Возможно, эту парочку ждет сюрприз.
Несколько секунд они оставались на исходных позициях – двое в пальто и безумный поэт. Черный треугольник под одиноким фонарем. И вот задвигались: парни – плавной ловкой походкой, которую я уже видел, Лунатыч накренился на бок, вскрикнул, из кончиков его пальцев вырвались лучи. Ага, сотворил руну "Тюр". Сильная руна. Стальным осколком засверкала она, рассекая темноту, понеслась к нелюдям в пальто. Те увернулись – грациозное pas-de-deux, надо признать, – расступились и, пропустив стрелу-руну, снова сдвинули плечи, двинулись к дряхлому богу. Боевое построение "топор".
Лунатыч же, метнув "Тюр", поневоле сник. Руны Древнего Письма применять утомительно, а Лунатыч давно растерял почти всю свою колдовскую силу. Он раскрыл было рот – наверное, хотел произнести заклинание, но не успел: прямоугольные подступали, зловеще-быстрые, этакие супермены, и я снова ощутил гнилой запах, еще более сильный: словно голову в лисью нору засунул. Они на бегу расстегивали пальто – стоп, но можно ли назвать это бегом? Скорее скольжение лодок по волнам. Долгополые пальто-паруса окутали несчастного лунного бога, скрыли от глаз.
А он запел. Мед поэзии – это вам не фунт изюма: на секунду его пропитой, хриплый голос обернулся голосом Мани в его полном Обличье. Внезапно в воздухе разлилось сияние, хищники зарычали, оскалив зубы… и я услышал дорожную песнь безумного бога луны, песнь на языке, которого вам никогда не выучить, на языке, одно лишь слово из которого может вселить в смертного умопомрачительный экстаз, сорвать с небес звезды, вышибить из человека душу или воскресить его.
Он запел, и охотники немного помедлили: что это? Неужто под черной шляпой заблестел влажный след от слезы? Мани пел заклинание любви, и смерти, и красоты опустошения, и недолговечного светлячка, который озарит тьму – не дольше, чем один вздох, не дольше, чем один взмах крыла, – а потом угаснет, догорит, умрет.
Песнь задержала их максимум на секунду. Может, они и прослезились, но их голод не унимался. Они поплыли по воздуху вперед, широко расставив руки, и тогда я заглянул под их расстегнутые пальто, и мне показалось, что под их одеждой вообще нет тел: ни шерсти, ни чешуи, ни плоти, ни костей. Только тени, мрак Хаоса, мрак, не имеющий ни цветов, ни оттенков, даже не знающий, что такое цвета; дыра, прорезанная в сущем. Всеядная голодная прорва.
Брендан сделал шаг вперед. Я поймал его за рукав, удержал. Поздно: Лунатыч обречен. Старик упал – не с грохотом, но со странным шорохом, точно из него выпустили воздух, и твари, уже вовсе не похожие на людей, набросились на него, как гиены. Сверкали клыки, в складках одежды шипело статическое электричество.
Двигались они совершенно не по-человечески. Ни одного лишнего жеста. Словно пылесос, высосали его полностью: кровь и мозг, все до последнего заклинания, до последней искорки, со всеми чадами и домочадцами. То, что осталось после их трапезы, походило не столько на человека, сколько на плоскую картонную фигуру, валяющуюся в грязи.
Они застегнули пальто, под которыми скрывалась ужасающая пустота, и ретировались. Молчание. Плач Брендана. У него сердце доброе, не то что у меня. Я вытер лицо (вспотел, должно быть), выждал, пока дыхание вернется к норме.
– Мерзко, – проговорил я наконец. – Да, с конца света я ничего похожего не видывал.
– Ты слышал его? – спросил Брендан.
– Слышал. Кто бы мог подумать, что в старике оставалось столько волшбы!
Брат промолчал, пряча глаза.
Я вдруг почувствовал, что проголодался. Позвать его, что ли, в пиццерию? Нет, лучше не надо. Еще обидится. Брен в последнее время такой ранимый…
– Ну ладно, как-нибудь увидимся… – И я, пошатываясь, побрел своей дорогой. Почему с братьями всегда так трудно общаться? Надо бы позвать его в гости, что ли, но как-то духу не хватило…
Разве я мог предвидеть, что будет дальше? Предвидел бы – зазвал бы его к себе… Вышло так, что в этом Обличье мне больше не суждено было его встретить.
