Наконец винты остановились, и на землю спустились летчик со штурманом, а потом сержант Закапко. У Семена готов был сорваться с языка вопрос: "Что с Трифоновым?", но спазмы сдавили горло.
Закапко увидел полные тревоги глаза окруживших его товарищей и поспешил их успокоить:
- Все в порядке, сейчас вылезет техник-лейтенант. Можете поздравить его: срезал одного "мессера".
Трифонов спустился на землю неторопливо, разминая затекшие руки и шею - почти пять часов он лежал в одной позе, опираясь на локти и пригнув голову к узкой прорези в фюзеляже, через которую вел наблюдение за задней нижней полусферой. Несколько сильных рук подхватили его и стали бросать в воздух...
После обеда Трифонов рассказывал своим однополчанам:
- Отбомбились мы, отошли от цели. Ну, думаю, не повезло, не увижу фрица. Пролетели минут пять, чувствую, дергает веревочка за ногу - Закапка предупреждает: внимание, "мессер" в небе. Пригляделся я, увидел "мессершмитта". Но он был так далеко, что открывать огонь бесполезно. Да и быстро он ушел из поля зрения. Облетел вокруг вдали, снова в хвост зашел - знает, мертвая зона тут. Я приготовился, взял его в прицел. "Мессер" пошел на сближение. Подпустил я его метров на триста и саданул прямо в лобешник. Рванулся он было вверх - от неожиданности, наверное, - а там его Закапка поджидал. Добавил ему из своих спаренных пулеметов. Задымил стервятник и закувыркал к земле... [58]
- Нет слов, молодец, - похвалил техника замполит Исупов. - Но, как и договорились: то был ваш первый и последний боевой вылет.
10
Второй месяц войны подходил к концу, а положение на фронте, как ожидали летчики, не улучшалось, а ухудшалось. Немцы захватили Минск, Могилев, Витебск, Оршу, Смоленск, вышли к Днепру. За эти два месяца полк нанес более двухсот бомбовых ударов по скоплению вражеских войск и техники на железнодорожных станциях, по аэродромам и переправам, по танковым колоннам и штабам. А железная лавина все катилась на восток и катилась. Полк, несмотря на усиление огневой мощи самолетов, на приобретенный опыт ведения воздушных боев с истребителями противника, нес потери.
Особенно трудными были боевые вылеты 20 августа в районы Кривого Рога и Кировограда, где сосредоточились крупные танковые группировки фашистов, прикрываемые мощным заслоном зенитного огня и истребителями. Утром не вернулось четыре экипажа, и вот теперь... Прошло уже полчаса, как семерке капитана Шанаева следовало вернуться, а ее все не было. Летчики и техники с тревогой посматривали в небо, понимая, что задержка не случайная.
Семен Золотарев видел, как тускнеют лица однополчан, как все чаще из груди то одного, то другого вырываются вздохи. Шанаев - любимец полка, лучший командир эскадрильи, и вся его семерка - опытнейшие воздушные бойцы, воевавшие в небе Халхин-Гола и Финляндии.
А экипажу Серебряникова пока везло. Сержанты Довгаленко и Кукса оказались отличными воздушными стрелками, надежно защищали свою машину. На их счету было уже по одному сбитому "мессершмитту".
Кукса как-то пошутил над собой:
- А я еще раздумывал, чудак, идти в стрелки или нет.
- Летят! - раздался чей-то радостный возглас, Золотарев вначале услышал, а потом и увидел тройку бомбардировщиков, появившуюся с севера, а не с запада, как ожидалось. Самолеты выскочили из-за колхозных сараев и сразу пошли на посадку. Спустя минут пять приземлились [59] еще два бомбардировщика. Два экипажа из этого полета но вернулись...
Вечером в столовой выпили по сто фронтовых граммов в память о погибших и молча пошли отдыхать. Утром снова предстояло лететь...
Новый день принес новые плохие известия: наши войска после ожесточенных боев оставили Гомель, Чернигов; фашисты сжимают кольцо окружения вокруг Киева.
Третья эскадрилья получила боевую задачу вылететь под Боярку, где разместился штаб 6-й немецкой армии, и разбомбить его.
