Сбросив по команде Лехи - электрика бревно на две положенные на снег жердины, они пошли за следующим. Тут Кирилл Евграфович увидел ухмыляющегося Артёма.
- Чего зубы скалишь? Лучше бы подсобил. Нынче в посёлке субботник.
- В таком разе мы своё для обчества отработали… - Оба Лехи стряхнули с плеч древесную труху и степенно направились в сторону сельпо.
- Вот - ведь избаловался народ, - сказал Носков. - Пальцем не пошевелят бесплатно!
Он подышал на скрюченные пальцы и достал папиросы. В длинной кавалерийской шинели, с обветренным худым лицом и усталыми глазами, он напоминал будённовца времён гражданской войны. Если бы вместо серой солдатской ушанки ему на голову остроконечный шлем с красной звездой, на шею башлык да сбоку длинную саблю - будённовец и будённовец. Глядя на него, Артём подумал, что нелёгкая это работа быть председателем поселкового Совета. Прав не так уж много, а обязанностей и спросу хоть отбавляй. Редкий день не выскажет кто - нибудь своих претензий председателю: или дотошный пенсионер, которого обвесили в магазине, или работник спиртзавода, утверждающий, что его незаконно уволили, или недовольный, что вовремя не представили сводку, работник райисполкома. И каждому нужно дать ответ, объяснить, оправдаться. Ругают Кирилла Евграфовича по любому поводу, а как выборы, так снова выбирают своим председателем. Даже Артёму сейчас уже невозможно представить себе посёлок без Носкова. Встаёт он утром, а уж в окно видит длинную фигуру Кирилла Евграфовича, толкующего о чем - то с односельчанами. И вечером мерцает его папироса у крыльца, на ступеньках которого сидят люди. Не любит он в конторе торчать, за что частенько достаётся от районного начальства. Как срочный вызов, так бежит кассир Настенька по посёлку разыскивать председателя.
Да разве мало дел у председателя? Все заботы посёлка - его заботы. Осенью сгорел дом у Нади - сироты. Так и не выяснили отчего. Может, проводка загорелась, или искра из трубы попала в сено, что было навалено у сарая. Дом вспыхнул как свечка и сгорел. Успели корову вывести да кое - какие вещички сироты в окошко выбросить. Глупая девчонка три года страховку не платила. Пришлось председателю не один месяц заниматься этим делом. И вот стоит на Кооперативной улице новый дом, покрытый серым шифером. И дым идёт из трубы. Государство помогло, да и добрые люди собрали девчонке на мебель и прочую домашнюю утварь. А кто ездил не один раз в район? Кто обивал пороги у начальства? Все он, председатель!
- Кирилл Евграфович, - сказал Артём. - Выходит, все - таки пробили мы с вами дорогу - то, а? Эти несчастные три версты с гаком…
- Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, - несколько охладил его пыл Носков. - Ещё до весны далеко, потом Мыльников и Осинский - оба люди капризные. Ну, как снова заартачатся друг перед дружкой?
- Мыльников не подведёт, - уверенно сказал Артём. - Я ведь тоже его немного знаю.
- Как говорится, дай бог…
Артём уже пошёл, когда Носков окликнул:
- Приходи вечером в клуб. Награду будут вручать.
- Вам орден за трудную службу? - пошутил Артём.
- Гаврилыч тут у нас отличился…
- Как же, слышал… - улыбнулся Артём. - А помните, как вы его в поселковом крыли? Тунеядец и все такое.
- Что заслужил, то и получает… Пил, бездельничал - вот и ругали. А доброе дело сделал для людей - получай заслуженную награду! Так оно и должно быть… Оступился человек, ни в коем разе нельзя бить его по голове. Наказать нужно, но так, чтобы он сам понимал, что за дело. А выправился, стал человеком - и отношение к нему должно быть человеческое. И дурак, кто тычет в глаза прошлым, попрекает. Именными серебряными часами будет нашего Васю награждать сам начальник отделения дороги. На личной дрезине из Бологого прибудет. Сколько уж я тут живу, а и в глаза - то ещё не видел начальника отделения… Какой почёт нашему Ваське - то, а? Только вот чего я опасаюсь - пропьёт он эти часы…
- Вряд ли, - сказал Артём. - Он, кажется, бросил пить.
