Уже больше месяца Артёма занимают такие проблемы, как пиломатериалы, цемент, кирпич, штакетник, вагонка, гвозди семидесятка и восьмидесятка и тысяча других мелочей. Они часами обсуждают с Гаврилычем проект второй комнаты, кухни.
Артём втянулся в работу, и Гаврилыч - он сначала использовал Артёма как подсобника - стал поручать более сложную работу, например, подгонку ступенек к крыльцу или шлифовку фуганком досок. А вообще он любил все делать сам. Даже когда нужно было поднимать на чердак тяжёлые бревна, он придумывал хитроумные приспособления и управлялся без помощников. И к Артёму обращался редко, правда, никогда и не отказывался от помощи.
Как - то Артём спросил:
- Тяжело ведь ворочать все одному? Взял бы напарника. От меня тебе проку мало, я ведь не плотник.
- Я бы рад, да напарники со мной работать не желают… Вот какая штука!
- Понимаю…
- Ни шиша ты не понимаешь! Дело не в выпивке. В этом смысле мои напарники никогда от меня не отставали… Я, брат, не умею тяп - ляп, как твой Паровозников. Душа не позволяет гвоздь криво вбить али доску косо посадить в простенок… А нынешние плотнички - столяры избаловались!
- Это верно, - заметил Артём.
- В прошлом году сынок Ефима Сидорова ездил за границу, туристом, что ли, - вспомнил Гаврилыч. - Так разговору было на год: и дома там красивые белокаменные, и чисто на улицах, и кафе - рестораны всякие, и в магазинах чего только твоя душенька пожелает… Не знает Ефимов сынок, что к нам приезжают эти самые из - за границы и диву даются. Такого раздолья, богатства и красоты, как у нас, и нет - то ни у кого. Только ещё не научились мы ценить это богатство. Да какой там у них лес, ежели его испокон веков у нас на чистое золото покупают. Прошёл я за войну - то по всем этим Европам - заграницам, нагляделся на всякое! Ничего не скажешь, люди культурно живут. И дома справные, и хозяйство, особливо кто побогаче - очень крепкое. Там ни один клин земли не пропадёт. Ухожен, обработан, что городской парк. Каждое дерево помечено номером. Это все хорошо, конешно… Ну а зато такой природы - матери, как у нас, нигде не сыщешь. Там на речонке захудалой тыща рыбачков соберётся. Плечом к плечу, как в пехотном строю. А рыбёшка - форелька всякая - все одно клюёт! Следят, значит, чтобы рыбёшка в речках плавала, размножалась… А наш мужичок - рыбачок и сеткой её, неводом черпает, и ночью тёмной лучом - острогой колет, и в нерест из ружья палит… Откуда ж в озёрах - реках рыбе - то быть? Раньше - то, ещё я мальцом помню, охотой да рыбалкой богатеи баловались, а мужик - он завсегда был при деле: то с сохой - бороной, то на покосе, то на заработки ударится. До охоты ли, рыбалки ему? А теперь кажинный человек, как в отпуск, так в магазин бегом: подавай ему сетку, удочку, блесны, а то и ружьишко покупает. Какой же отпуск без охоты - рыбалки?
Гаврилыч вогнал топор в бревно и взялся за готовую потолочину для верхней комнаты. Артём подхватил тяжёлую доску с другой стороны. Молча взобрались по лестнице на чердак. Поставив потолочину на место, Гаврилыч поглядел на Артёма чистыми голубыми глазами. Артём никогда не знал, что сейчас скажет плотник. На его задубелом с бугристым носом лице никогда ничего не отражалось. То ли оттого, что он научился скрывать свои чувства, то ли оттого, что лицо было не слишком выразительным.
- Вот как ты думаешь, Иваныч, - сказал он. - Я все про охоту да рыбалку… Отчего такое получается: раньше мужик был бедный, а в лесах - озёрах богато дичь да рыба водилась, а нынче наоборот - люди неплохо зажили, а зверьё да рыба пропали. Помню, у нас на всю деревню один рыбак был - Стёпка Кривой, так его первым бездельником считали.
- А ты никогда не охотился и не рыбачил? - спросил Артём.