Экипаж Серебряникова уже сидел в самолете, одетый во все меховое - полет предстоял на большой высоте, - и командир честил по чем зря снабженцев, на складе которых ничего не нашлось по его росту: комбинезон болтался на нем, как на вешалке, унты, несмотря на то, что он намотал на ноги поверх портянок по полотенцу, елозившие вверх-вниз по голени. Пока шли с построения к самолету, Иван трижды садился переобуваться. Золотарев посоветовал ему пристегнуть унты к поясу - для этого имелись специальные лямки. Командир послушался, и идти ему действительно стало легче. Но теперь, сидя в кабине, он снова чертыхался: лямки мешали ему.
- Если они попадут в управление, всем нам хана! - говорил он Золотареву, словно штурман был во всем виноват.
- Я ж хотел, как лучше, - сказал в свое оправдание Семен. - Ну отстегни ты эти лямки.
- А если придется прыгать? Унты слетят в два счета.
- Легче будет драпать от немцев, добираться до ближайшего леса, - пошутил Семен
- Двадцать седьмой, на связь! - прервал их разговор голос командира полка.
- Двадцать седьмой на связи, - отозвался Серебряников.
- Готовы к выполнению задания?
Так точно.
- Вам изменение. Пойдете но другому маршруту на разведку. Вдоль Днепра: Запорожье, Днепропетровск; Днепродзержинск. Если обнаружите переправу, сфотографируйте ее и домой. Нет - сбросите бомбы по скоплению фашистов.
- Один пойду? - спросил Серебряников. [60]
- Почему один - с экипажем, - сострил командир.
- Понял...
У Семена холодок пробежал по спине. Один экипаж на такую цель... Лучше б на Киев. Там, правда, не легче штаб фашисты охраняют посильнее, и маршрут около двух тысяч туда и обратно, "мессершмитты" сотню раз могут перехватить, но туда летит эскадрилья, а сюда, вдоль Днепра - один экипаж...
Золотарев спустился на землю, чтобы вместе с техником заняться подготовкой фотоаппарата, за ним спрыгнул с крыла и Серебряников. Расстегнул комбинезон, вытер вспотевшие лицо и шею.
- Ну и жарища. Солнце не успело от горизонта оторваться, а дышать уже нечем. Значит, на высоту не полезем?
- Само собой. Пойдем тысячи на две, фотографировать - с восьмисот.
- Вот и отлично! - Серебряников сбросил комбинезон, отдал механику. - Отнеси, пожалуйста, в каптерку. - С сожалением посмотрел на свои лохматые собачьи унты: - Жаль сапоги не обул, теперь придется эти волкодавы таскать.
- Ничего, пар костей не ломит. - Золотарев тоже снял комбинезон и попросил механика: - Захвати и мой, а реглан принеси.
На подготовку ушло около получаса, с КП уже торопили:
- Чего тянете? Взлетайте. Серебряников махнул рукой:
- По местам!
Бомбардировщик бежал долго, нудно воя, словно не хотел отрываться от земли. Наконец взлетел.
- Прошли исходный пункт маршрута, курс двести шестьдесят, - доложил штурман. Подождал, когда бомбардировщик развернулся, похвалил: - Отлично, командир! Так держать! Сейчас промерчик сделаем, ветерок определим. Погода, как по заказу, - ни облачка. И фрицев мы сегодня одурачим как пить дать.
- Грозился заяц лису поймать, - невесело отозвался Серебряников. - Лучше поточнее рассчитай время захода на цель и курс, чтоб со стороны солнца.
- Непременно рассчитаю, Иван.
- Теперь в оба смотрите, здесь должны "мессершмитты" рыскать, - предупредил командир. [61]
Бомбардировщик забрался на две тысячи. Здесь было совсем не жарко, и Золотарев полюбопытствовал:
- Как, командир, цыганский пот не прошибает? Может, спустимся?
- Ни в коем случае. Ты забыл - я в унтах, - пошутил Серебряников и спросил: - Стрелки, как самочувствие?
- В порядке, - отозвался Довгаленко. - Глядим в оба.
- Впереди справа - четыре точки, - доложил Довгаленко.
