- Самое бойкое место. Люди идут в сельпо за хлебом иль крупы купить, а там на крыльце уже сидит весёлая компания, только бутылки под забор летят… Ну, женщины и стали жаловаться, чтобы, значит, прикрыли мы эту лавочку у сельпо. Так они, мазурики, возле бани придумали, В пятницу и субботу баня мужская и женская, а при бане буфет. Туда пиво из Вышнего Волочка привозят. Вот наши мужички после работы и располагаются вокруг баньки. Юрка и там было объявленьице пришлёпнул, да потом снял. Не на мотоцикле нужно возить, а на самосвале…
- Не мог наш участковый другого прихватить - обязательно Гаврилыча, - сказал Артём.
- Другие помалкивают, когда Юрка приходит, а Гаврилычу - как же! - побеседовать нужно…
- А Эдуард, пёс его, где же? - поинтересовался Артём.
- Пёс этот - умора! - рассмеялся Носков. - Как только Гаврилыча повезли - он следом за мотоциклом. Дорога сам знаешь какая… Догнал за посёлком и с ходу - шасть в коляску! Прямо хозяину на колени… Теперь на пару отбывают срок.
- Как там Мыльников? - спросил Артём. - Приглашал в пятницу на рыбалку, а сам не приехал.
- Забыл совсем! Он звонил и велел передать, что не сможет на этой неделе. Там ревизия какая - то прибыла из Москвы, вот он и крутится.
Кивнув на дом, Носков спросил:
- Чего это у тебя стекло - то выбито?
- Сова ночью залетела.
- Сова?
- А может, и филин, - сказал Артём.
Носков крякнул и полез в карман за папиросой.
- Нарисовал карикатуру - то?
- Не на хорошее дело вы меня подбиваете, Кирилл Евграфович…
- У Мыльникова в кабинете специальный альбом есть, куда он все заметки из газет, где его хвалят, приклеивает… Мыльников годовой план перевыполнил, Мыльников первое место по району держит, самодеятельность у Мыльникова лучшая в области, а вот про то, как Мыльников из - за своего упрямства гробит на бездорожье сверхплановую продукцию, никто ещё не написал… Такой заметки нет в его альбоме. Вот мы и обрадуем его. Я уже статейку набросал, а ты давай карикатуру. С редактором я договорился - напечатают. И поглядим: приклеит он эту заметку в альбомчик или нет.
- Может, все - таки лучше поговорить с ним по душам? - попытался отговорить Артём. - Умный человек, поймёт.
- Уж я ли с ним не толковал! Сколько раз собирались втроём: я, Мыльников и Осинский. И получалось точь - в - точь, как в басне Крылова "Лебедь, рак да щука"… Есть у него, Алексея Ивановича, одно слабое место - это печать. Тут он реагирует сразу. Вот увидишь!
- Ладно, уговорили, - согласился Артём.
- Одно дело сделали, - сказал Носков и повернулся к мальчишке, что сидел на низкой скамейке и с любопытством посматривал в их сторону. - Женька, иди - ка сюда!
Мальчишка отрицательно покачал головой. Он был в клетчатой рубахе и зелёных штанах.
- Иу, иди же, - уговаривал Кирилл Евграфович. - Никто тебя не съест.
- Чего идти - то? - пробурчал Женька. - Мне и тут не дует.
- Погоди, я сейчас, - сказал Носков Артёму и поднялся в поселковый. Вышел он оттуда с двумя толстыми ученическими альбомами для рисования.
- Где тут у тебя учительница нарисована?
- Там, - неопределённо кивнул головой мальчишка.
- Покажи.
Женька нехотя поднялся и подошёл к Носкову. Тот сгрёб его за шиворот и потащил к Артёму. Женька упирался, старался вырваться. Губастое лицо его - и так - то не очень жизнерадостное - стало сердитым.
- Дядя Кирилл, - ворчал он. - Рубаху порвёте. Слышите, уже трещит? Говорю вам, не убегу!
- Знаю я тебя! - не отпускал Носков. - Весной редактор районной газеты приезжал, хотел посмотреть его рисунки, так он, сукин сын, в лес убежал!