- Это ведь дело такое: сегодня бросил, а завтра опять начал.
- Гаврилыч не такой человек.
- А ведь и верно, - сказал Носков. - Что я его знаю, всегда пил… Ни разу не бросал. Не зарекался, как другие. Убеждённый был пьяница.
- И все - таки мне непонятно, почему он вдруг вот так взял и бросил? Неужели действительно на него подействовал этот случай?
Кирилл Евграфович взглянул на Артёма и усмехнулся:
- Может, и ты к этому делу причастный…
- Я ему с осени больше ни одной бутылки не выставил, - сказал Артём.
- Не в этом дело… Тут он мне толковал про портрет, который ты нарисовал… Ты знаешь, сильно это на него подействовало. Ну, как бы тебе объяснить?.. Человека всю жизнь по голове били чем попало, понимаешь? И за дело и не за дело. Честно признаться, и я к этому руку приложил… Он уж и человеком перестал себя считать. Говорят, скажи человеку сто раз свинья, он и захрюкает… Так вот и он. А тут вдруг художник красками портрет рисует. Да ещё, чем черт не шутит, в музее выставят? Ну и спросят в музее люди: что это за личность, мол, такая? И скажут: да так, какой - то пьяница… Нехорошо, это он - то мне говорит, получается… На портрете, дескать, я вышел представительный, будто генерал. Ну и в жизни должен соответствовать этому. Чуешь, как заговорил? Мужик ведь он умный, сам знаешь. Толкует, что разглядел ты в нем человека. Увидел в нем то, что он и сам уже давно позабыл. Вот это, я думаю, главное, что перевернуло ему все нутро… Разбередил ты его душу своим портретом… Показал бы?
- Да хоть сейчас, - сказал Артём.
- Придёшь в клуб - то?
- А как же!
6
Когда Артём пришёл в клуб - он немного опоздал, - начальник отделения дороги вручал щуплому и внешне невозмутимому Гаврилычу серебряные часы и грамоту министерства.
- …Мне особенно приятно поздравить Василия Гавриловича Иванова ещё и потому, что он мой земляк… Я ведь родом из Бологого. И ещё от отца своего - путевого обходчика с восемнадцатого километра - слышал историю о том, как тоже наш земляк - Андрей Иванович Абрамов - не пропустил через Смехово поезд с царскими сатрапами, удиравшими из. революционного Петрограда…
Артём подумал, что ослышался. В зале зашевелились, загудели.
- Помер Андрей Иванович, - сказал кто - то негромко. - В прошлом году похоронили.
Лицо начальника стало торжественно - суровым. Выпрямившись и опустив руки по швам, он сказал:
- Почтим, товарищи, память нашего старейшего железнодорожника и борца за революцию Андрея Ивановича Абрамова минутой молчания…
И люди в зале, скрипя стульями, недружно поднялись со своих мест. А со сцены в зал все так же торжественно - сурово смотрел начальник отделения. Возле него, прижимая к груди большую, в красной обложке министерскую грамоту и коробочку с часами, стоял Гаврилыч, от волнения моргая голубыми глазами.
Артём встал сзади, рядом с высоким худым стариком в полушубке и огромных подбитых валенках. Когда все опустились на свои места, старик истово перекрестился и пробормотал:
- Царствие ему небесное… Ишь, ведь большие люди помнють Андрея Ивановича!
- Мне тут сообщили, что трём жителям вашего посёлка во время Великой Отечественной войны присвоено звание Героя Советского Союза… Как видите, в вашем посёлке мужественных и храбрых людей немало… Ещё раз, уже не от коллегии нашего министерства, а от себя лично благодарю вас, дорогой Василий Гаврилович, за проявленные мужество, находчивость и храбрость при предотвращении крушения поездов.
Начальник пожал плотнику руку, потом вдруг обнял и облобызал. В зале грохнули аплодисменты. Растерявшийся Гаврилыч почесал нос свободной рукой и сказал:
- И делов - то всего: семафор открыть - закрыть… За часики и грамоту благодарствую. - И, выпрямившись, прижал руки к туловищу и по - военному отрапортовал: - Служу Советскому Союзу!