Золотарев не сразу увидел летевшие навстречу самолеты: Довгаленко всегда поражал его своим зрением -видел то, что, казалось, невозможно узреть простым глазом; он осматривал небо, словно локатором, и привозил из разведки такие данные, которые трудно было отыскать на снимках. Скромный украинский паренек, черноокий красавец, он был надежным защитником экипажа. На его счету уже имелся сбитый истребитель, и сержант ни разу не позволил фашистам зайти в хвост своему бомбардировщику, поджечь его. Команды Довгаленко были лаконичны, грамотны, упреждающи: словно хороший шахматист, он на много ходов вперед разгадывал замысел противника. Его коллега воздушный стрелок Кукса тоже в своем роде был оригиналом: медлительный, немногословный, по-крестьянски прижимистый - стрелял только короткими очередями, жалея каждый патрон, - в бою преображался: все видел, все слышал и успевал посылать отсекающие трассы, которые сбивали у фашистских летчиков охоту лезть на рожон. В общем, командование считало экипаж слетанным и нередко поручало ему самые трудные задания.
Четыре точки, как Золотарев и предположил, оказались "мессершмиттами". Серебряников дал команду приготовиться к отражению атаки. Но истребители, то ли не заметив одиночный бомбардировщик - он летел ниже, то ли имея более важное задание, прошли своим курсов Следом за ними показался строй бомбардировщиков Ю-88, более двадцати, а над ними еще две четверки "мессершмиттов" - истребители сопровождения. Пошли, видимо, на Сталино.
А внизу впереди, чуть правее, виднелось уже Запорожье, затянутое смрадным дымом, стелющимся вдоль левого берега Днепра; то там, то здесь вспыхивали разрывы, [62] город обстреливала вражеская артиллерия, а может, и бомбила авиация.
- Командир, десять градусов влево, - попросил Золотарев. - Пройдем южнее.
Когда бомбардировщик, сделав петлю, взял курс вдоль Днепра, в небе появились
разрывы: фашистские зенитки, расположившиеся на правом берегу, открыли огонь. Серебряников набрал еще триста метров, и белые облачка стали вспыхивать то ниже, то выше - зенитчики пристреливались.
Золотарев перенес взгляд на землю. Правый берег Днепра кишел людьми и техникой, по дорогам с запада на восток двигались колонны машин, танков, орудий. Все это скапливалось у Днепровских круч, готовилось к броску на левый берег, где почти никого и ничего не было видно: то ли наши войска замаскировались хорошо, то ли остались за Днепром. Похоже на последнее: артиллерия наша почти бездействовала...
Показался и Днепропетровск. Огонь и дым там бушевали повсюду.
- Командир, десять вправо... Так держать!
Серебряников молча вел бомбардировщик, как по нитке. Разрывы теперь вспыхивали все чаще и плотнее, все ближе и ближе. Кабина наполнилась сладковато-горьким специфическим запахом сгоревшего тротила, в горле першило, как от перца, из глаз лились слезы, мешая вести наблюдение, но Золотарев не отрывался от прицела.
- Слушай, штурман, а не перемудрили мы с тобой этим звуковым эффектом? - спросил Серебряников. - Мне кажется и наши лупят по нам.
- Это только цветочки, ягодки впереди, - оптимистично заверил Золотарев. - Жаль, что мы не можем ответить фрицам. Посмотри, сколько техники в парке скопилось. Черным черно. Хотя бы одну соточку сбросить.
- Подождешь, переправа важнее. Неплохо бы искупать их в Днепре.
Днепропетровск уплывал под крыло. Разрывы зениток поутихли. Но не надолго.
Впереди чуть заметной лентой обозначилась переправа.
- Снижаемся до тысячи двухсот, - скомандовал штурман.
Бомбардировщик клюнул носом, и переправа быстро стала расти, контрастнее выделяться на водной глади. Да, [63] за ночь ее восстановили, и теперь по ней, как муравьи перед ненастьем, мчались танки, машины с орудиями и прицепами, бензовозы.
- Может, сразу шарахнем бомбами? - предложил Серебряников. - Уж больно густо прут. И зенитки пока дремлют, похоже, вправду за своего приняли.
