И пока неизвестная машина погружала ее в туман и темноту, Нэнси старалась максимально запомнить все, что видела, слышала и обоняла, – она ведь была исследователем.
Двенадцать дней назад его маячок – освобожденный из заточения на полке в туалете и торжественно водруженный на журнальный столик – начал чередовать фиолетовые всполохи с красными. Красный цвет означал, что кто-то вошел внутрь. И еще – что тот, кто туда проник, теперь с легкостью обнаружит месторасположение далекого маяка: он был четко обозначен и мигал на все еще работающей карте.
Он думал избавиться от приемника, рассматривал варианты отправки его по почте и даже размышлял о том, чтобы утопить его в реке Чикаго – надо же сбить со следа собак. Но неожиданно признался себе, что хочет быть обнаруженным. Да. Впервые в жизни он честно сказал себе: "Я хочу, чтобы меня нашли".
Он привел в порядок записи и фотографии, всю хронику. Упаковал чемодан и навел чистоту в комнате. Он безостановочно смотрел новости по кабельному телевидению и отслеживал их в Интернете. Разумеется, это был вопрос времени – и все же он удивился, когда раздался звонок в дверь.
Он ожидал увидеть вертолеты и прожектор, бойцов спецназа со щитами в руках и масками на лицах, врывающихся через двери и окна и пускающих в ход автоматы и парализующий газ – он даже практиковался в падании на пол и скрещивании рук за головой. До Гайдпарка и дома Обамы отсюда всего десять минут ходу – и это должно было придать сенсации еще более захватывающий характер.
Но вот он стоит и смотрит в окно, услышав сигнал интеркома: внизу, на Кимбарк-авеню, все так же мчатся автомобили, все так же прогуливаются, болтают или спешат куда-то люди – и никаких тебе эвакуаций, спецопераций, специальных транспортных средств, все как всегда…
Снова раздался звонок в дверь.
Ему стало интересно – это парень из UPS?
– Да!
– Здравствуйте, – похоже, женщина.
– Да!
– Я кое-кого ищу… ищу того, кто… мгм… кто живет в 86 градусах 19 минутах 27 секундах на север…
Он усмехается, открывает дверь и снова удивляется: женщина, совсем молодая и совсем одна – даже без оружия, во всяком случае на первый взгляд.
Она протягивает правую руку:
– Я – Нэнси Цукерман.
– Здравствуйте. Я – Николас Уокер.
– Я исследователь, – говорит она. – Из Арктики.
– Правда? – Он жестом приглашает ее войти. – Я тоже. Какая удача для нас обоих!
Она откладывает в сторону пальто, которое он вручил ей при входе, и довольно нервно пытается объясниться. Почему она была в Арктике, как она обнаружила станцию во время дрейфа на лодке, как случайно веслом запустила механизм и благодаря этому оказалась внутри. Сначала она думала, что это военный объект – русский, американский или китайский, но потом, когда провела там часы, исследуя интерьер, – специфические материалы, формы и технологические интерфейсы, необычная система освещения, незнакомая письменность, непонятные изображения – ей в голову пришла другая версия, совершенно безумная на первый взгляд. Рассказывала, как все сфотографировала, включая пульт управления и карту, на которой одиноко мигал крошечный огонек посреди Северной Америки. И как потом, уже в Лунгиэрбюэне, на собственном компьютере вычислила точное расположение этого огонька: 41 градус 47 минут 54.1475 секунды на север и 87 градусов 35 минут 41.7095 секунды на запад, Саут Кимбарк-авеню между 53-й и 54-й улицей, Чикаго. Как взяла со станции несколько мелких вещиц, включая его фото – то самое, которое она показала консьержке внизу, чтобы найти его квартиру.
Она протягивает ему фотографию – и он говорит:
– О, это мое лучшее фото. Я был молод. Так молод!
Он переворачивает фото вниз лицом и смотрит на Нэнси.