Смешно выглядел Гаврилыч в помятом бумажном костюме, в том самом, в котором он однажды пришёл позировать, в стоптанных валенках и с седым хохолком на голове. И чего это он вдруг вспомнил военное время и ответил начальнику отделения по - военному? Никто в зале не засмеялся. Ни один человек.
Когда Гаврилыч спустился со сцены, ему кто - то освободил место во втором ряду. Носков объявил, что торжественное собрание закрывается и сейчас будет кинофильм "Ошибка резидента".
Гаврилыч на кинофильм не остался. Вместе с ним вышли из клуба ещё несколько человек. Артём догнал их у автобусной остановки. Попыхивая папиросами и ёжась от пронизывающего ветра, с шорохом гонявшего по дороге позёмку, мужики разговорились:
- Важная ты теперя птица, Гаврилыч… Небось в газете про тебя напечатают?
- Шутка ли, сам начальник прикатил на дрезине!
- Покажи хоть часы - то? С надписью?
Зачиркали спички: мужики стали разбирать надпись.
- Гляди - ка, именные! С такими часами Юрка тебя уж не посмеет в вытрезвитель доставлять. А коли додумается, ты начальнику на стол - бряк - глядите, люди добрые, часы - то сам министр пожаловал!
- Зачем же меня в вытрезвитель, ежели я и в рот теперя не беру? - сказал Гаврилыч.
- И награду твою не спрыснем?
- Противно мне твои глупые речи слушать, Тимофей, - сказал Гаврилыч. - Неужто, окромя закуски да выпивки, тебе не о чем и толковать - то? Сказано, не пью я больше - и точка.
- Такой случай раз в жизни бывает… И не отметить?
- Отвяжись ты, Тимоха! - с досадой сказал кто - то. - Василь Гаврилыч, ты и дальше будешь куковать сторожем?
- А ты что же думал, голова два уха, коли у меня серебряные часы, так теперя мне кабинету отдельную дадут и бумаги буду подмахивать?..
Мужики засмеялись. Артём - он стоял немного поодаль - тоже улыбнулся и зашагал к своему дому. Порыв ветра с треском захлопнул за ним калитку, засвистел на разные голоса, продираясь сквозь частокол забора. Поднимаясь на крыльцо, Артём оглянулся: у автобусной остановки все ещё мерцали огоньки папирос.
Глава девятнадцатая
1
Ещё ничто не предвещало весну: плотный, слежавшийся снег надёжно прикрывал землю, дули холодные ветры, принося с собой колючую снежную крупу, мела по дорогам и спрятавшимся под снежным настом полям позёмка, по ночам сердито и басисто покрякивали морозы, но прежней февральской лютости уже не было. Утром взойдёт солнце - теперь оно не крадётся над лесом, как в январе, а подымается вровень с водонапорной башней - глядишь, через час - два и с крыш закапало. И снег вокруг будто испаряется. Вот уже зачернели в саду яблоневые стволы, обнажился обледенелый сруб колодца. Это днём, а к вечеру вдруг зашумят в бору сосны, стряхивая остатки слежавшегося снега с усталых ветвей, помутнеет на горизонте заголубевшееся было небо и чертом налетит на посёлок снежная вьюга. Завоет, засвистит, застучит в окна, попадёшься навстречу - за милую душу по щекам отхлещет. А ночью мороз ударит. Когда вьюга налетает, на улице сразу становится пустынно. Редкий прохожий, согнувшись и подняв воротник полушубка, торопливо пройдёт по дороге, прикрывая рукавицей лицо.
Как - то днём повстречался Артём с бабкой Фросей. Давно не видно было её: морозы загнали на тёплую печку, и нос на улицу не показывала, а тут запахло весной, и выбралась на свет божий. В руках суковатая палка, платок домиком надвинут на живые зоркие глаза, ноги в расшлёпанных валенках переставляет, будто чужие. Увидела Артёма - обрадовалась, остановилась.
