Леша почувствовал себя уверенно - всех сюда вызвали, а он пришел сам. Все ждут втыка от товарища Соколовой Н. А., он же может в любой момент принять независимый вид да и отвалить. Свободный человек. Сам пришел, сам и уйдет.
Понятно, уходить он не собирался. Более того, дал себе обещание дождаться конца приема. Нужно ведь что-то делать. Так что сидеть будет до упора.
Толпа помаленьку рассасывалась. Наконец остался только затурканный, шмыгающий носом парнишка со своей мамашей.
Когда вышел последний "моментист", вошли в кабинет они. Мамаша не до конца закрыла дверь, и Леша слышал, о чем говорят в кабинете.
Оказывается, этот пацан - клоп-клоп, а какой шустряк - постоянно убегает из дому. То он в электричке ночует, то милиция поймала его в депо. А вчера спал в электричке, которая была на ночном отстое.
- Ты почему убегаешь?
Молчание. Лишь легкое сопение.
- Тебе дома плохо?
- Хорошо.
- Так почему убегаешь?
Молчание.
- Плохо ему дома! - раздраженный голос матери. - Двухкомнатная квартира. Телевизор. Игрушки. Не в бараке живем. У него отдельная комната. Плохо ему дома!
Следовало понимать: не как мы в его возрасте. Хотя паренек, возможно, и придурок: есть у него отец-мать, а он убегает.
- Вы выпиваете? Сперва легкое замешательство от прямоты вопроса, потом возмущение:
- Какое там! Если праздники или день рождения. Или гости.
- Понятно. А муж?
- Какое там! Ну, бывает иногда. Но как все.
- Понятно. Это все надо прекратить. Иначе потеряете сына. Больше занимайтесь с ним - он плохо учится. И следите, чтоб вовремя приходил домой.
- Но у нас же работа.
- Конечно, конечно, работа. Но у вас и сын. Запомни, Сережа, еще раз убежишь, будем оформлять в интернат.
Это было рассчитано на испуг малолетнего бегуна - откуда у них места для этих малолетних лягушат-путешественников. Да если родители прав не лишены. Но товарищ Соколова Н. А. дело свое знает - надо ведь чем-то напугать пацана.
Когда они собрались выходить из комнаты, Леша изготовился. Он должен был взять инспектора на жалость и потому вовсе забился в угол, ну, сирота, для верности взъерошил волосы и поднял воротник куртки - ну, то есть совсем несчастный ребенок.
Юный беглец и его мамаша ушли, следом за ними вышла красивая инспектор в красивой же форме, она уже вставила в дверь ключ, но тут заметила забившегося в угол мальчика в старой школьной куртке и со всклокоченными волосами.
Легкое недоумение мелькнуло, кого вызывала, обслужила, а тут еще и маленький доброволец. Но досаду погасила - добренькая тетенька-милиционер.
- Ты ко мне, мальчик?
Леша кивнул:
- Тогда проходи.
Леша вошел в кабинет. Она чикнула свет.
- Ляпунов? Леша? - удивилась инспектор.
Чего ж не понять ее удивление - он на учете не состоит, чего ж добровольно приперся?
- Случилось что-нибудь?
Леша кивнул.
- Пришел узнать, устроилась Маша на работу или врет.
- Устроилась. Фасовщица. Молочный магазин. Завтра и выходит на работу. Есть справка. И в этот раз я Маше верю - выйдет.
Тут дверь кабинета распахнулась, и заглянула взмыленная запыхавшаяся женщина.
- Ой, Нина Анатольевна, хорошо, что застала вас, - чуть подсюсюкивая, затараторила она.
Нина Анатольевна показала на Лешу - мол, у меня посетитель.
Но женщина не стала чикаться с такой малой букашкой, как, например, посетитель Леша.
- Я только на минутку. Только на минутку. Я от родительского комитета. Третий класс, пятая школа, - а сама уже вплыла в кабинет и, упершись кулаками в стол, нависла над Ниной Анатольевной.
- Хорошо, я слушаю, - покорно согласилась красивая инспектор.
