- Я тебе завидую, Артемка, честное слово! По - хорошему завидую. Черт с тобой, сиди в своём Хохо… пардон, Смехове и пиши плотников, старух, мальчишек, пейзажи… Я и подумать не мог, что ты сможешь так чувствовать природу… Да, чтобы не забыть! Меня включили в комитет по организации Всероссийской выставки советских художников, приказываю представить к марту "Светлый ручей", "Берёзовую рощу", "Земляничный остров", "Шапку Мономаха" и "Гаврилыча", если к этому сроку закончишь.
- А ты что представишь? - спросил Артём. - "Фронтовиков"?
- Не твоё дело, - оборвал Алексей. - Значит, договорились? Я вношу эти картины в каталог выставки. Срочно сделай репродукции и пришли мне.
- Посмотри ещё эти альбомы, - предложил Артём. Женины рисунки произвели на Алексея точно такое же впечатление, как в своё время и на Артёма.
- Покажи мне поскорее этого вундеркинда! - потребовал он. - Я в этом году веду курс в институте, честное слово, у меня нет ни одного студента, который мог бы сравниться с этим твоим мальчишкой… Сколько ему лет?
- Тринадцать.
- Я бы его без экзаменов принял в академию… Где же он?
- Ещё увидишь.
- Да тут у вас в Смехове, я гляжу, пропасть талантов, - сказал Алексей. - Гаврилыч, теперь Женя… А этот графин с петухом у тебя на буфете? Тоже скажешь - в Смехове сделали?
- В Смехове, - сказал Артём. - Кстати, вон Женя идёт… Ты поговори с ним, а я тут схожу в одно место…
4
С тяжёлым предчувствием шел Артём к дому старухи. Он вспоминал Танин взгляд, когда она сидела на кровати, сжав одеяло рукой у горла, её слова: "Ты мне противен!" Он уже немного узнал девушку и понимал, что она очень на него обиделась. Но за что, спрашивается? Откуда он мог знать, что они приедут? И потом ему и в голову не приходило, что он должен был рассказать Тане о своих отношениях с Ниной. С тех пор как он увидел Таню, Нина перестала существовать для него.
Тугая на ухо старуха с запавшим ртом, хозяйка дома, увидев его, затрясла седой головой, заохала:
- Ушла Танюшка - то с квартиры, родимый. Утром собрала вещички, а у ней и добра - то всего один шалгун да чемоданчик, и ушла. Обидел кто её, что ль? Иль в школе неладно… Лица на ней не было, а вот молчит, гордая… Я говорю, куда ты, посиди, я сейчас самовар вздую, чайку попьём, а она пихнула деньги за комнату и бегом, бегом…
- Куда?!
Старуха покачала головой и вздохнула.
- Хорошая жиличка была, грех жаловаться. И деньги аккуратно платила. Не задерживала, а вот до неё жила у меня продавщица…
Артём наклонился и заорал старухе в ухо:
- Куда ушла, спрашиваю?
- Может, к Лизке… Не сказала, родимый. А может, и сказала, да я не расслышала. Скоро восемь десятков, глухая стала, батюшка.
Артём выбежал из дома, не затворив за собой дверь.
На дороге блестели лужи, отражая небо. Он обогнал Гаврилыча, направляющегося к его дому. Плотник что - то сказал, но Артём только рукой махнул: мол, сейчас недосуг!
На крыльце лежал небольшой пёс. Приоткрыв один глаз, взглянул на Артёма, повозил хвостом, но так и не поднялся. Артём перешагнул через него. Дверь в Лизину квартиру была заперта. Артём стал стучать, сначала тихонько, потом загрохотал кулаком изо всей силы. Сердце его гулко колотилось, словно он только что взбежал на крутую гору. С ненавистью глядя на обшарпанную дверь, бил по ней кулаками…
Дверь отворилась, и на пороге появилась рослая Лиза. Поджав полные, как у сестры, губы, неприветливо смотрела на Артёма.
- Где Таня? - спросил он, даже не поздоровавшись.
- Я к ней сторожем не приставлена, - резко ответила она и захлопнула дверь перед самым его носом. С той стороны щелкнула задвижка.