Они разговаривают уже почти десять минут, а она все еще не спросила, кто он такой и что здесь делает. Это замечательно. Он ведь никуда не спешит.
Она слегка сбита с толку.
– Должна сказать, я невероятно взволнована. Это невероятно. Это выглядит так, будто я сошла с ума или будто меня буквально вознесли на небеса. Это… какая-то новая степень волнения, – переводит она дыхание и добавляет: – И еще я боюсь. Мне страшно.
– Страшно? Вы боитесь? Меня?! О нет, не надо. Не стоит.
– Но я боюсь не вас. Меня пугает то, что я никому об этом не сказала: ни коллегам, ни боссу, ни кому-то из правительства, ни даже маме… Я не знаю, каковы правила. И я не знаю, какое дерьмо может из всего этого получиться.
Как интересно!
– А почему вы решили держать это в тайне?
Уж он-то хорошо знает про тайны и секреты.
– Ну, возможно потому, что… может быть, я беспокоилась… хотя нет. Скажу вам честно: я хотела сама во всем разобраться. Дойти до сути и быть первооткрывателем – как Колумб или Магеллан. Как Галилео или Эйнштейн. Впрочем, извините. Вы ведь знаете, кто они?
Он улыбается:
– Да.
– Прежде чем все остальные узнают обо всем и подвинут меня с дороги – я хочу сама исследовать и понять все, что мне доступно. Я хочу быть экспертом.
Ему нравится эта девочка.
Он сделает ей подарок, о котором она так мечтает.
– О господи, – она роется в сумке и извлекает оттуда два магнитофона. – Могу я сделать запись нашего разговора?
– Разумеется. – Он замечает в сумке знакомый предмет и спрашивает: – Вы нашли золото? Там, на станции.
Она слегка смущается, даже краснеет и вытаскивает из сумки золотой полуфунтовый цилиндр размером с тюбик от помады:
– Я взяла это как образец для исследований. Вы можете забрать обратно.
Он поглаживает слиток пальцем.
– И вы говорите – вы видели на станции все эти изображения?
– Да. На трех огромных сферических экранах. Как в офисе.
– Слева и немного назад от входа?
– Сотни картинок на мониторах, 3D фотографий, цветных, хижины, здания, города, сельскохозяйственные животные, горшки, телеги, солдаты, дети, храмы, похоже, – со всех континентов, Европа, Азия, Африка…
Ему не хочется выглядеть напыщенным и самодовольным, но все же он не может сдержать улыбку осведомленности и прерывает ее:
– Я знаю. Это я их сделал.
– Вы снимали сверху? И я полагаю, с очень мощной линзой, да?
– Сбор информации должен вестись тайно. Я старался минимизировать эффект Хоуторна – люди ведут себя совершенно иначе, когда догадываются о том, что за ними наблюдают.
– Но многие фото выглядят чрезвычайно древними. То есть не сами фотографии, а то, что на них изображено, – люди, здания и прочее.
– Они действительно древние.
Она как будто колеблется, прежде чем решается задать следующий вопрос:
– Так вы… Вы делали эти фото до того, как была изобретена фотография?
"Видимо, я была права, – думает она, – когда предположила, что ему никак не меньше двухсот лет".
– И движущиеся изображения тоже. Своеобразное видео – более или менее. С того дня, как я прибыл и до того момента, как моя камера вышла из строя. К этому времени уже были изобретены земные технологии, поэтому мне показалось нецелесообразным и бессмысленным запускать ее снова.
– Могу я спросить вас… о вашем возрасте?
На этот раз он делает паузу – ему интересна ее реакция.
– Станция была установлена в четыреста двадцать девятом году. Нашей эры.
Она смотрит на него, не в силах вымолвить ни слова. В голове ее происходит мучительная борьба.
Он снова повторяет ответ, изменив формулировку, словно пытаясь помочь ей осознать этот факт:
– Я прибыл сюда тысяча пятьсот восемьдесят девять лет назад.
– Вам тысяча шестьсот лет?
