Основные события в романе Эмэ Бээкман "Чащоба" разворачиваются в наши дни. Воспоминания главного героя книги - архитектора Лео, его встречи с друзьями детства возвращают читателя к годам войны и к сложным взаимоотношениям послевоенных лет, в период классовой борьбы в эстонской деревне.
Основное внимание автор уделяет этическим проблемам. Вся жизнь главного героя предопределяется чувством вины из-за совершенного в прошлом преступления.
Эмэ Бээкман
Чащоба
1
По лестнице гурьбой скатывалась шумная ватага. Разом все равно бы не уместились в лифте - кому охота оставаться? Возвышенные мгновения действуют подобно вибрации, уплотняя в единую массу разрозненных людей: все в едином порыве провожали хорошего коллегу до машины. Встречные останавливались и прижимались к стене. Уступив дорогу, они с добродушной улыбкой смотрели вслед оживленной компании. И остальные работники проектного института знали, что сегодня провожают на пенсию не кого-нибудь, а старого галломана. Сопровождавшие несли подарки: корзины цветов, букеты роз и гвоздик и еще желтую дыню, ее, несмотря на уговоры новоиспеченного пенсионера, не разрезали на скромном застолье, устроенном прямо в служебном помещении. Главное сокровище - шкатулка из отборной дубовой клепки, в которой лежало довольно солидное собрание пластинок с записями французской музыки, - подскакивало в такт шагам на плече у какого-то мужчины. Подарок привел старого галломана в умиление. В самом деле, на такое царское внимание он не смел и надеяться. В летнее время - цветы? Ни беспокойства, ни забот, в любом киоске завернут приглянувшийся тебе чудесный букет; зато пластинки были добыты коллегами считай что из-под земли, поштучно и с трудом. Никто в отделе не считал за обузу эту дополнительную нагрузку: кто в течение последнего года оказывался в дальней или ближней командировке, тот не забывал ознакомиться с выбором пластинок на месте. И Лео при последней поездке в Москву кое на что набрел.
Лео вертел на пальце ключи от машины и тоже озорно поскакивал по ступенькам, хотя и не подбодрялся шампанским. Ты довезешь его до порога и поможешь отнести подарки - так распорядились коллеги. Напрасная трата слов, все и так само собой разумеется: в последние годы Лео обычно оказывался тем, кто возил, привозил, отвозил, - частенько требовалась срочная помощь, и он никого не посылал к черту. Он был не единственным в отделе, кто ездил на работу на машине, но выделялся среди других своей мобильностью. У него не было привычки рассуждать о целесообразности предстоящей поездки, никогда не выражал он на лице недовольства, если его отвлекали от рабочего стола. Лео нравилось быть дружелюбным, быстрым и хватким. При таком поведении ни у кого не возникает вопроса: а сколько же, собственно, этому шалопаю лет?
Когда старый галломан в разгаре торжества вытащил из недр корзины для бумаг, из-под мусора пузатую, с золотистой наклейкой бутылку коньяка - что по сравнению с этим шелковые платки и кролики, которых фокусники извлекают из черных ящиков, - то и Лео захотелось пропустить рюмочку. Но он тут же подавил это желание. Небольшой отказ можно было принять за долговую расписку, на право позднейшего наслаждения. Всегда хорошо, когда имеешь основания ожидать чего-то приятного. Обуздание себя являлось, возможно, большей свободой, чем что-то другое. Лео был не из тех, кто вдруг, ни с того ни с сего, под благовидным предлогом то ли ветреной, то ли дождливой погоды, исчезал на полчаса из учреждения, чтобы, переметнувшись на зеленый свет через улицу, ввалиться без оглядки в бар, протягивая руку известно за чем. За минутное удовольствие обычно больно расплачивались: вечером приходилось оставлять карету на стоянке и ехать в переполненном автобусе, в то время как у самого кошки скребли на сердце - вдруг моя машина приглянется какому-нибудь автоугонщику?
Наконец пошли поцелуи. Машину Лео завалили подарками, старому галломану пришлось устраиваться среди корзин с цветами. В свое время, до войны, в почете были спортивные машины, в их задней части откидывался люк над дополнительным сиденьем - тещиным ящиком. Сейчас бы он сгодился. Как бы это было здорово: теща с румянцем во всю щеку восседает сзади, разукрашенная искусственными цветами шляпа надвинута на лоб, на коленях у нее базарная корзина, и ветер гудит в ушах, и вызывающе, будто взмывает в небо самолет, ревет мотор спортивной машины.