- У нас в классе есть девочка, она всех лупит. Даже мальчиков. И очень зло лупит. И старается ударить побольнее. И руками и ногами. Да все норовит под дых, и по почкам, и в пах. Поговорите с ней. Это просьба родительского комитета. Только обязательно в форме.
- Хорошо. Я завтра буду в вашей школе. Фамилия девочки.
Женщина назвала.
- И обязательно в форме.
- Хорошо, - грустно усмехнулась Нина Анатольевна. - В форме.
Женщина ушла.
Нина Анатольевна села на стул и молча устало смотрела на Лешу. Нет, не торопила, мол, вываливай, что еще у тебя там случилось. А сидела и смотрела. Вот именно - усталая и грустная; Леша подумал, что у нее, пожалуй, дети есть и они ждут ее, она же разбирается с "моментистами" и терпеливо ждет, чего ж это хорошенького скажет ей Леша.
И тогда он решил не задерживать женщину, не пудрить ей мозги чепухой, а сразу все и рассказать. И рассказал. Ну, как мама ударила дядю Юру и как Леша боится, что ее заберут, а его отправят в детский дом, и вот что-то нужно делать. Только он не знает, что именно. Вот и пришел посоветоваться. Потому что больше не с кем.
- Для начала ты успокойся, Леша. До суда ее забирать не будут. У нее же дети.
Это уже была радость, и Леша облегченно перевел дыхание.
- Я не слышала, чтобы был сигнал, что Анна Владимировна ударила человека. Мне бы сказали. Но ты посиди, я схожу к дежурному.
Она вышла и через несколько минут возвратилась.
- Нет, такого сигнала не поступало. Понимаешь, есть положение: если рана тяжелая, то дело возбуждается в любом случае, а если легкая, то по заявлению пострадавшего. То есть как раз дяди Юры.
И Леше сразу стало ясно, что нужно делать - уговаривать дядю Юру не подавать заявление. Если, понятно, рана легкая.
- А как мне его найти?
- Ты мыслишь правильно. Ты знаешь, когда Анна Владимировна его ударила?
- Знаю.
- А вот куда увезли, не знаешь.
- Не знаю.
- Это нам как раз сейчас скажут. - Нина Анатольевна потянулась к телефону, но сразу отвела руку. - Да, но ведь ты не знаешь его фамилию и адрес.
- Почему не знаю? Знаю. Мама оставила мне и фамилию дяди Юры и его адрес. Ну, на всякий случай. Если у нас что случится. Вот! - и он протянул Нине Анатольевне смятую бумажку.
Нина Анатольевна нашла в листке под тяжелым стеклом нужный телефон, набрала номер и спросила, где сейчас такой-то, его увезли по скорой тогда-то, с такого-то адреса. И для верности, чтоб те не вздумали возникать, Нина Анатольевна скромно назвалась - капитан милиции Соколова.
Те ответили.
- Где это? - спросила Нина Анатольевна и записала на бумажке адрес больницы. Протянула бумажку Леше.
- Езжай завтра туда. Дядя Юра в удовлетворительном состоянии, - и она рассказала, как добраться до больницы.
Попросил маму разбудить его на полчаса раньше - завтра политинформация.
Утром поднялся сразу, без повторных напоминаний, резво сделал зарядку, резво же позавтракал и выскочил из дому.
Никому не сказал, куда едет. Ни маме, ни сестрам. Маша впервые сегодня встала с ним вместе - первый трудовой день в магазине - все понятно. Как говорится, долгая и честная трудовая жизнь впереди - это тоже понятно. На свете нет прекрасней красоты, чем красота кипящего металла, как раз пели по радио. Это, значит, про нашу Машу.
Ничего не сказал и маме - а чтоб она зря не дергалась. А то захочет сама ехать и уговаривать потерпевшего. А ведь вовсе неизвестно, как пострадавший ко всему этому отнесется. Может, он при виде мамы рассвирепеет. Может, он и не думает подавать заявление, а увидит виновницу его беды - и как раз заявление накатает. Так может быть? А почему нет? А вот Леша как раз все и уладит. В этом Леша не сомневался.