- Говорю, не убегу, - сказал мальчишка, глядя исподлобья на Артёма. Ему лет тринадцать - четырнадцать. Светловолосый, голубоглазый такой крепыш. Волосы давно не стрижены, прядями свисают на лоб, упираются в воротник, за который крепко ухватился Кирилл Евграфович.
- Погляди - ка, как рисует, чертенок! - Носков протянул Артёму альбомы. - Но зато характер…
- Мне мой характер нравится, - буркнул мальчишка.
- Ты не хочешь, чтобы я смотрел твои рисунки? - спросил Артём.
- Смотрите, - пожал плечами Женька. - Жалко, что ли?
- Вон как, оголец, разговаривает! - покачал головой Носков.
- Смотрите поскорее, - сказал Женька. - Мне ещё надо к Петьке поспеть… Мы за грибами договорились.
Артём с улыбкой раскрыл первый альбом. Что он мог увидеть тут интересного? Какие - нибудь незамысловатые детские рисунки: пейзажики, деревенские домишки с дымом из труб, кошек, собак, гусей… Он не ошибся: в первом альбоме действительно были дома, башня, станция, клуб, животные. Но как это было выполнено! Артём перелистал альбом, улыбка сошла с его лица. Он стал серьёзным и даже озабоченным. Носков с любопытством наблюдал за ним. Женька - председатель все ещё держал его за руку - равнодушно смотрел на крышу детсада, где крутили хвостами две сороки. Лицо его было невозмутимым.
- Пойдёмте ко мне, - сказал Артём и, захлопнув альбом, первым зашагал к своему дому.
Уселся на бревна и, положив альбомы на колени, стал внимательно переворачивать страницы. Каждый рисунок разглядывал подолгу, хмурил брови, усмехался, иногда бросал быстрый, восхищённый взгляд на хмурого паренька, будто не веря, что это дело его рук. Трудно было поверить, что этот лохматый, мрачноватый мальчишка так искусно владеет карандашом. Рисунки были выполнены смело, уверенной рукой. В них чувствовался живой смешливый ум, острая наблюдательность и умение подмечать в явлениях самое главное, а в характерах - самое существенное. Рисование для мальчишки - насущная потребность. Вот серия портретов. Это, конечно, учителя, родители, знакомые.
В каждом карандашном портрете схвачен живой человеческий характер. Все, что бы ни изображал художник, находилось в движении. Пусть многие рисунки сделаны наспех, часто не сохранены пропорции человеческого тела, пусть не чувствуется никакой школы, но все равно можно с уверенностью сказать, что это создано настоящим художником. Как говорится, художником с божьей искрой.
- И давно ты рисуешь? - спросил Артём.
- Ещё в детском саду цаплю рисовал на песке… - в первый раз улыбнулся Женька. - Ни одной буквы не знал, читать - писать не умел, а на песке чего - то царапал.
- Тебя учил кто - нибудь рисовать?
- У нас и учителя - то рисования в школе нет, - ответил Женька.
- Есть ещё у тебя рисунки?
- На чердаке полно тетрадок и альбомов валяется… А сколько зимой мамка в печке сожгла! Как начнёт растапливать, так моими рисунками. Говорит, сильно хорошо горят…
- А красками пробовал?
- На картонных коробках и на фанерных ящиках рисовал красками, - сказал Женька. - Только редко в магазин приходит хорошая тара.
- И тоже мамка в печку?
- Не-е, - улыбнулся Женька. - Батя весной веранду обил моими картинами. Ему нравятся.
- А в школе - то видели твои рисунки?
- Я никому не показываю, - сказал Женька.
- Будет из него толк? - спросил Кирилл Евграфович.
Артём не ответил. Ему вспомнились студенческие годы, когда на его глазах в мастерские к уважаемым мастерам живописи, графики и скульптуры каждый день приходили разодетые, надушённые папы и мамы и приводили за руку своих тоже разодетых упитанных деток и, захлёбываясь от восторга и перебивая друг друга, говорили, как талантливы их отпрыски, и показывали роскошные листы дорогого ватмана, испачканные бездарной мазнёй… Сколько этих выросших бездарей ходят по залам и аудиториям академий художеств, консерваторий… Мир искусства, как яркая лампа, привлекает к себе всякую мошкару и букашек.