Лео дал возможность всем излить свои эмоции, сам же забрался в машину, потеснил цветы, пристегнул ремнем безопасности положенную на переднее сиденье шкатулку с пластинками - никогда не знаешь, когда кому заблагорассудится вдруг вынырнуть у тебя перед носом и преградить дорогу, - тогда спасет лишь резкое торможение. Веселая компания на предосторожность Лео отреагировала взрывом смеха.
Кто-то за спиной Лео пробормотал:
- Теперь наш пенсионер начнет у себя дома строить макет воздушного замка.
- Все лучше, чем вычерчивать свинушник, - прошептали в ответ.
На мгновение Лео охватила досада, она совпала с появлением знойного облачка удушливого газа, которым пахнул ему в лицо взявший с места автобус. Лео показалось, что к бровям и ресницам прилепились мельчайшие невесомые комочки сажи и их никак нельзя было стряхнуть.
Он усмирял свои чувства, разум призвал его к порядку: в этих случайных фразах не было злобы. В любой компании время от времени вновь и вновь намекали на извечный и грустный факт о том, что почти каждый лелеет свой тугой воздушный шар мечтаний, который с годами, к сожалению, оказывается обмякшим. И вини кого хочешь. То ли шип времени проткнул тонкую оболочку, то ли собственная беспомощность была виной тому, что искрящийся простор мечтаний обратился в горстку мусора. Легко ли смириться? Это достойно проклятья: бессмысленная сутолока, парализующие клетки мозга мириады пустых слов, обыденная, лишенная творческого начала, работа. В результате всего этого свежая мысль устает и глохнет - человека приходится отсылать на пенсию, что означает - в безвестность.
Старого галломана без конца чмокали: видимо, они все же крепко поднабрались, настолько доставало им бьющей через край сердечности. Все заверяли: мы не забудем и ты не забывай, заходи навещать, мы придем к тебе (никто не отважился назвать точную дату), послушаем вместе хорошую музыку; может, и дома у тебя найдется какая-нибудь корзина для бумаг, откуда удастся выколдовать…
Лео стало немного не по себе. Они перебарщивают. Ишь, развезли. Кубок переживаний у старого галломана на сегодня переполнен, рука его дрожит, того и гляди прольет нектар, и не будет уже тех милых слов, в которых потом можно было бы рыться. Хуже того, будучи прямодушным человеком, он уже сегодня приготовит украшенную звездочками бутылку и, к величайшему изумлению жены, спрячет ее в корзину для бумаг.
Лео хотел пощадить коллегу, рассусоливание пора было кончать… Он протиснулся в круг хохотавших людей, постучал ногтем указательного пальца по стеклу своих часов. Увы, намек не был уловлен, все подумали, что Лео в свою очередь собирается их потешить. В гнетущие дни конца квартала, когда сроки сдачи проектов нарастали с чудовищной скоростью, пулей выскакивали из-за горизонта, начальник имел обыкновение проходить с многозначительной медлительностью по всему отделу и, как бы в рассеянности, постукивать указательным пальцем по стеклу часов. Гомон стихал, случайные фразы, которыми люди перебрасывались, внезапно обрывались, все звуки вдруг вытравлялись, сотрудники словно бы оказывались под звуконепроницаемым куполом, где с жуткой и подавляющей громкостью звучал один-единственный звук - жесткий, искусственный стук сердца. Многие признавались, что в те мгновения у них сводило внутренности, уж лучше бы начальник бурчал или же прибегал к высокопарным фразам, стремясь вдохновить подчиненных на трудовые подвиги, все было бы терпимей, чем столь безжалостным образом напоминать о течении времени.
Тут, в сутолоке улицы, они могли и посмеяться над таким постукиванием по стеклу часов, конец месяца только что миновал, а до конца нового квартала улитке еще предстояло переползать китайскую стену. Сегодняшнему рабочему дню осталось оттикать всего четверть часа - можно ли придумать лучший миг для смеха? И вообще перспектива мерцала в приятном мареве: начиналось время отпусков.
Лео с завтрашнего дня был свободным человеком.
Хоть задирай голову и хохочи вместе со всеми.
Он не собирался менять своего решения: в семь часов утра повернет ключ зажигания, разбудит под капотом своей машины табун лошадей и понесется.
Старый галломан опустился на заднее сиденье, он подбрасывал в руках дыню. Она отзывалась гулкой спелостью. Две осы бились о стекло автомашины - как только они попали сюда на пропитанную бензиновым чадом улицу?
Коллеги по очереди втискивались в дверцу машины, похлопывали свежеиспеченного пенсионера по плечу, возможно, элегантный, мушастый твидовый пиджак, галломана от этого дружеского излияния чувств несколько и пачкался, только о житейских пустяках в такой день, когда человек обретает безграничную свободу, не пристало задумываться.