- Не станем переубеждать их, пройдем без бомбометания. Сфотографируем, пока они на солнце по разглядели нас.
Серебряников уловил иронию, ответил в том же духе:
- А что, тактика - вещь серьезная. Действительно, то ли из-за того, что немцы приняли Ил-4 за "юнкерс", то ли плохо видели его, огонь не открывали. Золотарев, придерживаясь правого берега, без особого труда отснял часть переправы - всю объектив фотоаппарата захватить не мог, требовался еще один заход. И когда бомбардировщик, развернувшись чуть ли не над Днепродзержинском, лег на обратный курс, его встретил шквал огня. Стреляли зенитные орудия, пулеметы, автоматы - стреляло все, что могло стрелять, - перед бомбардировщиком сплошной стеной повисли разрывы, сквозь которые, казалось, не пробиться. И обходить нельзя, ни подняться, ни снизиться: снимки должны быть одномасштабные, монтироваться... Но не лезть же в этот кромешный ад на верную гибель...
- Давай, Иван, сделаем круг и еще раз зайдем со стороны солнца.
- Нет уж, Сеня, обходить не будем, - возразил командир, - слишком большой крюк. И зенитки не "мессершмитты", палят в белый свет, как в копеечку.
Логично. Золотарев совсем забыл об истребителях. А они поопаснее, чем зенитки. Он окинул взглядом парашютные лямки, вытяжное кольцо и усмехнулся: от одной мысли об истребителях к прыжку стал готовиться. А ведь как он не любил парашютные прыжки. Мало сказать не любил, боялся их, как черт ладана. Правда, тому была своя причина. Вскоре после того, как Золотарев прибыл в полк, назначили парашютные прыжки. Молодой штурман готовился к зачетам по штурманской подготовке и не успел уложить парашют. Парашютоукладчик сунул ему чей-то, уложенный месяца три назад, а может и более. При прыжке вытяжное кольцо заело - окислилась вилка, - и Золотарев пролетел метров шестьсот, пока не дернул кольцо обеими руками. На земле его встретил разъяренный [64] начальник парашютно-десантной службы дивизии:
- Я вам покажу затяжку! Трое суток домашнего ареста...
Отбывать наказание, правда, не пришлось. Начальник парашютно-десантной службы дивизии, довольный результатами прыжков, вместо трех суток ареста назначил Золотарева нештатным начальником ПДС полка. И несмотря на то, что теперь ему приходилось совершать чуть ли не по сотне прыжков в год, полюбить их он так и не смог.
Бомбардировщик вошел в зону заградительного огня, и его стало бросать, как телегу на ухабах: слышно было, как скрипят и стонут стрингера и нервюры, как барабанят осколки по обшивке, разрывая и корежа дюраль. Штурман чувствовал каждый удар, сердце замерло в ожидании самого страшного, и трудно было заставить себя думать, действовать. Но он заставил - еще плотнее прижался к прицелу, стал следить сквозь окуляр за землею.
- Десять влево... Еще пять... Так держать! - Он снова включил фотоаппарат.
А вспышки разрывов бушевали все яростнее, от смрадной тротиловой гари перехватывало дыхание, и не было времени, возможности надеть кислородную маску. Золотарев откашливался, зажимал замшевой перчаткой рот, но это помогало мало.
Наконец лента переправы показалась в верхнем образе прицела и медленно, очень медленно поплыла вниз. Бомбардировщик продолжало бросать и трясти, и сечь осколками. Но каким-то чудом он все держался, упрямо пробивался сквозь огненный смерч. И наконец пробился!
- Есть, Ваня, снимки! Есть! - торжественно воскликнул Золотарев, когда бомбардировщик вырвался из зоны огня.
- Теперь бы домой! - вздохнул Серебряников. - А мы не можем - бомбы держат.
- Чепуха. Теперь зато можем маневрировать по высоте. Давай-ка боевым разворотом набирай сколько можешь и шандарахнем! Радист, передавай координаты цели...
Бомбардировщик взвыл от натуги и круто полез вверх по спирали, разворачиваясь на цель, над которой от разрывов образовалось целое облако.