И вот перед ним сидит самородок. Смешно сказать: для того чтобы показать художнику, его нужно было тащить за воротник… Вот так чаще всего и бывает: рано или поздно настоящий талант сам пробивает себе дорогу, как шампиньон толщу асфальта.
- Что же тебе сказать, Женя? - взглянул на него Артём. - Если ты хочешь стать настоящим художником, а у тебя для этого есть все задатки, ты должен очень серьёзно учиться…
- Я и хотел с тобой потолковать, - подхватил Кирилл Евграфович. - Не смог бы ты поработать в нашей средней школе учителем рисования? Директор ещё из отпуска не вернулся, но перед отъездом он просил с тобой переговорить… Всего - то несколько часов в неделю? Сам видишь, какие у нас тут таланты пропадают.
- Учителем? - удивился Артём. - Ну, знаете, Кирилл Евграфович, вы меня скоро в фельдшеры произведёте!
- Потом потолкуем, - сказал Носков. - Сейчас ко мне из лесничества должны прийти.
Он ушёл, а немного погодя поднялся с бревна и Женя. - Петька ждёт, - сказал он.
- А я хотел тебе показать свои картины.
Листая альбом, Артём наблюдал за ним. В душе мальчишки происходила борьба: он хмурил светлые брови и лоб, шмыгал носом, долбил пяткой землю, голубые глаза его часто мигали.
- Я же обещал, - тихо сказал Женька.
- Ты оставь мне альбомы, я ещё хотел бы на них взглянуть. Не возражаешь?
- Глядите, - сказал Женька и решительно зашагал к калитке.
- Приходи, я буду ждать тебя. Женька обернулся, глаза повеселели.
- Правда покажете картины? - спросил он.
- Вот чудак! - улыбнулся Артём. - Конечно, покажу.
5
Гаврилыч появился лишь на четвертый день. Был он выбрит, редкие волосы приглажены. Верный Эд, проводив до калитки, отправился куда - то по своим собачьим делам. Как ни в чем не бывало плотник достал из сумки инструмент и принялся за работу. Будто и не отсутствовал три дня. Просто сходил пообедать и вот вернулся. Рубанок в его руках уверенно строгал доску. Стружка, завиваясь, брызгала в стороны. Лицо Гаврилыча невозмутимо. Огрызок синего химического карандаша торчал за ухом. Артём всегда удивлялся, как это Гаврилыч при своей склонности к выпивке никогда не терял инструмент и даже вот этот жалкий огрызок карандаша? Случалось, напивался так, что и голову немудрёно потерять, а вот карандаш за ухом каким - то непостижимым образом оставался на месте.
Артём ожидал, что плотник расскажет, что с ним приключилось, но тот и не думал. Он чиркал карандашом по чисто выструганной доске, делал зарубки топором, долбил пазы. Артём собирал обрезки досок и складывал под невысоким навесом, который сам сколотил.
- Отдохнул? - наконец не выдержал и первым спросил Артём.
- В гостях разве отдохнёшь? - сказал Гаврилыч.
- В гостях? - усмехнулся Артём. - А я слышал - в милиции.
- Дружок у меня там, в Бологом… У него и гостил. Уважаю я его, умный мужик! С ним и поговорить - то приятно.
- А мне говорили, что тебя вместе с Эдуардом Юрка - милиционер на мотоцикле прямым ходом в кутузку доставил.
- Так Юрка ж у него в подчинении, - сказал Гаврилыч. - Ему вышел срочный приказ - и доставил.
- Вышел приказ?
- Митрич - то повыше начальник, чем Юрка… Видишь ли, ему понадобился я. Ну, он сымает трубку - и Юрке, так, мол, и так, малой скоростью на мотоцикле, значит, доставь мне Гаврилыча, то есть меня. Юрка и доставляет. Ему прикажут - он и тебя отвезёт куда надо.