– Тысяча восемьсот семь. Солидный возраст даже для моей планеты.
"Ну вот, – думает она, – наконец-то… "для моей планеты"… Эта версия казалась безумной, а ведь она – единственное разумное объяснение всего этого".
Она пытается нормализовать дыхание:
– Где… откуда… с какой вы планеты?
– Мы называем ее, – на мгновение его голос превращается в нечеловеческое шипение и гул, – Вризхонгил. – И снова – на английском, без малейшего акцента: – На самом деле это спутник, который вращается вокруг более крупной планеты. Ну а та вращается вокруг нашего солнца, разумеется. Приблизительно в шестидесяти двух световых годах отсюда. Не так уж далеко, если разобраться. Но достаточно далеко, чтобы потребовался я.
Нэнси продолжает молча смотреть на него. Это что, на самом деле? Это все не сон?
Он представлял себе этот разговор тысячи раз, даже иногда репетировал.
– Вы, наверное, думаете, не сумасшедший ли я. Честно говоря, за эти годы были моменты, когда я и сам начинал сомневаться: может, я и правда безумен? Может быть, вся эта история со шпионажем, полярной станцией и моим присутствием на чужой планете, где меня оставили почти две тысячи лет назад, – плод воспаленного воображения или шизофренический бред жалкого спятившего старика? И в те моменты, когда переживал подобный экзистенциальный кризис, я использовал одно сильнодействующее средство, чтобы доказать себе, что я нормален и что я – тот, кем себя считаю.
Он берет с журнального столика маникюрные ножнички и с силой втыкает их себе в ладонь правой руки. Его кровь – оранжевая, как фанта, капли ее попадают на стол и, шипя, прожигают дерево, как кислота.
– Конечно, – говорит он, беря тряпку, чтобы вытереть стол и руку, – скептик может подумать, что это фокус, театральный эффект. Но вы, мисс Цукерман, вы видели мою станцию в Арктике. И видели там мои фотографии.
– Да.
– Поскольку у вас есть все эти свидетельства, я очень рассчитываю на то, что мне не придется убивать себя, дабы доказать, что я говорю правду.
Он улыбается. Ему и правда совсем не хочется вынимать глаза из орбит, или показывать ей свой раздвоенный фосфоресцирующий член, или демонстрировать отсутствие заднего прохода.
– Я вам верю, – говорит она.
Он рассказывает, что его правительство разработало систему контроля за жизнью на планетах, которые могут быть полезны для вризхонгилианцев, что Земля была одной из этих ста шестнадцати планет и что он прибыл сюда после восьмидесятитрехлетнего полета. Большой корабль нес сразу четыре корабля-разведчика, которые потом распределились по четырем находящимся рядом планетам, вместе с наземными станциями и отдельными экспедиционными самолетами. Предварительно были собраны разведданные и сделаны фотографии людей, это было нужно, чтобы пластические хирурги на борту корабля-носителя привнесли во внешность необходимые изменения: модернизация ушей, удаление внешнего хряща шеи, придание коже убедительной мягкой структуры и соответствующего цвета.
Его станция была установлена в полярных льдах.
И миссия началась.
Сигнал от Земли до Вризхонгила идет шестьдесят два года, поэтому коммуникация была затруднена и непрактична. Он проводил каждый год шесть недель на полевых работах: облетал вокруг земного шара, фотографировал, снимал видео, наблюдал за населенными пунктами, делал наброски примечаний – а остальное время посвящал редактированию и анализу собранного материала.
– Ха, – говорит она.
– Что?
– Многовато времени для редактирования и анализа.
– Да, конечно. У нас есть проблемы с производительностью. Но видите ли, мы спим от двадцати до двадцати одного часа в сутки. Ваша способность долго не спать – это, пожалуй, единственное, чему я завидую у людей.