Зенитчики поджидали его, но не предполагали, что тяжелый [65] самолет наберет так быстро около семисот метров, и разрывы повисли намного ниже. С высоты хорошо было видно всю систему огня зенитчиков: огненная воронка ползла за самолетом и медленно сужалась. Стоило попасть в ее центр и тогда...
- На боевом. Так держать! - Золотарев открыл бомболюки.
Зенитчики подкорректировали расчеты, и "воронка" поднялась выше, опоясала самолет.
- Вниз, Ваня, на двести!
- Понял.
Бомбардировщик будто нырнул под разрывы, штурмана подбросило с сиденья, и привязные ремни впились в плечи, полетная карта, карандаши, линейка закружились над столиком, как в невесомости. Крутой выход из пикирования уложил все на место; теперь Золотарева так прижало, что трудно было пошевелить рукой. И хотя перегрузка длилась считанные секунды, штурман забеспокоился, как бы не опоздать с бомбометанием, потому решил бросать не все бомбы, а только две, для пристрелки. И убедился, что поступил
правильно - бомбы упали с перелетом. А переправу надо уничтожить во что бы то ни стало, не пустить фашистов на левый берег.
- Давай, Ваня, еще заход, промазали, - с сожалением сказал штурман.
- Даю. Ты не торопись. Постарайся, как на последних учениях.
Да, на учениях перед самой войной они бомбили здорово. Три захода, и все бомбы в "яблочко". Правда, тогда зенитки не стреляли и никакого маневра на боевом курсе они не совершали...
Серебряников будто прочитал мысли штурмана.
- Может, не будем горки устраивать?
- Собьют. А нам надо снимки доставить.
Но когда вышли на боевой курс и по обшивке снова забарабанили осколки, Золотарев процедил сквозь стиснутые зубы:
- Так держать!
Переправа, казалось, еще медленнее ползет к перекрестию, а самолет швыряет еще сильнее. Справа, будто раскололась шаровая молния, грохнул разрыв, и правый мотор поперхнулся, закашлял; в кабине запахло горелым маслом. Наверное, загорелся... Но не было времени оторваться от прицела... Командир молчал. И стрелки... Все [66] ждут, когда штурман сбросит бомбы. Теперь уничтожение переправы - самое главное в жизни.
- Так держать!.. Сброс!
Семен нажал на кнопку "Серия", почувствовал, как самолет облегченно подпрыгнул, и увидел, как бомбы стремительно понеслись вниз. Он не отрывал взгляда, пока на переправе не взметнулся черный столб взрыва. Танки, орудия, машины, словно игрушечные, полетели в воды Днепра.
- Есть, Ваня! Капут переправе! Влево девяносто и полный вперед. Теперь домой!
Бомбардировщик понесся к земле, разворачиваясь к левому берегу.
- На правом моторе вижу дым, - доложил Довгаленко.
- Знаю, - отозвался Серебряников и успокаивающе пояснил: - Наверное, маслопровод задело. - И убавил обороты. Мотор стал кашлять реже, но гарь усиливалась.
Внезапно зенитки прекратили стрельбу.
- Смотрите за воздухом, - напоминал командир. И едва он отпустил кнопку СПУ, как Довгаленко доложил:
- Слева сзади два "мессера", дальность - тысяча!
- Отразить атаку!
Серебряников выждал немного и, резко изломив глиссаду, повел бомбардировщик ввысь. Почти одновременно застучали нижний и верхний пулеметы. Штурман, держа свой ШКАС наготове, окидывал переднее пространство напряженным взглядом. Вот справа показались два тонкобрюхих силуэта и круто отвернули - пошли на новый заход для атаки сзади.
Командир снова перевел бомбардировщик на снижение и в это время мотор окончательно сдал - затрясся, как в лихорадке.
- Правый горит! - доложил Довгаленко, и в голосе его Золотарев уловил тревогу.
- Вижу. Включаю противопожарную систему, - спокойным тоном подбодрил товарищей Серебряников.
- Вправо вверх! - крикнул Довгаленко, и тут же пулеметы продолжили свой грозный перестук. Но нижний почему-то быстро смолк.