Артём ошеломлённо стоял в полутёмном коридорчике, пропахшем квашеной капустой и кошками.
- Откройте! - снова забарабанил он в дверь.
Дверь приоткрылась, только не эта, а соседняя. Пожилая багроволицая женщина, с накрученным на мокрую голову наподобие тюрбана полотенцем, с любопытством посмотрела на него и, хихикнув, исчезла.
Предчувствие, что произошло непоправимое, терзало Артёма. Почему эта женщина не открывает? Почему? Он должен увидеть Таню, немедленно, сейчас! Если бы Лиза не открыла, он, наверное, выломал бы дверь.
- Прекратите грохотать, я… я сейчас в поселковый заявлю! - с возмущением сказала она. - Говорю вам - не караулю я её. А она мне о своих делах не докладывает… Уж вы - то, слава богу, должны Таньку знать!
Не солоно хлебавши вернулся он домой. Гаврилыч строгал на верстаке зимние рамы. Их давно уже пора было вставлять. Когда ветер дул в окна, все тепло из комнаты выдувало, и Артёму приходилось на ночь поверх одеяла укрываться дедовскими ватниками и тужурками. Присев на чурбак, он задумался. Плотник, снимая с бруска тонкую стружку, искоса взглянул на него, но ничего не сказал.
Из мастерской доносились оживлённые голоса: протяжный баритон Алексея и тонкий Женин тенор. Ира и Нина готовили обед. Часто хлопала дверь в сенях, слышалось трескучее шипение картошки на сковороде, Гаврилыч взвалил раму на плечо и понёс в дом.
Куда она могла деться? У сестры её нет, это факт. Сестра сама не знает, где она. Может быть, поэтому и такая злая…
На крыльцо вышла Нина. Она раскраснелась у горячей плиты, золотистые волосы стянуты белой лентой.
- Артём, где у тебя лук? - спросила она.
- Какой лук? - не сразу сообразил он. - Ах лук… Наверное, кончился…
Нина спустилась с крыльца и, смахнув опилки со скамейки, присела рядом.
- У меня сердце разрывается, глядя на страдания молодого Вертера, - сказала она.
Артём неприязненно покосился на неё:
- Я уже давно заметил, ты всегда очень кстати используешь свои обширные познания в литературе и живописи…
- Мы так некстати нагрянули… - помолчав, сказала она. - Честное слово, мне очень захотелось тебя увидеть. Каков ты в своём родном Смехове.
- Ну и каков же я?
Нина посмотрела ему в глаза и невесело улыбнулась:
- Тогда, в Ленинграде, ты мне показался мятущимся, неустроенным, неуверенным в себе, а теперь ты совсем другой.
- Ты любишь слабых? Таких, чтобы можно было пожалеть, да?
- Когда - то для меня идеалом был мужественный, сильный мужчина. За такого я и вышла замуж. По крайней мере, мне сначала так показалось…
- За моряка?
- Какое значение имеет профессия? Он прирождённый артист. В зависимости от обстановки он всегда кого - нибудь играет. Познакомившись со мной, он угадал мой идеал и блестяще сыграл свою роль. А потом… как это и бывает иногда с артистами, он с треском провалился… Сейчас он переменил амплуа. Изображает из себя кого - то на служебной сцене. Рвётся в начальники. Пока получается…. - К чему ты мне все это говоришь?
- Женщины любят сами себе придумывать героев. А говорю тебе потому, что не хочу, чтобы ты плохо думал обо мне. И не сердись за тот последний вечер в Ленинграде. У меня было очень плохое настроение.
- Я не сержусь. С чего ты взяла?
- А у неё красивые глаза, у твоей дикой Бары… Убежать через окно в одних чулках по снегу… Я уже на такое не способна.
- Я знаю, - сказал Артём.
- Не печалься, мой дорогой, - улыбнулась Нина. - Когда любовь лёгкая и безмятежная, без тревог и переживаний, она быстро и легко проходит… Как у нас с тобой… Правда, то, что было у нас, и назвать - то любовью нельзя… Так, небольшая интрижка… Радуйся: у тебя, кажется, трудная любовь.
- Я и радуюсь, - пробурчал Артём.
На крыльцо выскочила Ира с полотенцем на юбке вместо передника. Тоже румяная, озабоченная.