Да, выходя из дому, он отчего-то был уверен в успехе. Даже взведен был этой уверенностью. Уж как ему удастся уговорить дядю Юру - вопрос другой. Тут все средства хороши. На жалость будет брать - ну, не хочет гудеть в детский дом, ныть будет, хныкать, надо - так в ногах валяться, а только непременно уговорит. Потому что расчет здесь простой: лучше сейчас полчаса поныть и поваляться в ногах, чем потом годами ожидать, что мама заберет его из детского дома.
Да, расчет был простой, и Леша не сомневался, что выиграет. Такой сейчас в нем был напор. Прямо тебе таран, прямо тебе танк, который прет на деревянные сараи и заборчики.
Вообще-то Леша не мог бы внятно объяснить, как он относится к дяде Юре. Нет, мужик он неплохой, моряк и все такое, научил Лешу делать физзарядку, деньги как-то привозил, когда мама заболела, - нет, мужик вроде бы неплохой. Но только не мог он нравиться Леше, не мог - и все тут. Потому что не к кому-то, а именно к нему мама уезжает и подолгу не возвращается домой. Будь дядя Юра хоть самый раззолотой, он все равно бы не нравился Леше.
Он вышел во двор. На небе висела пустая оболочка луны. Да, утренние заморозки, и земля как бы звенела от упругости. Блестел каждый обмытый хрусткий лист. Трава во дворе была колкая и неподатливая. Всюду - на травах, на деревьях - блестел нежнейший иней. За деревьями виднелась малиновая полоса восхода, и небо над этой полосой ярко зеленело, над головой же оно было бледно-голубым и как бы замерзшим. Плыло легкое облачко, и тот край его, что ближе к солнцу, был нежно-розовым, дальний же - белесовато-серым.
И эти заморозки, и это раннее утро добавили Леше уверенности, что он победит. Он даже фигу показал неизвестно кому: а вот фигу вам он позволит, чтоб от него отняли маму, и фигу вам он расстанется с единственным другом, и фигу вам он пойдет в детский дом. Да, танк и нечто иное - этот Леша Ляпунов.
В электричке его ждало первое испытание. Вот пробиваемый он или нет - такое испытание. А контроль. Тут так: если человек ни разу в жизни не брал билет, то почему ни с того ни с сего он должен изменять своим привычкам. Тем более что за билет принято платить деньги. Туда и обратно - почти рубль. А у Леши, и это уже известно, нет станка для печатанья дензнаков.
Леша сидел в центре вагона, и к нему разом приближались два контролера - молодой мужик и пожилая тетка. Тут и раздумывать было нечего - всегда лучше иметь дело с пожилыми тетками - их легче брать на жалость. И он пересел так, чтоб наткнуться именно на тетку. И он суматошно стал искать билет в карманах, он даже и в сумку залез - ну нет нигде билета. А тетка терпеливо ждала.
- Спешил?
- Да, тетя.
- И забыл проездной?
- Да, тетя. И совсем опаздываю. Я в Рубине учусь. В английской школе.
Достал? А как же. Скромно одетый парнишка из, конечно же, простой семьи ездит в английскую школу из Фонарева в Губино. И это же видно, что он не сын начальников. Значит, толковый парнишка. И переживает, что опаздывает в школу. Нет, такому пареньку нельзя мешать, ведь это наша надежда, если так-то разобраться.
- Ладно, сиди.
- А мне на следующей выходить.
- Учись.
Он и в метро проник без денежки. А приткнулся к мужику и прошел с ним вместе.
Он нашел больницу - красивое старинное здание с белыми колоннами. Долго искал вход. Почему-то уверен был, что вход там, где колонны.
Но нет, входить надо было со двора, через узкую обшарпанную дверь.
Тетка у входа, худая и невыспавшаяся, даже и не глянула на него.
- Тетенька, как мне пройти в хирургию? - спросил Леша.
Нет, он не ныл и не шмыгал носом. Как-то уж догадался, что все как раз ноют и шмыгают носом и этим тетку сердят.
