вернулся из армии. Зарплату задерживают по два-три месяца, а мальчика надо одеть и подкормить после скудных армейских хлебов.
Нет, в самом деле хороший паренек, все понимал: специальности никакой, хотел бы учиться, но надо совесть иметь, не сидеть же на родительских шеях, если эти шеи отощали, буду учиться потом, когда жизнь малость улучшится, ведь так, как сейчас, не может продолжаться долго, это ведь несправедливо, что трудовые люди не могут себя прокормить.
Конечно, работать. Только где? Нет, он тыркался, что-то там поохраняет, что-то там погрузит, но это непостоянно, и главное - везде его надували.
Даже попытался к торговле прибиться и что-то с лоточка продавал, так его избили, товар отобрали и предупредили честно: еще раз увидим у лотка - сразу откусим голову твою дурную.
Вообще-то Геннадий Алексеевич руками все умел делать - и квартиру, и телик отремонтировать, и сантехнику поправить, но исключительно в своей квартире. Скромный он был, вот в чем дело, если я для себя что-то умею, то это вовсе не значит, что я могу свои руки объявить кооперативом и ходить по чужим домам - нет, такой отваги у него не было.
Первой начала раздражаться Альбина: есть чем за квартиру заплатить, и на еду, в общем, хватает, но вдруг перегорят холодильник или телик, ну, это ладно, может, ты починишь, а если развалится зимнее пальто, что делать, ладно, обувь, штаны - это куда ни шло, а ну как развалится пальто. О большом ремонте квартиры я уж и не говорю.
То есть, как все женщины, она раздражалась, причем, что характерно, не на мужа, а на государство: были одни бандиты, пришли другие, если прежние жрали в одно горло, то эти в три, ну и так далее; это уж всем известно; Геннадий же Алексеевич по-другому реагировал на свою жизнь, вроде того, что у власти, конечно, бандиты, но и сам-то он что за мужик, если не в силах кормить семью, довольно маленькую, признайтесь. Осенью и зимой помимо основной работы он нанимался сторожить частные гаражи, и это давало семье дополнительную копеечку.
Да, но Геннадий Алексеевич стал каким-то унылым. То ли свободного времени не было, то ли сил стало поменьше, а только он позабыл про велосипед и лыжи и стал вот именно унылым, не поймешь: то ли человек хочет есть и спать, то ли в любую минуту готов заплакать.
Казалось бы, ты не хуже и не лучше других, все вокруг терпят, терпи и ты, но нет: терпения у Геннадия Алексеевича как раз и не было, и он, значит, очень нездорово реагировал на окружающую жизнь.
А каждому известно: если у человека исчез боевой дух, если человек уныл и может в любую минуту заплакать, он непременно заболеет. Заболел и Геннадий Алексеевич.
И что характерно, за всю жизнь ни разу не чихнул, а тут заболел, да сразу так серьезно, что ему дали инвалидность, причем такую, что вам, дорогой наш человек, работать никак невозможно. То ли у него легкие, то ли желудок, то ли и то и другое. Альбине объяснили, что муж ее - не жилец, то есть нет, конечно, какое-то время жилец, но время это небезразмерное. Геннадию же Алексеевичу сказали, вы лечитесь, улучшайтесь, а на следующий год мы группу снимем, и вы пойдете работать.
Если раньше Геннадий Алексеевич был жилистым, то теперь стал тощим, даже иссохшим, и ссутулился, даже беглого взгляда было достаточно, чтоб понять: врачи на этот раз не ошиблись - не жилец.
Но каждый день он встречал свою жену после работы. Сидит на скамеечке и терпеливо ждет, когда Альбина протиснется через проходную его бывшей работы. Альбина же как бы сердится, чего сидишь на виду у всех, и это понятно: зачем давать повод для посторонней зависти - наши мужья ведь нас не встречают.
Или вот найдет пустую бутылочку, сдаст ее, а денежку отдаст Альбине: хоть он и больной и нахлебник, но пусть копеечку, да прирабатывает.
Или вот пойдет в парк - силы еще позволяли, - сколько-нибудь ягодок насобирает и, встречая жену, протянет ей, нет, ты скушай ягодки прямо сейчас - это ведь живые витамины.