- Куда ты пропала? Где же лук?
- Лука в этом доме нет, - сказала Нина. - Бедная Ирочка, что же нам делать? Алёша любит картошку с луком, а его, как назло, нет.
- Иди кофе вари, - распорядилась Ира. - Артём, будь добр, попроси у соседей пару головок лука.
- Золотая жена будет у Алексея, - сказала Нина, поднимаясь. - Ведь для вас, мужчин, хорошая еда - это главное в семейной жизни… Недаром же говорят: путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.
- Злая же ты, Нина! - усмехнулся Артём.
- Я ревную тебя, дурачок! - засмеялась она. - И не сердись, в конце концов, я ведь тоже баба!..
Артём встал с чурбака и пошёл к Кошкиным за луком. Сосед был дома и дал ему целую золотистую связку.
- Этого добра нонче много уродилось, - сказал он. - Головки одна к одной. А чесноку дать?
И, не дожидаясь ответа, вручил Артёму увесистый пучок чесноку.
У калитки Артёма догнала Машенька. Она была в синих трикотажных брюках в обтяжку и капроновой курточке с серым воротником. Лицо у неё очень серьёзное и таинственное.
- Чего тебе? - спросил Артём.
- Тс-с! - Машенька, оглянувшись на свои окна, потащила Артёма за рукав к поселковому. Там, за поленницей дров, остановилась и, поглядев на него круглыми блестящими глазами, покачала головой:
- Ой, что теперь будет! Что теперь будет!
- Что же будет?
- Ой, какое у вас лицо, дядя Артём! Несчастное какое… А кто это к вам приехал? Важные такие, нарядные… У той высокой тётечки с конским хвостом на голове, с ума сойти, какая красивая кофточка.
- Чтобы об этом спросить, ты меня притащила сюда?
- Ой, что вы, дядя Артём! У меня есть большие новости… А эти тётеньки артистки? Они поют?
- Сама ты артистка. Я пойду, "тётеньки" лук ждут.
- Идите. Я хотела вам сказать… Татьяна Васильевна… - девчонка сделала паузу, наблюдая, как будет реагировать Артём. - Ну, если вам неинтересно.
- Где ты её видела? - сразу оживился Артём.
- Обещали мне портрет нарисовать, а сами…
- Нарисую, нарисую. Где Таня… Татьяна Васильевна?
- Уехала, - сказала Машенька. - Села на автобус с вещичками и уехала. Ой, что теперь будет! Придут ребята в школу, а учительницы нет… Лучше бы наша химичка уехала… Позавчера пять двоек поставила.
- Погоди ты со своей химичкой! Когда уехала?
- С утренним автобусом, я ещё помогала ей сумку нести… Идём по дороге, а она все на ваш дом оглядывается…
- Ну а дальше?
- Села в автобус, я ей вещи подала. Спрашиваю: далеко собрались, Татьяна Васильевна? А она молчит, будто не слышит. И все на ваш дом смотрит, а вас никого не видать.
- Так ничего и не сказала?
- Очень расстроенная была, а в глазах ни слезинки… Чего же она сказала? "Прощай, Машенька". И ещё письмо дала… Я ей долго рукой махала, пока автобус…
- Где оно? - перебил Артём.
- Так письмо не вам, дядя Артём.
- Покажи!
- Так оно у меня дома. В географии лежит.
- Неси же скорее, черт бы тебя… - увидев озадаченные девчоночьи глаза, спохватился. - Извини, Машенька, вырвалось… Я лишь на конверт взгляну.
Машенька, обиженно надув губы, подумала, потом повернулась и пошла к дому.
- Вам она потом по почте пришлёт, - обернувшись, сказала она.
- Неси, неси, - торопил Артём.
Ему казалось, что она слишком медленно идёт. Выхватив из её рук голубой конверт, Артём надорвал его.
- Ох, дядя Артём! - укоризненно сказала Машенька. - Чужие письма ведь читать стыдно!
Это было заявление на имя директора восьмилетней школы. Таня сообщала о своём внезапном уходе и просила уволить её с работы. Куда она уходит, об этом в письме не было ни слова. О причине тоже. Артём сунул Машеньке конверт и, пробормотав: "Это не письмо, а заявление…", бросился к своей калитке. Связка лука упала на землю, он даже не заметил.