На следующий день я проснулся поздно. С головной болью, привычной тошнотой – послевкусием коктейлей… И тут припомнил… так припоминаешь, что в спортзале потянул спину, даже не подозревая, как будет ныть хребет наутро… Я подскочил на кровати.
"Эти двое, – подумал я. – Эти самые".
Видно, вчера я захмелел сильнее, чем мне казалось. Потому что теперь, утром, одно только воспоминание о парнях в долгополых пальто вызвало у меня парализующий страх. Запоздалый шок. Что ж, в моей жизни такое не впервые. Я заказал в номер наилучшее лекарство – плотный завтрак. За кофе, беконом и оладьями, утонувшими в море кленового сиропа, я воскрешал себя к жизни. Получилось неплохо, если сделать поправку на обстоятельства. Но я так и не смог окончательно вытеснить из головы ни смерть Лунатыча, ни то, как пальто, наполненные пустотой, стремительно его растерзали. Слопали волшбу, застегнулись и почапали по своим делам. Ходячая поэзия.
Меня осенило, что уцелел я чудом. Если бы они не унюхали Лунатыча, им на ужин достались бы ваш покорный слуга и его брательник – блюдо дня, двойная порция. Но мысль меня не утешила: если эти субчики действительно охотятся на таких, как мы, это всего лишь передышка, не спасение. Рано или поздно узкомордые станут точить зубы о мою дверь.
Я доел завтрак и позвонил Брену. Автоответчик. Я нашел в справочнике телефон его ресторана, набрал. Отключен.
Я попытался бы позвонить ему на мобильник, но мы не так уж близко общаемся. Я не знал ни номера его мобильного, ни имени его девушки, ни даже номера его дома. Поздно спохватился, а? Так-то… Жизненный принцип carpe diem вышел мне боком. Итак, я принял душ, оделся и поспешил на работу к Брену – в "Летучую пиццу" (вот идиотское название!), надеясь, что мой близнец подскажет что-нибудь умное. В небе сгущались облака.
По дороге я почувствовал: что-то неладно. Не доходя десяти кварталов, понял, что именно. Сирены, пожарные, крики, клубы дыма – все это лишь подтвердило мою гипотезу. Тучи в небе были какие-то зловещие… Над местом катастрофы они громоздились в форме русской шапки. Вместо меха – торчащие дыбом молнии. Чем ближе к ресторану, тем сильнее ныло у меня в груди. Да, что-то неладно, что-то неладно…
Покосившись по сторонам – не следит ли кто? – я левой рукой начертил "Беркану", руну прозрения, и, сощурившись, взглянул в ее окуляр: руна эта наподобие подзорной трубы. И узрел я дым, и молнии, бьющие с земли в небо, и лицо брата – бледное, осунувшееся; потом – огонь, сменившийся темнотой, и наконец то самое, чего страшился: Тень… и ее миньонов, волков, призрачных охотников, закутанных в тяжелые пальто.
"Эти самые, – подумал я и выругался. – Опять эти". Теперь я знал, откуда они мне знакомы по прежним временам… В прежнем Обличье они тоже были не сахар, вот только я жил более насыщенной жизнью и, признаюсь, редко о них задумывался – других забот хватало. Теперь же задуматься пришлось: я начертил руну невидимости и под ее прикрытием обогнул столб черного дыма – погребальный костер Бренданова ресторана (и, как я мог предположить, самого Брендана, ведь в моем видении выглядел он неважно…).
Я добрался до места, зорко высматривая долгополые пальто. Куда ни глянь – пожарные машины и полицейские фургоны. Улица перегорожена. Пожарные пытаются залить водой огромное трескучее пламя, которое уже глубоко пустило корни в "Летучую пиццу".
Я мог бы сказать им, что они зря стараются. Дело рук огненного бога – даже если это бог Домашнего Очага – не затушишь в два счета. Это вам не петарда какая-нибудь. Пламя рвалось вверх, вымахало на высоту тридцати, сорока, пятидесяти футов – желтое, чистое, с прожилками волшбы, которые вашему Народу показались бы обычными пляшущими искрами… Но стоит одной жалкой искорке попасть на вас, как она мигом разденет вас буквально до костей.