- Нестоющие это для человека занятия. Ну, понятно, когда голодный год или другая какая напасть, тут уж и воробья готов сожрать…
- Не прав ты, Гаврилыч, - сказал Артём. - Иной человек идёт с удочкой на озеро, чтобы побыть на природе, отдохнуть, а улов - дело второстепенное.
- Что - то я ещё не встречал рыбачка иль охотника, который бы от дармовой добычи отказался! Уж ежели стало клевать, полную лодку рыбы навалит, хоть и не нужно ему столько. Ловит и ловит, как ошалелый… Сидит вот в людях этакая непонятная жадность.
- Я вот тоже рыбак, а больше, чем на уху, мне рыбы и не надо.
- Что ни говори, Иваныч, а не уважаю я рыбаков - охотничков. Особенно жадных. А рыбалка и охота - сестры жадности да жестокости. И не спорь со мной, все одно не переспоришь!
2
Сидя на коньке крыши, Артём прилаживал к печной трубе цинковый защитный колпак от дождя. Гаврилыч с Эдом ушли обедать. Сверху было видно, как у семафора полуголые путейцы ремонтировали полотно. Чистый металлический стук - кто - то забивал кувалдой в шпалы костыли - далеко разносился окрест. Затарахтел мотоцикл: мимо дома проскочил на "Яве" Володя. Остановился у сельпо, поставил мотоцикл в сторонке, рядом с мопедами и велосипедами, а сам бодро взбежал по крутой лестнице в магазин. Появился он скоро. В руках кулёк, очевидно, с конфетами, карман нового пиджака оттопыривает бутылка.
Из сельпо Володя направился к дому, в котором жила Таня. У двери он пятернёй пригладил свои кудри, видно, по привычке чиркнул подошвами по ступеньке, так как на улице было сухо, и, толкнув дверь, скрылся в сенях.
Артём, забыв про трубу, озадаченно смотрел на дом: с какой бы это стати Володя в рабочее время вырядился в новый костюм, взял вино, конфеты и отправился к Тане?
После того как они уехали с острова, Артём виделся с Таней всего два раза. Первый - перед её отъездом в Москву на экзамены. Несколько раз он приходил к её дому. Таня не открывала. Однажды дверь открыла старуха и сказала, что Таня уже третий день у сестры.
Артём долго кружил по путям возле казармы и, дождавшись, когда сестры не было дома, зашёл к Тане. Она лежала на тахте. Увидев Артёма, захлопнула книжку и села. В глазах не поймёшь что: удивление или усмешка.
- Сестра говорит, что тебя ребятишки из детсада прозвали дядькой Черномором… - сказала она.
- Почему ты прячешься от меня?
- Я боюсь тебя, дядька Черномор, - улыбнулась она.
- Таня, я серьёзно спрашиваю…
- Если бы я попросила, ты сбрил бы бороду? Я никак не могу представить тебя без бороды.
- Давай ножницы!
- Лучше не надо, - улыбнулась девушка. - Вдруг без бороды ты окажешься совсем неинтересным?..
- И все - таки я очень прошу: объясни, что происходит?
- Ты, пожалуйста, не обижайся, но я не хочу тебя видеть.
- Почему? Почему?
- Не знаю, - вздохнула она. - Честное слово, не знаю.
В нем поднялась злость. Он назвал её дурочкой. Думал, что обидится, а она сказала:
- Не сердись, пожалуйста… Наверное, я действительно дурочка, что поделаешь?
Артём обнял её. Таня отталкивала и что - то говорила. Он не слышал.
- Уходи сейчас же! - вырывалась она. - Сестра идёт! Я не хочу, чтобы она тебя увидела.
С сестрой он столкнулся в дверях, растерянно кивнул ей. Она не ответила, лишь изумлённо проводила его взглядом. Не оглядываясь, он пошёл к своему дому. И до самого вечера пилил ножовкой трухлявые доски и бревна. А потом, расколов их, складывал в поленницу.
Нигде не видя Тани, Артём снова отправился искать её, на этот раз не дожидаясь, когда уйдёт сестра. Дверь открыла Лиза. С явным удовольствием она сообщила, что Таня автобусом уехала в Бологое.
Артём вскочил в "Москвич" и помчался в райцентр. Но когда он добрался туда, Тани на вокзале уже не было. Из Бологого в Москву поезда идут один за другим.