- Гляжу, родимый, в окошко - то, а у тебя допоздна свет в избе горит… Ну, ладно, думаю, слава богу, не уехал в Питер - то свой, остался туточка. Уж больно дед - то твой, Андрей Иванович, хотел, чтобы дом не пустой был. Не дождусь, когда растает, давненько свою доченьку - то не проведывала… - Бабка Фрося сморщилась и пустила слезу. - Весной - то два года будет, как похоронена моя Галюшка - то, лежит в сырой землице зарытая… Артемушко, отвезёшь меня на пасху на кладбище? Ноги - то никуда не годятся, не дойду пешком - то, родимый. И деда твоего, Андрей Иваныча, помяну в своей молитве.
- Отвезу, бабушка!
- Ну? дай бог тебе здоровьичка… Скоро таять начнёт. С Евдокеи - плющихи жди оттепель. Машинку - то твою, гляжу, совсем снегом замело. Не испортится она, Артемушко?
Ничего не попишешь - пришлось "Москвичу" зимовать на дворе. Вот весной начнут они с Гаврилычем строить сарай - гараж. Будет там место и для машины, и для верстака. В Ленинграде у него много разного инструмента. Автомобилисту нельзя без этого. Он давно мечтал оборудовать себе что - нибудь вроде слесарно - столярной мастерской.
- Скорей бы уж тепло, - продолжала старуха. - Машенька - то вчера из лесу вербы принесла. Сунула в банку с водой, к утру вся как есть и распустилась… Верба - то, она самая первая чует весну.
Артём тоже ждёт лета. Недавно он начал большое полотно, которое назвал "Три версты с гаком…". Ещё летом, гуляя с Таней вдоль путей, он обратил внимание на великолепный вид с железнодорожного моста: речка Березайка с почерневшими кладками, перед речкой большой луг с редкими могучими соснами и кусок просёлка. Дальше за рекой бор, а. на опушке несколько стогов… Всякий раз, глядя на этот пейзаж, он испытывал такое же волнение, что и в свой первый приезд в Смехово, когда подвёз на "Москвиче" Носкова.
Несколько раз летом и осенью приходил он сюда и делал эскизы. Особенно красив здесь был закат. Багровое небо с лёгкими облаками опрокидывалось в тихую Березайку, а ели и сосны пылали как факелы…
Холст, натянутый на подрамник, загораживал весь угол. Первое время днём удавалось поработать всего несколько часов: очень уж короток зимний день, да и освещение так себе. Как только станет потеплее, перетащит он подрамник наверх, в мастерскую.
- Правда это, Артемушко, говорят про Ваську - то, будто большой начальник приезжал на дрезине и орден ему повесил… За какие же это доблести?
- Не орден, а именные часы, - сказал Артём.
- Ваське - то? Ведь пропьёт, окаянный!
- Не пьёт он теперь, бабушка.
- С дружками своими и пропьёт… Иль потеряет! Артём понял, что надо уходить. Бабка Фрося может до сумерек беседовать. Её даже не смущает, что иногда ответов не слышит. Она готова разговаривать и в одностороннем порядке. Артём покивал ей, показал на часы, дескать, время подпирает, ретировался к своей калитке.
Он уже прошёл мимо почтового ящика - газету утром вынул - и остановился. Сквозь дырочки невозможно было разглядеть конверт, но у него почему - то появилась уверенность, что там лежит письмо! Ключ торопливо царапнул по металлу, откинулась крышка, и в руки Артёма упал тонкий голубоватый конверт. Обратный адрес: Пермская область. Серьгинский район. Улица. Дом. Почерк не её, не Танин. Быстро надорвал конверт, обратив внимание, что руки дрожат. Строчки мельтешат, сразу и не разобрать. Незнакомый косой почерк: "Артём Иванович! Вам пишет Танина подруга - Зоя. Я толком не знаю, что у вас с ней произошло, но вижу, что Таня вас любит. Она рассердится, если узнает, что я вам написала. Но я должна это сделать: Таня в больнице. Её положили сегодня утром. До свидания. Зоя".
Артём вертел письмо, вернее - записку в руках. Ну что за манера у людей не ставить число! Вспомнил, что на почтовом штемпеле указывается дата. Письмо отправлено из Перми 6 марта. А сегодня десятое…
- Здравствуйте, Артём Иванович! - поздоровалась Машенька, проходя мимо калитки. Артём посмотрел на неё невидящими глазами и не ответил. Машенька удивлённо подняла брови и с обиженным видом прошла к своему дому.