- Лук уронили! - крикнула Машенька, но он не оглянулся.
Девочка подняла связку и степенно пошла вслед за ним. Когда она отворила калитку, Артём уже сидел за рулём и подавал машину назад. На крыльце стояли Алексей, Ира и Нина и с недоумением смотрели на него.
- Куда же ты, Артём? - расстроилась Ира. - Сейчас обедать будем.
- Обедайте без меня… - отмахнулся он. Выскочив из машины, отворил ворота и выехал на дорогу. "Москвич" фыркнул и рванулся вперёд.
- Как же обед? - растерянно спросила Ира.
- Не расстраивайся, дорогая, - сказала Нина. - Поверь, ему сейчас не до обеда…
- Вот ваш лук. - Машенька поднялась на крыльцо и протянула тяжёлую связку.
- Дядя Артём поехал в Бологое, - затараторила она, с любопытством разглядывая незнакомцев. - За Татьяной Васильевной, нашей учительницей… Она утром уехала на автобусе, я ей ещё сумку помогала нести…
- Тебя как звать? - спросила Нина.
- Машенька.
- Мы приглашаем тебя пообедать с нами, Машенька.
- Ой, спасибо, я уже пообедала… Я просто так посижу!
5
Артём стоял на обочине шоссе и смотрел на проносящиеся мимо машины. Снова ночью выпал снег и снова утром растаял. Сохранился лишь на дне оврагов и канав. На откосах кое - где вяло зеленела жухлая поникшая трава - последний привет лета. Холодный северный ветер с сухим шорохом возил по асфальту истрёпанные листья, раскачивал телефонные провода, завывал в голых ветвях ольшаника.
Артём ждал попутную машину. Он бы и пешком дошёл - подумаешь, три версты с гаком, - но у его ног, завёрнутая в мешковину и перевязанная шпагатом, лежала тяжёлая рессора. Три дня назад сломал её Артём, пустившись в погоню за Татьяной Васильевной на своём "Москвиче" по смеховскому бездорожью.
Не доезжая речки Березайки, машина вздрогнула от тяжёлого удара, затем тяжко охнула и присела.
Артём свернул с просёлка на лесную просеку, бросил в кустарнике покалеченный "Москвич" и, остановив мотоциклиста, - на его счастье, тот ехал в Бологое, - продолжил свой путь.
И все - таки он опоздал: Тани на станции не было. Уехала в неизвестном направлении.
В Смехово Артём вернулся лишь к вечеру. Алексей и его пассажирки, так и не дождавшись его, уехали в Ленинград. В доме все прибрано, подметено, посуда вымыта, а на столе приготовлен для Артёма давно остывший обед. Ничего не скажешь, хозяйственная эта девушка Ира!..
На следующее утро Артём пригнал домой "Москвич", снял рессору и отвёз её на автобусе в Вышний Волочек, где была станция технического обслуживания. Там проторчал до вечера, пока не отремонтировали рессору. На автобусе доехал до повертки, а теперь вот нужно ждать оказии. Автобусы до утра не пойдут в Смехово.
Со стороны Ленинграда стал притормаживать ЗИЛ‑130. В кузова большие зеленые контейнеры. У висячего моста грузовик остановился. Из кабины выбралась на обочину дородная женщина в длинном в обтяжку пальто. Шофер подал мешок. Женщина поклонилась шоферу и, оглянувшись - нет ли близко машин, - перешла шоссе. ЗИЛ взревел и, набирая скорость, покатил под уклон в сторону Москвы. Женщина бросила взгляд на молчаливого Артёма и остановилась неподалёку. Видно, тоже в Смехово.
Быстро сгущались осенние сумерки. Низкие темно - дымчатые облака проносились над головой. Ветер порывами налетал на ольшаник, заставляя голые сучья стучать друг о дружку. На шоссе ярко вспыхнули и погасли автомобильные фары. Две большие молчаливые птицы, спланировав сверху, нырнули под нависший над путями железнодорожный мост.