Артём всю ночь провёл без сна. Чувства утраты, обиды и всего, в чем он и сам толком не мог разобраться, терзали его до утра. Он даже решил с рассветом махнуть в Москву и разыскать её там. Но, пробудившись к полудню, раздумал: во - первых, это не что иное, как мальчишество, во - вторых, все - таки она будет сдавать приёмные экзамены, и в этот момент выяснять с ней отношения по меньшей мере нелепо.
Во второй раз они увиделись в день её приезда.
Встречаясь иногда у колодца с Лизой, Артём узнал, что Таня благополучно сдала два экзамена и завтра приезжает. Утром следующего дня Артём отправился в Бологое. Он прождал её четыре часа. Прочитал почти все газеты и журналы в киоске, выпил кружку пива, изучил расписание поездов прибывающих и убывающих со станции Бологое, подстригся в привокзальной парикмахерской.
Таня приехала в полдень. Он видел, как она вышла из вагона. Щурясь от бьющего в глаза солнца, не спеша зашагала по перрону к автобусной остановке. В одной руке чемодан, в другой - коричневый плащ. Она была в белой кофточке и серой юбке. Немного осунулась, с лица сошёл загар.
Артём медленно пошёл за ней. Спустившись с моста, она прошла мимо "Москвича", не обратив на него внимания. И тогда Артём окликнул её. Таня обернулась, блеснули в улыбке ровные белые зубы.
- Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть… Ты меня встречал?
Она была рада, и Артём сразу простил ей все: и обиды, и разлуку, и внезапный отъезд. Простил за эту добрую улыбку. Он взял лёгкий чемодан и, открыв дверцу, положил на заднее сиденье. От Тани пахло незнакомыми приятными духами. Кое - где на щеках, у носа, появились крошечные веснушки. Когда выехали на асфальтированную городскую улицу, Артём спросил:
- Конечно, сдала?
- Сдала…
- Поздравляю! В сентябре в Москву?
- Нет, - сказала она.
- Не понимаю: сдала или не сдала? Помолчав, она ответила:
- Я перешла на заочное отделение… Стипендия маленькая, а сестра не сможет помогать. У неё двое детишек. Как видишь, все очень просто.
Дорога тянулась вдоль красивого бологоевского озера. Вдаль уходил небольшой белый катер. За ним волочился широкий веер взбаламученной воды с пенистыми закраинами. Показалась высокая белая церковь с зелёным куполом. Позади остались последние деревянные домишки, и машина выскочила на шоссе. В открытые окна повеяло прохладой.
- Как я соскучилась по сестре! - после затянувшегося молчания сказала Татьяна.
- Про меня - то хоть раз вспомнила?
- У меня ведь нет никого, кроме Лизы…
- А таких, как я, много? - усмехнулся Артём.
- Ты меня даже не спросил ни разу, откуда я, кто мои родители.
- Я ведь не отдел кадров, - сказал он. - Для меня достаточно, что ты есть на белом свете…
- Хочешь, расскажу про себя? - предложила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: - Мои родители погибли в войну, а мы воспитывались в детдоме… Я даже не знаю своей настоящей фамилии. И никто не знает. Лизе было пять лет, когда нас подобрали у разбитого эшелона после бомбёжки, а мне год. В детдоме были очень добрые люди, они подарили нам роскошную дворянскую фамилию - Милославские. А могли ведь и по - другому назвать. Например, Лошадкины или Блохины.
- А фамилия Тимашева тебе нравится?
- Милославская лучше.
- Таня Милославская, - очень проникновенно сказал Артём, - я тебя люблю.
- Не говори так… Тот, кто легко произносит это слово, не может любить.
- Неужели ты думаешь, что я часто это говорю?
- Когда я училась в третьем классе, к нам прислали новую воспитательницу. Длинную, худую, нос крючком… Мы её прозвали Кочергой. Десять раз на дню она говорила нам: "Дети, ну что вы за черствый народ? Думаете, мне хочется вас наказывать? Неужели вы не видите, как я вас люблю?" А сама наказывала на каждом шагу. И это ей доставляло удовольствие. По лицу было видно. Когда наказывала, всегда улыбалась, а нос её упирался в верхнюю губу. Это она настояла на том, чтобы мою сестру перевели в другой детдом. Кочерга считала, что Лиза плохо влияет на наш класс. Когда сестру увезли в другой город, я впервые научилась ненавидеть. Однажды Кочерга по привычке сказала мне: "Таня, я ведь люблю тебя…" Я ей ответила: "А я вас ненавижу!" Все в детдоме заметили, что у меня переменился характер, я стала скрытной, недоверчивой, и у меня не было подруг… И вот на экзаменах, увидев рядом так много незнакомых людей, я даже растерялась… Почему я тебе все это говорю?