Лео достаточно перевидел уходивших на пенсию людей, в большинстве они в день проводов выглядели какими-то сдержанно-плаксивыми, может, сотрудники отдела потому и любили галломана, что он всегда говорил о пенсионной поре как о лучезарной вершине своей жизни. Его непоколебимое убеждение в том, что старость является в жизни человека периодом, наиболее достойным наслаждения, поднимало настроение окружающих. Значит, у всех у них, хмурых, нервных, отупевших от суеты, обремененных тяготами жизни, измученных болезнями, впереди маячило нечто возвышенное - собственная светлая высота, свой покрытый альпийскими гвоздиками и защищенный горными уступами луг.
Неслучайным оказалось и то, что галломан проработал два года сверх пенсионного возраста. Кое-кто считает жизнь и людей непостижимыми, он же верил, что существование во времени не зависит от собственного произвола и случайностей, путь каждого как бы прочерчен пунктиром по земле. Уже некоторое время тому назад стали замечать учащавшиеся ошибки в проектных расчетах галломана, и ему не раз делались прозрачные намеки по поводу светящейся вершины, до которой, пожалуй, рукой подать. Возмутительные придирки вскоре прекратились, галломан обладал искусством усмирять всякого рода доброхотов. Он поведал им простодушную байку, вынудив отвернуться от неловкости - к черту трезвость, все расчувствовались. Казалось невероятным, но тем более умиляюще действовала его история; в душе старого человека, который половину своей жизни посвятил проектированию подстанций и подгонке мощностей трансформаторов к линиям высокого напряжения, властвовала мистическая вера в предопределенность любого шага. В молодости цыганка будто бы нагадала ему, что он проживет на свете семьдесят семь лет. Так как солнечное детство продолжалось у него пятнадцать лет - потом жизнь взвалила на него заботы, - то пусть для наслаждения свободой на склоне лет останется такой же срок. Симметрия является одним из залогов гармонии, - воздев палец к потолку, заверял он. Убежденность галломана-фаталиста вызывала у людей умиление - какой цельный человек! В свете этой непогрешимой жизненной программы становилось неловко думать о собственных ничтожных страхах.
Хотя казалось негоже опускаться до споров, все же какой-нибудь умник, бывало, бурчал, мол, что там могла знать какая-то допотопная цыганка о процессах загрязнения среды, о нарушениях экологического равновесия, о принесенных цивилизацией болезнях, которые подтачивают человека и способны опрокинуть любую предначертанность. Галломан отсутствующе и блаженно усмехался на все эти доводы, и любая неуютно чувствовавшая себя перед лицом современных проблем личность могла здесь же, в отделе проектного института, в очередной раз убедиться, сколь трудно человеку нести свой крест, если нет веры.
Провожающие потянулись в здание, и все же что-то вынуждало их продлить момент ухода, они задерживались на институтском крыльце, в стеклах парадной двери отражались проезжавшие машины, наплывы теней словно бы выливались в укоры: и чего они скопом застыли там, с усмехающимися масками на лицах!
Лео вклинился в движущийся поток и тут же оказался в очереди перед светофором; прежде чем красный свет замигал, он успел определить свой маршрут. Артерии движения страдали острой недостаточностью пропускной способности, но это было бедой большинства старых городов, не все обладали подкрепленной гигантскими капиталами смелостью японцев, чтобы соорудить магистрали на эстакадах и поднять их над людьми и над домами. Здешним проектантам явно, кроме лучших возможностей, недоставало еще и одаренности.
Да ладно, пусть эти столь часто обсуждаемые повседневные проблемы катятся на все четыре! Отпуск у Лео начался с той секунды, когда он свернул с институтской стоянки на улицу; оставалось последнее рабочее задание - докатить галломана с его подарками до порога, и тогда он сможет дать свободу своим мыслям. Как чудесно представлять: мысли - словно вырвавшиеся из тесного загона зебры где-нибудь в безбрежной зеленовато-желтой саванне. Травинки шуршат на теплом ветру, полосатые лошадки разбегаются, и никто не пытается их обуздать.
Лео приходилось то и дело притормаживать на узких улочках и выискивать не перекрытые дорожными знаками свободные направления, чтобы довезти галломана до дому. Свежеиспеченный пенсионер молча ушел в себя. Видно, они и впрямь утомили его. Лео частенько посматривал в зеркало заднего обзора, сейчас неуместно было уставиться в лицо старому коллеге, пусть успокоится, не чувствует стеснения, может, ему неловко, что в его взгляде выражается душевное переживание.