Женщина неподвижно стояла в стороне, повернувшись к Артёму боком. Из - под шерстяного платка выглядывала черная прядь волос. Что - то в её грузной фигуре было знакомое. Внимательно присмотревшись, Артём узнал Степаниду Петрову. Он хотел было поздороваться, но Степанида не смотрела в его сторону.
Вдруг мешок у её ног зашевелился и закряхтел.
"Может, и мне порося завести? - подумал Артём. - В подполе на железных крюках будут висеть копчёные окорока. В яме картошка, морковь, свёкла. В деревянных кадках - квашеная капуста, огурцы, солёные грибы. И вьюжными зимними вечерами буду спускаться в подпол с керосиновой лампой и накладывать в глубокую тарелку скользкие, остро пахнущие приправой рыжики и волнушки…"
Он так живо представил на белой тарелке холодные рыжики, что даже слюну сглотнул. До порося, может быть, дело и не дойдёт, а вот грибов на будущий год уж точно кадку насолит.
Когда платок на голове Степаниды стал сливаться с черными волосами, а вдалеке заиграли всполохи света - водители включили дальний свет, - с шоссе в Смехово свернул "Москвич‑408". Артём поднял руку. Машина прошла немного вперёд и остановилась.
- Подкинете до Смехова? - попросил Артём. - У меня тут рессора…
Из машины вылез плотный парень в коричневой кожанке на "молниях". Потянулся, несколько раз присел. Артём улыбнулся: знакомое движение! Видно, издалека, устал за рулём. Взглянув на Артёма, парень тоже улыбнулся:
- Что - то в Смехове раньше не встречал я бородатых…
- Вот встретили.
Тут подскочила Степанида с мешком и затараторила:
- Довезёшь, родимый? Гляди - ко - уж темень, а дома мужик, поди, все глаза проглядел, дожидаючись… День - то нынче короче овечьего хвоста. Пока туды - сюды, ан уж и ночь.
Парень посмотрел на Степаниду, и улыбка исчезла с его лица. По тому, как он ничего не ответил, Степанида ещё пуще забеспокоилась: чего доброго, не возьмёт, а кому охота по тёмному избитому просёлку тащиться три версты с гаком?
- По делам к нам в Смехово, аль к родственникам? Коли ночевать негде, я тебе один хороший дом укажу. За полтинник переночуешь на чистой постели. И молочка можно купить, яичек…
- А к себе чего ж не хочешь пустить? - спросил парень.
- Домишко - то у меня маленький, старый, с тараканами, а потом мужик мой сильно храпит…
- Чего ж это твой дом вдруг похудел? Лучший был на всей Кооперативной улице…
- Чиво? - удивлённо раскрыла рот Степанида. - Никак тутошний?
- Садись, - сказал парень.
Степанида, озадаченно посмотрев на него, полезла в кабину.
- Мешок давай в багажник положу.
- Мешок - то одна видимость… Пущай лежит на коленках.
- Золото у тебя в нем, что ли? - усмехнулся парень.
- С базара еду, родимый… Кой - чего тут для домашнего хозяйства.
Артём сел рядом с водителем, и они поехали. Прыгающий свет фар освещал глубокие, с черной окаемкой лужи, в которых плавали грязные листья, отражались исхлёстанные бортами грузовиков голые кусты, покосившиеся, с вырванными клочьями древесины телеграфные столбы.
- Не узнаешь меня, тётка Степанида? - помолчав, спросил водитель.
- Чей же ты будешь - то, родимый? Будто и вправду личность твоя мне знакомая…
- Когда - то за твоей дочкой Любашей ухаживал…
- Господи, неужто Петька непутёвый?
- Что Петька - это верно, - сказал парень. - А насчёт "непутёвого" я с тобой, тётка Степанида, не согласен… Это в твоём бабьем представлении был я непутёвым.
- Батюшки, надо ж, Петька непутёвый! Откуда ж ты взялся - то, головушка твоя забубённая?
- Из Харькова. Отпуск у меня, вот и решил в родные края наведаться. Считай, с пятьдесят второго тут не был… С тех самых пор, как отдала ты Любашу за капитана - артиллериста. Где она сейчас?
- В Калуге… Муж - то ейный до подполковника дослужился и в этом году на пенсию вышел…
- Чего же ты за старого выдала?