- Мне очень интересно, - сказал Артём.
Но она замолчала, глядя на узкое выбитое шоссе. Они ехали мимо колхозных полей и небольших деревушек. На обочинах разлеглись замшелые валуны. Увидев впереди узкую просёлочную дорогу, Артём свернул на неё. Остановился в густом кустарнике, подмяв под радиатор ольховый прут, и выключил мотор. В высокой траве желтели ромашки, гудели пчелы, трещали кузнечики.
- Я в Москве часто вспоминала наше озеро… - сказала Таня.
Артёму было очень приятно, что она назвала его "нашим озером". Они вышли из машины, и лесная тишина обступила их со всех сторон. Где - то в стороне, невидимый в солнечном свете, тоненько звенел жаворонок. Там, за кустарником, колыхалось пшеничное поле. Артём прижал её к себе и поцеловал. Губы её были твёрдыми и холодными и не сразу оттаяли. Как - то робко и неумело она положила ему руки на плечи и, откинув голову, закрыла глаза.
- Ох, Артём, милый… - шептала она. - Мне очень хорошо сейчас. Ты злишься, когда говорю, что я не твоя… Ну скажи, что я твоя? Чья же ещё я? Конечно, твоя… Твоя, а ты мой, да?..
Это было три дня назад. Потом все снова началось, как тогда после земляничного острова: два вечера Артём стоял под её окном, но Таня не вышла. Когда он приходил, она гасила свет и укладывалась спать - он слышал через открытую форточку шлепанье босых ног, скрип кровати. Он негромко, но настойчиво звал её - Таня молчала. Артём злился, затаптывал в землю окурки и уходил.
И вот сейчас, неподалёку от её дома, у сельпо, стоял мотоцикл, а кудрявый Володя с длинными бачками был в гостях у Тани.
3
Артём спустился с крыши. Гаврилыч уже вернулся и постукивал молотком. Он заканчивал перегородку на кухне. Эд, отворив калитку, потрусил в сторону станции, останавливаясь и обнюхивая заборы и камни. Артём не стал заходить в избу, снял в сенях с гвоздя продуктовую сумку и отправился в сельпо. По дороге он подумал: "Может, тоже взять бутылку и присоединиться к ним? Весёлая цолучилась бы компания…"
Улица, на которой стоял его дом, была центральной. Тут и поселковый Совет, и клуб, оба магазина, автобусная остановка и на пригорке - зубоврачебный кабинет. Один раз в неделю в этом же кабинете стриг и брил смеховцев приезжий парикмахер. Вечерами, после танцев, по этой улице гуляла молодёжь и громко распевала под гитару.
Не доходя до магазина, Артём услышал пронзительные женские голоса. Посередине дороги вцепились друг в друга две женщины. У дома напротив, подперев щеку рукой, на них с удовольствием смотрела дородная Степанида, та самая, которую судили за чужую курицу. На земле у забора сидел голубоглазый симпатичный парень и не спеша сворачивал цигарку. Неподалёку, на дороге, стоял его самосвал.
- Чтоб ты высохла в щепку, чертова потаскуха! - кричала высокая худощавая женщина, таская за волосы другую - маленькую, вёрткую, чуть помоложе. - Чтоб лопнули твои бесстыжие бельма!
- Что случилось? - спросил Артём.
- Бабы и есть бабы, - философски расценил шофер.
- Чего же это они не поделили?
- Меня, - гордо сообщил он. Артём удивлённо уставился на него.
- Которая повыше, Марфа, - жёнка евоная, - охотно, певучим голосом пояснила Степанида. - А Верушка - полюбовница.
Шофер свернул цигарку и задымил.
- Марфа, ты ей все волосёнки выщипаешь, - сказал он. - У ней и так мало.
- Сейчас и до тебя доберусь, кобель проклятый! - тигрицей глянула на него жена.