Да, а жили в ту пору не бедно, а вот именно нище: сын все никак не мог определиться с постоянной работой, то у него есть заработок, то вовсе ничего, Альбина зарабатывала копеечки, и это понятно, если ящик закрытый и целиком на шее государства, и оно никак не может решить, разогнать этот ящик или еще маленько подержать, значит; платили копеечки, да еще по два-три месяца их задерживали; а уж какая была пенсия у Геннадия Алексеевича, это и говорить нечего, правда, платили ее почти в срок, если и задерживали, то на пару недель.
Ну, это что? Когда денежек хватает только на квартплату и простейшие продукты? Это нищета.
Причем Геннадий Алексеевич так был устроен, что во всем винил себя, это он виноват, что его голова и руки устроены таким манером, что он не сумел перебежать на другие рельсы и остался лежать на старых, на тех как раз, по которым мчится электричка новой жизни. К тому же безвозвратно заболел и тем самым подвел жену и сына.
Да, а болезнь между тем развивалась в положенную ей сторону, и помаленьку и сам Геннадий Алексеевич начал понимать: он - не жилец. Силы утекали, словно бы кто-то приоткрыл крантик его жизни.
Всего более мучило Геннадия Алексеевича, что делать его любимой жене, когда через крантик протекут последние силы мужа? Нет, что ей делать не через год или два, а буквально на следующий день. Если иметь в виду не горе, но исключительно нищету.
Конечно, на простой гроб и прочее что-то даст государство, но этого мало. Что-то подкинут на прошлой его работе, но и этого мало. Ведь стартовая-то площадка - нищета. То есть никак нельзя помирать. Нет, бедно или даже нище жить можно, а вот помирать никак нельзя. Конечно, Альбина похоронить его похоронит, наберет денег в долг, но как, интересно, она отдавать будет?
Каково ему было от такого понимания, можно только догадываться. Человек же. Но Альбине не раз говорил, мол, ты не бойся, я своей смертью тебя не затрудню. Альбина, понятно, сердилась и обрывала его, он сердился: нет, нет, я не смог обеспечить твою жизнь, и это только моя вина, так хоть своей смертью я тебя не затрудню.
С другой стороны, мало ли что один человек говорит другому.
Как Геннадий Алексеевич все рассчитал, сказать невозможно, он ведь своими планами ни с кем, понятно, не делился.
Словом, так. Вон сколько людей исчезает каждый день. Ушел человек из дома и не вернулся. Как на войне, пропал без вести. Сейчас, правда, не война, а жизнь. Вернее, война жизни.
Ну да, он исчезает, как на войне, и жене любимой не нужно его хоронить. Хоть под занавес он ей малость жизнь облегчит.
Рассчитывал, видать, так: пока силы позволяют, он уходит в лес, поливает себя бензином и сгорает до головешки. Со временем находят бесхозный, без документов труп, опознать головешку невозможно, ее хоронят за казенный счет, а Геннадий Алексеевич поджидает любимую жену на небушке, и вот там он извинится, что лишил Альбину возможности ходить на могилку мужа и там всплакнуть.
Но просчитался. Видать, не ожидал, какой будет боль.
…По шоссе ехала милицейская машина. Была осень, ранние сумерки, вдруг милиционеры увидели, как из леса выскочил, а затем побежал на встречу машине полыхающий факел.
Участковый Васильев узнал в этом факеле мужчину из соседнего дома. Его отвезли в больницу, и через день Геннадий Алексеевич умер. Альбина успела попрощаться со своим мужем.
1990-е
Светская хроника
Больше всего Вера Антоновна любила ходить в Божий храм. Все службы в субботу-воскресенье. Иной раз помогала свечечки продавать, можно сказать, второй родной дом. Когда в храме размещался склад хозяйственного магазина, было посложнее, все же в Питер далековато ездить, а когда восстановили фонаревскую церковь - всё, второй родной дом.
И что удивительно, до пятидесяти лет в церковь почти не ходила, так, иной раз свечечку поставить, а чтоб постоянно - только в пятьдесят.