"А Брендан? – подумал я. – Может, он все-таки жив?"
Если и жив, то здесь его нет. Никто не смог бы выжить в таком пожаре. Он жив, только если сбежал. Но драпать – не в характере Брендана. Он принял бой: видение мне подсказало это. Вдобавок мой брат – принципиальный противник применения волшбы среди Народа Человеков. Раз он прибег к чарам, положение у него было безвыходное.
Чтобы узнать судьбу брата, я начертил "Ос" – руну загадок. Увидел лица – узкие, волчьи, увидел улыбку Брена, улыбку-оскал – он стал неотличим от меня, рассвирепел, одичал, в нем вскипела кровожадная ярость. Знаете, из моего брата вышел бы неплохой воин – только его гнев нелегко разжечь. Я увидел, как он выхватил меч мысли – раскаленный, вибрирующий клинок, испускающий полупрозрачные лучи. Меч, который одним легким движением разрубает хоть шелк, хоть гранит. Меч, которого я не видел с последнего конца света, пламенное оружие огненного бога. Едва соприкоснувшись с тенью в расстегнутом пальто, меч… погас, развеялся в дым.
И тогда, в темноте, двое накинулись на Брена. Ответ получен. Что ж, по крайней мере, мой брат умер красиво.
Я вытер лицо и сделал выводы. Вывод первый: теперь я – близнец-одиночка. Вывод номер два: если Брен не забрал охотников с собой на тот свет (сильно сомневаюсь, что забрал), парочка пальто идет по моему следу. Вывод номер три…
Не успел я призадуматься над третьим выводом, как в мое плечо вцепилась чья-то тяжелая рука. Другая рука ухватила меня за руку чуть выше локтя, и обе надавили до хруста. Мучительная боль. Сустав обездвижен. В ухе – басовитый знакомый голос:
– А, Ловкий! Как я раньше не догадался, что без тебя тут не обошлось. Твой автограф на этих руинах аж светится.
Я завопил и попытался высвободить руку. Но этот козел вцепился железной хваткой.
– Шевельнешься – руку сломаю, – презрительно проскрипел голос. – Или так и так сломать? Со старых времен за тобой должок…
Я дал ему понять, что рука больше нравится мне целой. Он еще глубже вдавил пальцы – я почувствовал, что кость вот-вот сломается, и завопил – а он с силой отпихнул меня к стене. Я ударился о стену, отскочил, развернулся, вытаскивая из ножен меч мысли. В меня уперся взгляд – бесцветный и тусклый, как ненастье. Что ж, беда не приходит одна. Передо мной стоял мой друг, затаивший на меня обиду. Это не редкость – друзей, которые бы на меня не обижались, у меня теперь нет.
Правда "друг" – это еще как сказать. Да, он из наших, но, знаете ли, все очень непросто. Дождь огню не товарищ. Вдобавок в своем нынешнем Обличье он превосходил меня по росту, весу и физической силе. Физиономия у него была – мрачнее тучи, и все мои намерения с ним драться выдохлись, точно дешевый одеколон. Я убрал меч мысли в ножны. Собрался с духом.
– Надо же, – сказал я. – Тор собственной персоной!
Он презрительно фыркнул.
– Ты у меня не дури – вмиг замочу. У меня тут армия облаков в боевой готовности. Не успеешь моргнуть, погаснешь, как спичка. Хочешь попробовать?
– Полегче. Поздоровался ты со мной учтиво, ничего не скажешь. Сколько лет, сколько зим.
Он зарычал:
– В нынешнем Обличье меня зовут Артур. Артур Ливен. А ты покойник.
"Покойник" он произнес таким тоном, словно нарекал меня этим именем.
– Ошибаешься, – сказал я. – Покойник – Брендан. И если ты возомнил, будто я способен убить родного брата…
– С тебя станется, – буркнул Артур. Но я-то видел: весть его встревожила. – Брендан мертв? – переспросил он.
– Боюсь, что да.
Трогательно: мне-то всегда казалось, что он нас обоих ненавидит.
– И это не ты его…? – спросил Артур.
– Соображаешь…
Он окатил меня презрением.
– Тогда кто?
– Сам догадайся, – пожал я плечами. – Тень, кому же еще. Хаос. Сурт. Подбери уж сам какую-нибудь метафору.