- Вот уж не рискуй, - добродушно заметил шофер.
- Вместо того чтобы в карьере щебенку возить, он с этой… прости господи, прохлаждается!
- У меня обед, - сообщил шофер, выпуская облако дыма.
- Глаза б мои не видели тебя, постылого…
Говоря это, женщина успевала дёргать за волосы соперницу и плевать ей в лицо.
- Любишь ведь меня, зараза, - ухмыльнулся муж. - Тогда б не бегала, не ревновала!
- Я ревную? - Женщина даже выпустила свою жертву, которая, воспользовавшись этим, проворно юркнула в дверь низенькой избушки и захлопнула дверь. И уже оттуда визгливым, плачущим голосом выкрикнула:
- Да я б захотела, он давно бы на мне женился!
- Врёт, - сказал шофер. - Выдумщица.
Он поднялся с травы, вытащил из кармана смятую кепку, надел. Потом забрался в кабину. Взревел мотор мощного ЗИЛа. Дверца распахнулась, и шофер позвал:
- Навоевалась? Залезай, до дома подкину… Небось корова не доена?
- Мне с тобой и сидеть - то рядом тошно, - отмахнулась женщина и, показав тощие ляжки, залезла в кузов. И даже повернулась к кабине спиной.
- Это ж самосвал… А если механизм забарахлит? - сказал шофер. - Возьмёт да на ходу опрастается, тогда как?
- Её в кабинку сажай, стерву, - буркнула жена. - А мне и тут хорошо.
Шофер подмигнул Артёму:
- Отчаянная моя Марфа! Ни черта, ни бога не боится - все ей нипочём!
Рассмеялся, захлопнул дверцу и тронул самосвал. Подпрыгнув на повороте сразу двумя скатами, грузовик скрылся за углом.
- Ну и дела-а! - протянул ошеломлённый Артём.
- Уж который раз эту цирку под моими окнами вытворяют, - сказала Степанида. - Стёпка - то парень из себя видный, а нашёл какую - то замухрышку. Ни рожи, ни кожи. Веретено в сарафане!
- Дурища, у меня фигура не то что у тебя, колоды дубовой! - возмущённо крикнула из - за закрытых дверей Верушка.
Артём вспомнил про свои дела и, все убыстряя шаги, свернул к дому Тани. Мотоцикла не было. А на двери дома красовался увесистый черный замок. Пока он глазел на сцепившихся женщин, Таня и Володя куда - то укатили… Но куда?
Артём кинулся к поселковому Совету.
4
У крыльца поселкового Артём наткнулся на Мыльникова и Носкова. Попыхивая папиросами, они о чем - то мирно толковали.
- Лёгок на помине, - сказал Кирилл Евграфович. - Мы тут тебя вспоминали…
- Просьба к вам, Артём Иванович, - вступил в разговор и Мыльников. - К Ноябрьским праздникам задумали мы в заводской Аллее передовиков портреты вывесить… Не возьмётесь за это дело? Мы, конечно, заплатим…
- Я ведь у вас в долгу, - сказал Артём. - Спасибо за доски и цемент…
Он успокоился: раз Кирилл Евграфович здесь, значит, Володя и Таня не в поселковом. При обряде бракосочетания присутствие председателя обязательно. На всякий случай спросил:
- Не предвидится у вас сегодня никаких гражданских актов?
- Не слыхать, - сказал Носков. - А что, поприсутствовать желаешь?
- Только в качестве свидетеля, - улыбнулся Артём.
- У вас будет наверху большое окно? - спросил Алексей Иванович, кивнув на дом.
- Мастерская…
- Мда-а, а где же вы достанете стекло?
- Вероятнее всего, в Ленинграде. Только вот как его доставить сюда?
- Есть у вас складной метр или рулетка?
- Я и так знаю, - сказал Артём. - Метр восемьдесят на два.
Мыльников достал четырехцветную шариковую ручку и записал в блокнот.
- Во вторник вам привезут стекло… Вообще - то Осинский скупердяй известный, но мне не откажет.
- Алексей Иванович, я поклялся, что больше никогда оформительскими работами заниматься не буду, но, так и быть, нарушу свою клятву… - сказал Артём.
Это стекло для мастерской вот уже две недели не давало ему покоя. Попробуй такую махину везти из Ленинграда!