Тут такая история. У Веры Антоновны был сын Славик. Одна растила паренька. Ну, свет в окошке - вот как раз Славик. Он учился в институте. В каком именно, неважно. Не станешь же, в самом деле, спрашивать: а напомните, Вера Антоновна, в каком институте ваш Славик учился? Теперь-то это без разницы - семнадцать лет прошло. И самого Славика не так-то просто вспомнить. Вроде бы тощенький неприметный паренек. Скромный - это да. И воспитанный - тоже да. В смысле, здоровался. И даже с малознакомыми людьми.
И вот в двадцать лет Славик женился и привел в дом молодую жену. Они учились вместе. В каком, значит, институте, неважно, но учились вместе. И он из общаги привел в дом молодую жену. Вот ее-то как раз вспомнить нетрудно. Она была красивая - вот что. И даже очень красивая. Вот толстая длинная коса. Лицо такое бело-белое, шея длинная. В общем, красивая женщина. Да все время как бы чуть сонная. То есть дремотная красивая женщина.
И свою законную жену Славик привел в дом и прописал. Но! Но прожили вместе всего два месяца. Нет-нет, не в свекрухе дело, не ссорились - просто не успели. Но! Но прожили вместе всего два месяца. Этого времени хватило, чтобы жена убедилась: муж ее зануда и она его нисколечко не любит. То есть вышла ошибка, а ошибки нужно исправлять. Тем более до детей дело покуда не дошло. Ну вот что ты будешь делать, если он ее любит, но зануда, а она - не зануда, но его, оказывается, не любит. И всё? И всё. Как просто, а?
Значит, из общаги пришла, в общагу ушла. Нам чужого на предмет прописки и жилплощади не надо. Ушла.
Да, но вот тут-то как раз закавыка. Славик упорно внушал молодой жене, что без нее он жить не будет. То есть если она уйдет, он помрет. Здоровый парень, помрет. Отравишься, что ли? Нет, ничего с собой делать не буду, но помру, с другой стороны, чего ж всю жизнь женщине маяться, если муж зануда. А до детей, значит, дело не дошло. И обещал ничего с собой не делать. И она ушла.
Но однажды Славик свое обещание исполнил. Он куда-то пригласил свою иконную жену - они и развестись-то не успели, - куда-то пригласил, в кино или в театр, это неважно, она говорит: все кончено и не приду, а он: все равно буду ждать, хоть до конца света.
И ждал. Ну, не до конца света, это он хватанул, но сколько-то очень долго. А стоял октябрь и лил дождик, Славик вымок и замерз. В общем, на этом ожидании получил он страшное какое-то воспаление легких. И в три дня отлетел. Видать, и в самом деле не хотел жить без своей жены, иначе с чего бы это воспаление легких спалило здорового паренька.
Ну вот, а говорят, милые ссорятся - только чешутся. А какие, значит, платы. И еще говорят, любви нет. Да как же нет, когда именно что есть. Ты со мной - я живу, ты ушла - отлетаю, и не задерживайте меня. А, чего там! Да, двадцать лет. Уж лучше бы не было любви. Но есть! И безутешная мать.
Да. Тут все ясно. Молчание. Был свет в окошке - нет света в окошке. Молчание.
И что делать женщине? К церкви навсегда обратилась, это да. Но осталась безутешной и ненавидела жену Славика - Наташу, что ли. Кажется, Наташу. Да-да, вот именно что Наташу. Ну вот почему Славик именно ее встретил, такую мерзавку? Красивая, отрицать не буду, но ведь мерзавка. Причем ненавидела, что характерно, постоянно. Встреться мне она, так бы буквально своими руками и растерзала.
Но не встречалась. Наташа эта как испарилась. Сразу после похорон Славика выписалась, а через два месяца письмо прислала, чтоб ей передали справку о смерти мужа. То есть впорхнула в жизнь Славика и сразу упорхнула. А в результате этих порханий Славик навсегда ушел. Ну, все понятно, мерзавка и гадина. Вера Антоновна очень ненавидела свою бывшую невестку.
Нет-нет, себе и знакомым внушала, что ненавидеть эту Наташу особенно-то и не за что. Ведь дети, так-то если разобраться. Ну, полюбила, разлюбила, не пыталась отхапать сколько-то метров чужой жилплощади. Мужа не отравила и не зарезала. И за что ее ненавидеть?