- Никак, - ответила женщина. - Сейчас невпускной день и невпускное время. Сейчас врачебный обход.
Леша уверен был, что все равно пройдет в больницу, но для верности чуть слез подпустил, причем не на глаза, а в голос.
- Папа здесь на хирургии. А я из другого города, - сказал он тихо.
Это, понятно, заинтересовать тетку не могло.
- Папу ударили ножом. Он исполнял свой долг. И тяжело ранен.
- Милиционер, что ли? - это было уже ничего, и тетка заинтересовалась.
Но Леша не знал, у милиционеров своя больница или они лечатся, где и все.
- Нет, он просто смелый. Он шел с работы, а хулиганы напали на женщину. И он ее защитил. А теперь ранен.
- Пропуск есть?
- Он у мамы. Я учусь во второй смене. А папа просил зайти.
То есть получалось ничего: отец герой, хочет видеть сына, но не может этого сделать, так как сын учится во второй смене.
- Только быстро, - сказала женщина. - Как пройти, знаешь?
- Нет.
- Прямо по коридору. Потом налево. Упрешься в тупичок. Будет лестница. По ней вниз. Там хирургия.
Он шел длинным коридором с низкими потолками. Такие коридоры он видел в кино, когда показывают бомбоубежища. Он прошел, как велела тетка, - налево, тупичок, вниз, дверь с надписью "Хирургическое отделение".
Тихо вошел. Снова длинный коридор, но он был залит лампами дневного света. И заставлен койками. Леша подошел к медсестре.
- Ты чего шляешься? Сейчас обход.
Леша сказал, кого ему надо.
- Только на минутку, - ныл он. - Я ведь издалека. Надо, чтоб он на доверенности расписался. Деньги за него получить. Семья-то большая, и надо что-то кушать.
- Подожди за дверью, - сказала медсестра. - Он в палате.
Леша отошел к двери и там сиротски переминался.
Тут и появился дядя Юра, сухой и жилистый, с курчавыми рыжими волосами и белым, не поддающимся загару лицом. Он был в полосатой почти новой и почти шелковой пижаме. И он обрадовался Леше, он обнял и прижал его к себе. Потом протянул узкую, сухую и сильную руку и они дважды тряхнули сцепленными ладонями - так они всегда здороваются.
- Как дела, дружище? Как школа? Зарядку делаешь? - Ну, это он спрашивал, как все взрослые, когда нечего спросить.
Правда, вид у дяди Юры был виноватый. Он у него и всегда виноватый, когда дядя Юра разговаривает с Лешей. Оно и понятно: приходит, к примеру, из плаванья, приезжает к Леше, но ведь это же чтоб забрать с собой его мать. Может человек в этом случае чувствовать вину? Да, может, если он не вполне стервозный.
- Да, ты чего приехал? - спохватился дядя Юра. - Как ты меня нашел? Что-нибудь случилось? Аня заболела?
- Нет, мама здорова. Но она все время боится за ваше здоровье.
Это он все хотел спросить про рану, но не осмеливался, и дядя Юра его понял.
- Все нормально, дружище, - он расстегнул пижаму и показал на марлю, приклеенную к груди. - Заслуженный партизан, верно?
- А мама боится, - тихо сказал Леша. - И совсем не спит.
Это обрадовало дядю Юру, и он потрепал Лешу по загривку.
- Скажи: пусть спит спокойно. Скоро выпишусь, тогда, скажи, и разберемся.
- А еще она боится, что ее в тюрьму посадят. Ну, если вы напишете заявление, - это Леша говорил, глядя на серые немытые плиты пола.
Дядя Юра долго молчал.
- Ты меня считаешь таким гадом? - как-то хрипло спросил он. - И Аня тоже? Так вот передай ей, что моряки друзей не предают. Так и передай.
Он очень разволновался, дядя Юра, на его белом лице даже красные пятна выступили.
- Обидно, - сказал он. - Особенно когда ты к человеку всей душой. А он? Ну, ладно. Особенно обидно, что она боится - накапаю.