Машина остановилась, галломан шустро вылез, просеменил по неровной булыжной мостовой, скрылся в маленькой боковой двери закрытого сводчатого проезда, через минуту громоздкие, округленные поверху створки ворот начали расходиться. Заводя мотор, Лео засомневался, ему почудилось, что его вынуждают въехать в дом. Перед тем как погрузиться в темный тоннель, он заметил над воротами два ряда окон. Ему почему-то показалось святотатством, что в предназначенные для пешеходов места лезут машины. В действительности же здесь не было ничего особого, любые виды старого города всегда щекотали воображение Лео. Машина медленно ползла по выбитому цементному полу, въехала в продолговатый двор, словно судно в узкую шлюзовую камеру, налево была стена дома, направо каменная ограда, к которой прилепились жалкие сарайчики, этакие увеличенные скворечники, видимо, там хранили ненужное барахло, навряд ли топливо. Насколько Лео помнил, сюда уже давно была проведена теплоцентраль. Возле выстроившихся в ряд сарайчиков стояли большие прогнившие бочки, в них людям было впору мыться - кто знает, как попали сюда эти атрибуты пивного производства.
Галломан шагал впереди машины так, будто ему по случаю важного кортежа требовалось выстроить в шпалеру народ, а на дворе ни души. Вот тебе и перенаселенность центров! В действительности эти изъеденные временем закопченные здания отпугивают жильцов своими толстыми стенами. Лео было больно думать, что вскоре уже никто не захочет навсегда связывать себя с этими домами. Тут же Лео забеспокоился, каким образом развернуть тут машину. Выехать задом на оживленную улицу? Удивительно, что вышедший на пенсию коллега закрыл оставшиеся позади большие ворота, в зеркале заднего обзора вырисовывался черный провал.
Раз уж подавать к крыльцу, так подавать. Двор как начинался, так и оканчивался темным крытым проходом, колеса вкатились на дощатый настил. Останавливая машину, Лео учел массивный уличный кран, который на конце тоненькой трубы примерно на полметра выступал из стены. Лео намеренно дал мотору еще немного потарахтеть, опустил левое стекло, и с удовольствием прислушался к сложному звуковому эффекту под аркой. Долго наслаждаться необычными звуками было нельзя - в темном каменном мешке не годилось ухудшать и без того застоявшийся воздух. Пришлось вылезать из машины, чтобы выполнить свое последнее предотпускное задание. Он по чистой привычке так и подумал: задание. Это возвышенное, содержавшее изрядную долю суровости слово прекрасно могло служить заслоном от ненужных расспросов в любом случае жизни. Под прикрытие этого неохватного заслона прекрасно умещались все до единого частные дела. Чтобы государственная работа и впрямь подвигалась, нужно было держать в порядке персональный тыл.
Лео помог галломану внести подарки в дом. Глаза его не желали свыкаться с сумраком расчлененной прихожей, через каждые несколько шагов он спотыкался об очередную толстую циновку; в общем-то по ним было приятно ступать, казалось, что ноги угождают на поросшие густым мхом кочки, но не было времени попружинить на них, Лео продвигался к видневшемуся впереди свету.
В середине высокой жилой комнаты белел овал покрытого белой скатертью стола, на котором стоял канделябр с зажженными свечами, рядом красовалась серебряная ваза с темными фиалками. Лео смутился, не зная, куда положить шкатулку с пластинками. Почему-то бросил взгляд в потолок, над ним, высоко вверху, висела люстра, он бы с удовольствием включил полный свет, если бы видел, где находится выключатель.
Галломан разрешил озадаченность Лео. Взяв у него пластинки, он исчез с ними в дебрях шкафов и соф; тут же вновь появился перед гостем и движением руки предложил сесть. Лео опустился на мягкую обивку и стал подыскивать подходящие слова, чтобы вежливо удалиться через пару минут.
Лео вздрогнул: седовласая дама появилась столь неожиданно, что казалось, будто эта сухопарая женщина по-детски, с замирающим сердцем, присела на корточки за постаментом, чтобы, улучив подходящий момент, испугать его. Остановившись на миг и кивнув, дама принялась быстро и легко передвигаться по комнате, ее необычное, словно бы из рыбьей чешуи, платье одновременно облегало ее и свободно ниспадало. В комнате раздавался едва различимый шорох. Поставила поднос на стол - в маленьких чашечках дымился кофе; протянув Лео руку, она бегло улыбнулась.
Краем глаза Лео приметил, что галломан зачарованно смотрит на свою жену.
Лео маленькими глоточками отпил крепкий кофе, наконец глаза его начали лучше различать предметы: слева от пола до потолка возвышался стеллаж с книгами, с верхних полок книги можно было доставать лишь с помощью лестницы. Единственное продолговатое окно в комнате глядело в какой-то переулок. Лео вытянул шею, через дорогу домов не было, кусок городской стены древней каменной кладки скрывал небо.