- Зачем же ты вдруг милиции понадобился?
- Надумали они строить гараж… У них - шутишь - пять машин, не считая мотоциклов. Ну а настоящих специалистов под рукой не было, вот и нагородили не лучше, чем тебе Серёга Паровозников. Мне и пришлось за бригадира трое суток… то есть три дня. Выправил им гараж, как полагается, - и домой. Инспектор ГАИ самолично привёз сюда нас с Эдом… А начальник благодарность объявил и долго руку тряс. - Выручил, значит, милицию… - Трое суток на казённых харчах, спал, правда, на нарах, и на замок закрывали… Но там чисто было, ничего не скажешь. И даже в душе разок помылся. Баню, конечно, больше уважаю…
- Много ли ты там заработал? И вином тоже с тобой расплачивались?
- Я у них, Иваныч, вроде шефа… Ну, шефствую над ними, что ли. А шефы денег не берут с подшефных. В прошлом году коридор в милиции отгрохал. Правда, тогда я не трое суток полу… отработал, а пятнадцать…
- Ты прав, - сказал Артём, - твой дружок Митрич умный человек. Вряд ли кто ещё другой может создать тебе такие благоприятные условия для работы.
- Я и говорю, умный… Напоследок душевно мы с ним потолковали. Жалко, ни разу не довелось с хорошим человеком выпить.
- А что ж так?
- Он бы, понятно, уважил, да служба у них сам знаешь какая. Раз поставлен государством на ответственное дело - шабаш, не пей! Вот Мыльников - директор спиртзавода, у него водка да спирт - что вода ключевая… Залейся. А его никто пьяным не видел. И рабочих держит, будь здоров! У него на заводе пьяного не увидишь, а ежели бы сам выпивал, тогда что? Весь завод хмельной ходил бы. Таким людям, я считаю, выпивать никак нельзя. От этого вред любому делу может большой выйти… Вот я выпиваю, тут никакого вреда нету…
- Ну, как сказать, - заметил Артём.
- Мне уже пятьдесят, - продолжал Гаврилыч, - а ещё ни разу никем, окромя топора и рубанка, не командовал. Надо мной командиров было - не счесть. Как помню себя, все мною командовали. С малолетства. Разных на своём веку начальников повидал: и глупых и умных. Когда умный да душевный, тогда и не чувствуешь, что тобою командуют. Умеет человек так подойти, что все для него сделаешь, живота не пожалеешь. А дурак, он и есть дурак. За версту видно. У такого ходить под началом - не приведи господь… Вот в армии случай был. Старшина занятия проводил. Показывал, как надобно с гранатой обращаться. Это ещё перед отправкой на фронт. Ну, один солдатик обмишурился и вытащил чеку - то. А предохранитель прижимает к корпусу. Подходит к командиру: "Вот, говорит, тут штучка одна выскочила". Старшина аж в лице переменился. "Бегом, - кричит, - отсюдова! Вон туда, в кусты… и вставь чеку на место, чтобы все как было!" Солдатик побежал, конешно, приказ есть приказ. Немножко погодя слышим - рвануло! Мы туда, а солдатик стоит, все лицо в кровищи и обеих кистей нет… А старшине скомандовать бы, чтоб швырнул гранату в овраг - и всего делов.
- Судили его?
- Солдатика - то?
- Старшину.
- Суди не суди, а человек на всю жизнь без рук остался… Когда на фронт отправляли, старшины с нами не было.
Гаврилыч взял готовую доску и ушёл в дом, немного погодя послышался стук молотка. Артём достал из сумки стеклорез, линейку и стал подгонять к раме стекла. Первое стекло треснуло с краю, второе отломилось как раз по метке. Пока Гаврилыч возился на кухне, Артём вставил раму на место. Он думал, плотник ничего не заметил, но Гаврилыч потом сказал:
- Сурьезные у нас парни! Небось из - за девки стекло - то высадили? - И, сморщившись, зафыркал, закашлялся. Это означало у Гаврилыча смех.