И он нервно ходил по площадке перед дверью. Но потом, видать, сообразил, что Леша не товарищ по плаванью, а маленький мальчик.
- Все будет нормально, дружище. Только ты вот передай: дядя Юра никого и никогда не закладывал. Так я и милиционеру сказал. Он приходил сюда. Я, значит, ножом подравнивал ножку стула, рука сорвалась, и я сам себя ткнул, - и дядя Юра ловко показал, как он подравнивал ножку стула, и как ударил себя - он даже глаза закатил, когда нож вонзился в грудь.
- И он поверил? - спросил Леша.
- А им какая разница? Кому охота лишнее дело на себя вешать. Я так тебе скажу, дружище, все в жизни бывает. Даже и надоесть люди могут друг другу. Могут даже и дел наделать в это время. Все бывает. Как говорится, милые ссорятся - только тешатся. Но надо же человеком быть. Как же можно думать, что вот я накапаю? Не понимаю.
Как ни относился прежде Леша к дяде Юре, как ни сердился, что вот мама уезжает к нему, оставляя детей одних, сейчас он разом все простил дяде Юре. А потому что - хороший он мужик. Хороший, да и все тут.
Тут выглянула медсестра и велела дяде Юре идти на обход.
- Ты подождешь меня, дружище?
- Нет, мне надо ехать.
- Ладно, двигай. А я сейчас потребую, чтоб меня выписали. И сразу к вам. Дома и разберемся. И скажи маме, чтоб пирог испекла. Ну скажи, устроим праздник. Так и скажи.
Когда ехал в электричке, очень неплохо чувствовал себя. А спасителем семьи. Сейчас приедет домой, обрадует маму, и все будет нормально, как и прежде.
Он приклеился лбом к прогретому солнцем стеклу. Мелькали дачные домики, шлагбаумы переездов, горящие красным и желтым леса, и над всей землей стоял теплый ослепительный сентябрь.
1989
Рассказы
Оля и Коля
Ольга Васильевна жила хорошо: ела сытно, спала до полной услады, денежки у нее водились.
Да и как денежкам не водиться, если работала Ольга Васильевна в столовой туберкулезного санатория. И пенсия идет, это само собой.
Для своих шестидесяти одного года выглядела она очень даже неплохо - покуда была женщиной в теле, не забывала про косметику, и потому лицо было сравнительно гладким, носила глухие платья, мол, женщина она строгая, на голове всегда аккуратно покоилась блестевшая лаком башенка, словом, ей и шестидесяти никто не давал.
А почему так? А потому что человек живет один раз, и следует жить сытно и гладко, заботясь более о себе, чем о людях посторонних: они, посторонние люди, и не вспомнят о тебе, когда улетишь ты подальше от этой земли.
Детей у Ольги Васильевны не было. Соседям и знакомым она, разумеется, жаловалась, мол, не дает Господь детишек малых, а Он и правда не давал, однако Ольга Васильевна не особенно и огорчалась - оно ведь и для себя пожить следует нехудо. Конечно, мужа своего Петра Павловича - его все звали Петропалычем - она шпыняла, дескать, не выполняет он свои мужской и человеческий долг на нужном уровне, но это скорее для виду, чтоб Петропалыч знал свою вину и свое место.
А Петропалыч оправдывался, дескать, у него есть дочь от первой жены, но ему резонно указывалось, что нужно доказывать и доказывать, чья это дочь, потому что Анька (подруга Ольги Васильевны и первая жена Петропалыча, соответственно) не такая уж была недотрога.
Знаю, потому к тебе и ушел. Но я-то - другое дело. Да, ты-то - другое дело. Тут они были едины: она другое дело, глупостями помимо мужа заниматься не станет.
Да, прожили они с Петропалычем чуть не четверть века, прожили более или менее сносно. Ну, Петропалыч был портным в военном ателье, если и закладывал, то исключительно с халтур, зарплату донося до супруги целехонькой.
Понятно, заначивал: то в щель дивана красненькую засунет, то в беломорину, но тут Ольга Васильевна была прямо-таки ищейкой.