Он выехал в этот же день. Положил в сумку чистую пару белья, шерстяные носки, мыло, зубную щетку. Запер на замок дом, ключ спрятал под крыльцо. Полчаса слонялся возле клуба, дожидаясь автобуса. Проходившие мимо с работы люди здоровались, Артём рассеянно отвечал. За несколько минут до прихода автобуса вспомнил про школу - завтра ведь занятия, - сбегал на почту и позвонил директору. Тот только спросил, когда Артём вернётся, и без всяких возражений разрешил отпуск на две недели. В Бологом купил билет - поезд отправлялся через три часа - и стал слоняться по пустынному перрону. Бологое - оживлённая станция. В залах много народу. То и дело прибывали и отправлялись разные поезда: пассажирские, скорые, экспрессы.
Прибывая и покидая станцию, тепловозы и электровозы издавали продолжительный мелодичный сигнал, совсем непохожий на привычный в Смехове паровозный гудок. Красивые экспрессы с белыми надписями на красных и синих вагонах: "Нева", "Ладога", "Северная Пальмира" бесшумно отрывались от высокого перрона и, окутавшись снежной дымкой, уносились вдаль.
По перрону гулял ветер. Он выдувал из массивных бетонных урн пустые коробки из - под сигарет, конфетные обёртки и швырял их на пути. Артём продрог в своей куртке и, отворив тяжёлую дверь, вошёл в зал ожидания. У буфета парни в лыжных куртках и шапочках пили пиво. В углу пухлые рюкзаки, связанные по всем правилам лыжи. Артём купил в киоске газету "Советская Россия" и присел на тяжёлую скамью.
Зал ожидания гудел, шевелился, дышал. Поминутно хлопали двери, с глухим шумом прибывали поезда. Женщины, мужчины, дети с чемоданами, узлами, вещмешками выливались на перрон, а оттуда вливались прибывшие. Наверное, самое беспокойное существо на свете - человек. Сколько, интересно, одновременно находится людей в пути?..
3
Путь до уральского села Серьга был долгим, со многими остановками и пересадками. В Перми он сел на другой поезд, который довёз до небольшой станции, затерявшейся в крутых снежных горах. Оттуда на автобусе добрался до ничем не примечательной деревушки, приткнувшейся на скалистом берегу реки Сылвы. Дальше автобус не пошёл - снежный завал. За день до приезда Артёма здесь пронёсся сильный буран и засыпал дороги. От деревушки до Серьги почти целый день ехал на лошади, впряжённой в широкие дровни. Ехал вдвоём со старухой, которой нужно было в райцентре уладить какие - то пенсионные дела. Лошадка была низкорослая, мохноногая, монгольского происхождения. Шла ходко, но на рысь переходила неохотно. Старухе то и дело приходилось понукать, шлепать вожжами по заиндевелым бокам, чтобы заставить лошадку потрусить немного. В дровнях было положено душистое сено. Запасливая бабушка захватила с собой два тулупа. Один отдала Артёму.
Старуха сидела впереди, в высоком вороте тулупа спряталась её голова, закутанная в пуховые платки. Вожжи она подоткнула под себя и что - то монотонно рассказывала. Артём сидел к ней спиной и почти ничего не слышал. Длинная извилистая дорога, поблёскивая колеёй, неторопливо выползала из - под дровней. Дорога огибала высокие горы, взору открывались снежно - голубые, подёрнутые дымкой лесные дали. Внизу простиралось ровное белое поле, напоминающее покрытое льдом и снегом море… Снег вдруг на глазах стал таять, зазеленели кипарисами и пальмами галечные берега, и вот уже Черное море катит синие волны на песчаный пляж. В воздухе кричат чайки, где - то далеко плывёт большой белый пароход. Артём стоит на облизанном волнами камне, взмах руками… и он носом зарылся в снег.
- Тп - р - ру! - услышал грубоватый голос старухи. - Да стой ты, лешая!
Артём сидел на обочине и моргал залепленными снегом глазами. Дровни остановились, и старуха повернула к нему смеющееся морщинистое лицо.
- Задремал, кукуш? - спросила она. - Гляди - ко, как ловко кувырнулся… Прямо носом в сугроб упакал!
- Далеко ещё? - спросил Артём, поднимаясь.