Артём взял альбом, перья, тушь и забрался на чердак. Мастерская ещё не была готова. Пока настлан пол да вставлено самое большое в посёлке стекло. Артём обратил внимание, что смеховцы останавливаются возле его дома и, задрав голову, подолгу смотрят на диковинный фонарь под крышей. А бабка Фрося как - то поставила полные ведра на землю, сняла коромысло и перекрестилась на окно. Потом подошла к крыльцу, поздоровалась за руку и принялась расспрашивать:
- Чевой - то это у тебя наверху такое, Артемушко? Таких большущих окон сроду не видывала.
- Мастерская это, бабушка, - стал объяснять Артём, но старуха будто не слышала. - Давеча иду из лесу, козе своей травы серпом нажала, гляжу - будто горит дом - то твой… Я так и ахнула. Батюшки, думаю, не успел выстроить, ан уж пожар! Гляжу, будто машин пожарных не видать, народу тоже… А это, сынок, солнышко садилось, да прямо в твоё окно красным огнём - то и ударило…
Артём нагнулся к старушечьему уху и снова попытался объяснить, что художникам необходимо много света, вот и пришлось ему такое большое окно вставить… И пусть она скажет своей внучке Маше, чтобы приходила к нему. Будет портрет её рисовать.
Старуха смотрела на него чистыми умными глазами и кивала, а когда он кончил, спросила:
- Сынок, может, у тебя там штука такая есть, в которую на луну да звезды глядят? Внучонок покоя не даёт: спроси да спроси у дяди… Хочется ему до смерти поглядеть в интересную эту штуку на луну. Ты уж дай ему, хоть одним глазком?
- Пусть приходит, - улыбнулся Артём.
- У тебя лестница - то, Артемушко, на верхотуру крутая?
- Да как сказать…
- Может, и я, старая, приволокусь глянуть на луну - то… Внучок - то говорит, там дырки да горы на луне видать… Не гляди, что старая, я вижу хорошо, особливо далеко…
Все это вспомнил Артём, сидя на полу в мастерской. Насмешила его тогда бабка Фрося. Внучонок её, конечно, побывал здесь. На пыльном полу остались маленькие следы. Убедился, чертенок, что никакого телескопа тут нет.
Артём раскрыл альбом и задумался. Прямо перед ним просёлок, а за ним остроконечные покачивающиеся вершины сосен. Прошли дожди, и горе - дорога снова расползлась, разухабилась. В жирной черной грязи поблёскивают лужи, отражая безмятежное небо. Как же ему поинтереснее изобразить на карикатуре Алексея Ивановича Мыльникова?..
Глава пятнадцатая
1
Артём и Гаврилыч обшивали досками стену мастерской, когда прибежала Настенька - кассир и сказала, что Василия Гавриловича срочно требуют в поселковый.
- Кто требует? - спросил плотник, заколачивая в свежеобструганную доску гвоздь.
- Председатель и… другие, - ответила Настенька.
- Небось к празднику фанерную звезду на клуб устанавливать заставят, - сказал Гаврилыч и положил молоток на пол.
- И вы тоже зайдите, - взглянула на Артёма Настенька. - Кирилл Евграфович просил.
Настенька спустилась по лестнице вниз, а Гаврилыч полез в карман за кисетом. Он никогда не спешил выполнять приказания. Закурив, почесал свой бугристый нос, наморщил лоб.
- Когда надоть чего - нибудь сделать, председатель сам приходит, - сказал Гаврилыч. - Тут что - то другое… Я думаю, шпрыц вставлять будут.
- Это что - то новенькое! - удивился Артём.
- Как дадут им за что - нибудь нахлобучку в районе, так завсегда мне шпрыц вставляют… И за то, что выпиваю, и не работаю нигде. Я б и рад в рай, да грехи не пускают… И потом моя работа тонкая, художественная, а им подавай план! А художественность начальство не интересует.
Гаврилыч докурил цигарку, тщательно притушил окурок и пошёл к лестнице.
- Пойдём, Иваныч, послухаем, чего они там ещё придумали.