Он не стал добавлять, что есть кое-что, что он считает чудовищным в людях: например, потребность в еде и последующем избавлении от съеденного. У любой цивилизации существуют отбросы и выродки, убийцы и психопаты, извращенцы и телевизионные проповедники. Но на Земле каждый человек жует еду и переваривает ее, а потом исторгает из себя дерьмо – и это внушает ему глубочайшее отвращение.
Один раз в сто лет, говорит он, корабль-носитель должен был посещать его и забирать наработанный материал – копию подробной мультимедийной хроники жизни на Земле за столетие. И между прочим, каждый из его шести первых отчетов получил в штабе наивысшую оценку.
– Таким образом, там, на вашей планете, узнавали о том, что происходит на Земле, только через сто лет?
– Или больше.
– И еще в течение ста лет вы не могли услышать никакой реакции, никакого ответа?
Он пожимает плечами:
– Скорость света есть скорость света… ее никто не отменял.
В тринадцатом веке, когда заканчивалась восьмисотлетняя командировка, его должен был сменить другой агент, а он должен был вернуться на Вризхонгил и отработать в штабе еще порядка пятисот лет – до выхода в отставку. Но в 1229 году корабль-носитель не прилетел. Корабль-носитель вообще больше никогда не прилетал.
Он так и ждет с тех пор. И всегда находится в зоне доступа. Правда, хронику уже не ведет. Хроника, говорит он, сегодня выглядит довольно нелепо.
Он объясняет, что люди с его планеты обладают выдающимися с точки зрения земных стандартов способностями – они могут в совершенстве овладевать местными наречиями, и он пользовался этой способностью: дважды в год, во время своих полевых экспедиций, в июне в Южном полушарии и в декабре в Северном, он находился среди людей инкогнито. Если вдруг ему угрожала опасность или кто-то пытался его захватить – он приводил в действие оружие, длинную палочку, которая временно парализовала любое живое существо на расстоянии 200 футов – паралазер. За 1442 года он использовал оружие 373 раза – не так уж редко. Кроме того, когда его самолет летел очень близко к земле – люди иногда его замечали, и это вызывало у них страх и тревогу. Чтобы продемонстрировать им свои добрые и мирные намерения, она давал им бусы, символы и кусочки золота.
– Да, – он словно слегка оправдывался. – Участвующие в опросах вправе рассчитывать на небольшое вознаграждение – это записано в нашем стандартном протоколе.
– А станция, – спрашивает Нэнси, – была установлена в Арктике из соображений конспирации?
Он кивает.
– Да. И для моего личного комфорта тоже. Вризхонгил – довольно прохладная планета. Все эти адские месяцы, – кивает он на окно, – я не устаю благодарить того, кто изобрел кондиционер.
Нэнси сидит здесь в его свитере – в комнате очень холодно.
– Место, где я родился, считается у нас теплым, – говорит он. – Там климат примерно как в Фербенксе. Был. Ну, так или иначе…
– Тогда почему вы здесь сейчас? Почему не в Арктике?
– Самое подходящее место для меня, а?
Но она не принимает его шутки.
– Несчастный случай, – произносит он.
Он как раз заканчивал свой очередной ежегодный облет Северного полушария, только что повторно посетив и запечатлев большой индейский город Каокия – в месте слияния Миссисипи и Иллинойса. Летя назад, к станции, он внезапно потерял управление и разбился у озера Мичиган. Ему удалось спасти золото, паралазер, видеооборудование и маяк (он коснулся проблескового устройства на столе), а самолет затонул.
– В таком случае порядок действий определен очень четко: нужно находиться максимально близко к месту аварии и ждать подмоги… Кроме того, у меня и не было возможности вернуться в Арктику. Поэтому я построил в лесах жилище и сосуществовал с аборигенами. Время от времени мне приходилось размахивать моим паралазером, чтобы чувствовать себя в безопасности. И боюсь, я никогда не разуверял их в существовании Белого Бога с Неба.
– Извините, а как же европейские поселенцы?! Что вы скажете о них?