Все так. Но как ни уговаривала себя и других, ничего не могла с собой поделать - бывшую невестку ненавидела. Быть того не может, чтоб двадцатилетний здоровый парень помер, и никто не виноват. Он тебя предупреждал? А ты думала, мерзавка, это игрушки? Человеческая жизнь, по-твоему, игрушка?
Только в храме и отходила. Постоишь на службе, и сразу светло и покой, и все помиримся, и давайте все друг другу прощать. Не мы подобные слова придумали, не нам их и отрицать. И покой, значит, сколько-нибудь в душе держится. День там или два. А там считаешь время до субботней службы. Примерно вот так жила Вера Антоновна.
Ну вот. Иной раз подумаешь, что только в жизни не случается. Можно сказать прямо: в жизни иной раз случается буквально все. Случилось и с Верой Антоновной.
Однажды воскресным утром, как всегда, пошла она в Божий храм. Помнит, шла и радовалась - начало мая, после долгих дождей пришло тепло, и вон как солнышко светит. Верно, сегодня будет наплыв народа. Ну, если солнышко и первое тепло, это же радость, и куда нести эту радость, как не в Божий храм.
И точно: церковь была полна, как на Пасху. Так что Вера Антоновна не так-то сразу пробилась к Большой Богородице. И она спросила Марфу Николаевну, главную среди верующих помощницу батюшки, а чего это сегодня народу буквально как на Пасху, и Марфа Николаевна это так значительно ответила, мол, день сегодня такой, и добавила в шутку, радио надо слушать, газеты читать. То есть загадками говорила Марфа Николаевна.
Да, но служба кончилась, а народ не расходится, стоит и чего-то ждет. И снова Вера Антоновна спросила шелестящую мимо Марфу Николаевну, чего это люди не расходятся. Та глазами показала следовать за ней, они вышли на свежий воздух и малость постояли у деревянного забора, отделяющего церковь от городского рынка. И Марфа Николаевна подробно рассказала, что именно ожидается прямо сейчас, после обычной службы.
Значит, так. В Англии умер старый князь. Да, он умер в Англии, но родился здесь, в Фонареве. И завещал похоронить его на родине. У этих князей здесь было поместье. Ну, семья богатая, наняли самолет и прилетели. И решили похоронить в семейном склепе. Но загадка: все знают, где этот склеп, но никто не знает, что с ним. Потому что когда-то давно поверх склепа соорудили летнюю танцплощадку, а когда мода на танцы на свежем воздухе прошла, разные выставки устраивали, когда же мода и на выставки прошла, то уже ничего не устраивали и про площадку забыли. И сквозь асфальт пробилась трава. И даже деревцо-тополек выросло. Оно и понятно - всюду жизнь, и она всегда права, и живое требует выхода. Даже и сквозь асфальт. Можно было, конечно, асфальт взломать и посмотреть, а что ж там такое делается, в семейном склепе. Но не отважились. Поберегли свои нервы.
Тогда семья говорит, а похороните вы нашего старого князя в церкви, тем более ее построил его отец городу в подарок. Но, оказывается, нельзя. Вот если бы князь был священником, то да, а если не был священником, то нет. А князь как раз священником не был. Но нашли выход. Видите у самого входа в храм могилку? Да, но что-то она больно маленькая, он же не ребенок, князь. Нет, он не ребенок, князь, ему восемьдесят один, а могилка маленькая, так ведь будем хоронить урну с прахом, а не всего князя целиком.
Да, а у самого входа в храм - это большая честь. И плита уже указывает, что князь родился здесь, и хотя прожил вдали от родины, всегда оставался большим патриотом. И объявления были в газете. А также телевидение приехало. У них это как раз и называется - светская хроника.
Точно: у самой дороги стояла машина с надписью "Телевидение". Да, а люди все выходят и выходят из храма. На лицах особой печали не было, а так - скорее любопытство. Все понятно, впервые на твоих глазах будут хоронить настоящего князя. И потом, если телевидение приехало, и тебя ведь случайно могут показать по телику. Вот люди стоят в церковном дворе и кучкуются.
Тут заметила Вера Антоновна группу печальных людей. Нет, сперва она обратила внимание не на их лица, а на одежду. В том-то и дело, что это были не индусы какие с полотенцами на головах и не люди из Азии в пестрых халатах, нет, они были в нормальных одеждах, но сразу видно - иностранцы. Чистые они были какие-то, вот что.