– Они прибыли позже. Намного позже, – он делает паузу, возможно – для усиления эффекта: – Триста пятьдесят шесть лет спустя. Я потерпел крушение в феврале тысяча триста семнадцатого года. Когда прибыли французы, они, к счастью, пропустили мимо ушей рассказы индейцев: еще один сверхъестественный герой среди множества сверхъестественных героев у дикарей.
– Так, значит, чтобы прокормиться, вы охотились и занимались собирательством?
– Я не ем вообще. Мое тело поглощает питательные вещества прямо из воздуха. – В этот момент он начинает испытывать неловкость от мысли, что она может захотеть воспользоваться его санузлом. А там нет и никогда не бывает туалетной бумаги.
Он рассказывает ей, как перебрался в Чикаго практически с момента его основания, как продавал золото, работал где придется, чтобы не тратить запасы золота, как потерял видеокамеру и паралазер в большом пожаре 1871 года, как трудно было в те времена с подоходным налогом, удостоверением личности и карточкой социального обеспечения. Разумеется, он никогда не обращался за медицинской помощью к врачам и старался менять место жительства до того, как соседи успевали заметить, что он вообще не стареет. Это его четырнадцатая квартира. И за исключением тех лет, что он провел в Виннетка, с 1940-го по 1960-й, чтобы испытать на себе особенности проживания за городом ("Антрополог всегда остается антропологом"), начиная с 1837-го, он жил в Чикаго.
Они разговаривают уже больше трех часов. А до ее прихода Николас бодрствовал тоже порядка трех часов. Он становится все более сонным.
– Вы так ничего и не рассказали о вашей планете, – говорит Нэнси. – Ваши люди, ваша история… у нас так много тем для разговора!
– Да, действительно. Но если не возражаете – я бы хотел закончить на сегодня и продолжить нашу беседу завтра.
– О, разумеется, конечно, извините…
А что если он сбежит? Или скоропалительно умрет? Тогда, успокаивает она себя, у нее останутся записи сегодняшнего разговора, фотографии – она сфотографировала его, его станцию и знает ее местоположение. Так что все в порядке.
– Спасибо. Все это так… необычно… так странно… я не могу подобрать слов, чтобы высказать… Спасибо.
– Я тоже рад. Мне приятно, что именно вы – тот человек, кто совершил это открытие. Я очень, очень удачлив, мне повезло.
– Вам повезло? Нет уж, это я как будто выиграла джекпот в лотерею.
Он начинает хихикать. И хихиканье, по мере того как он все больше расслабляется, превращается в ржание.
Что это? Она испугана. Он что, собирается ей сообщить, что все это розыгрыш, обман? Что он – актер в каком-то невероятном, тщательно продуманном реалити-шоу?
– Простите меня, – говорит он, все еще смеясь. – Усталость напрочь лишила меня манер. Простите.
– Но в чем дело?
– Есть другая часть истории, которую вам следует знать. Я собирался приберечь ее на завтра. Но теперь, когда я вас так расстроил, придется все рассказать прямо сейчас.
И он начинает – с более подробного, чем раньше, описания своего самолета: маленький, всего 26 футов в длину, большой прозрачный купол, полозья вместо колес и много навигационных приборов спереди фюзеляжа.
– Когда люди Севера видели мой самолет, скандинавы, саамы и другие, девятьсот или тысячу сто лет назад, – как он летит по небу в самом разгаре зимы – как вы думаете, как они его воспринимали?
Нэнси качает головой – она понятия не имеет, что он пытается сказать.
– Летающие санки, в которых сидит бородатый человек, приносящий подарки.
– О господи!
– А кто везет эти санки? Никто? Этого быть не может… на фюзеляже множество антенн. И эти антенны казались им… чем?
– О боже!
– Правильно: рогами северных оленей.
У нее было почти три недели, чтобы привыкнуть к мысли, что она обнаружила следы существования внеземной цивилизации и что она может вступить в контакт с существом с другой планеты. Но живой Санта Клаус – это уже слишком…