Артур испустил долгий, протяжный вздох. Вздох облегчения: похоже, он так долго мучался над загадкой, что любая весть – пусть даже дурная, подтверждающая худшие опасения, – была в радость.
– Значит, это правда. Я-то уже начал думать…
– Ты – думать? Наконец-то…
Он пропустил мою колкость мимо ушей. Обернулся ко мне. Ненастное небо в его взгляде засверкало серебром.
– Волки, Ловкий. Волки снова вышли на тропу.
Я кивнул. Волки… демоны… ни в одном языке Народа Человеков нет слова, способного в точности выразить их сущность. Я называю их ephemera, хотя, надо признать, в их текущем Обличье нет ничего эфемерного. Сколь и Хати, Небесные Охотники, слуги Тени, Пожиратели Солнца и Луны. И раз уж на то пошло, пожиратели всего, что под лапу подвернется. Должно быть, Брендан пытался им помешать. Он всегда был безрассудным.
Тут я заметил, что Тор больше меня не слушает.
– Пожиратели Солнца и… – переспросил он.
– И Луны. – Я вкратце рассказал ему о событиях прошлой ночи. Он выслушал меня рассеянно.
– Значит, после Луны они займутся Солнцем. Так?
– Да, наверно, – пожал я плечами. – Если предположить, что на Манхэттене живет Обличье Солнца…
– Живет, – помрачнел Артур. – Ее зовут Санни. – Когда он произнес это имя, в его глазах что-то промелькнуло… еще более зловещее, чем набухшие от дождя тучи у нас над головой, чем его рука на моем плече – мертвенно-бледная, тяжелее свинца…
"Похоже, утренние беды – еще цветочки", – сказал я себе.
– Санни, – повторил я. – Значит, ее черед.
– Только через мой труп! – взревел Артур. – И через твой, – небрежно добавил он, сдавливая мое плечо, улыбаясь хищной ухмылкой шторма.
– Конечно. Я не против, – поддакнул я. Почему бы не поддакнуть: я привык убегать, отлично знаю, что Лес Жарр может за час исчезнуть невесть куда, поминай как звали.
Тор это тоже знал. Он сощурил глаза, и тучи у нас над головой медлительно зашевелились, завертелись, точно пряжа на веретене. В надире возникла впадина: скоро превратится в воздушную воронку, всю в нитях и шипах смертоносной волшбы.
– Помнишь поговорку? – спросил Артур, назвав меня моим истинным именем. – "Куда бы ты ни шел – от погоды не уйдешь".
– Ты ко мне несправедлив, – улыбнулся я, заставил себя улыбнуться. – Я буду только рад помочь твоей подруге.
– Дело хорошее, – отозвался Артур. Руку с моего плеча не убрал, улыбался, скаля все зубы до единого. – Будем держаться тихо. Не стоит вмешивать Народ. Разве что по острой необходимости. Согласен?
Буря бушевала до вечера. Видимо, это был лишь первый день затяжного ненастья.
Санни жила на Бруклин-Хайтс, в лофте на тихой улице. Если бы я чаще там бывал, давно бы ее приметил. Большинство наших старается не привлекать к себе внимания: у богов тоже есть враги, знаете ли, и мы благоразумно не афишируем свою колдовскую силу.
Но Санни – другое дело. Начнем с того, что, если верить Артуру (вот ведь идиотское имя себе выбрал!), она позабыла, кто она такая на самом деле. Ничего особенного: просто запамятовала. Увязла в заботах своего текущего Обличья, возомнила, будто ничем не отличается от нормальных людей. Может, именно это и хранило ее от бед; говорят, несмышленых детей, дураков и пьяниц охраняют боги, а Санни вполне можно назвать несмышленой. Оказывается, мой старый дружбан Артур присматривает за ней почти год, а она и не догадывается; старается, чтобы ей выпадали солнечные деньки, без которых она хиреет, отгоняет от ее дверей всех, кто вынюхивает и рыщет.
Потому что даже Народ Человеков начинает подозревать недоброе, если неподалеку живет кто-то наподобие Санни. Мало того что дождей не было несколько месяцев, мало того что иногда облака затягивают небо над всем Нью-Йорком, кроме двух-трех улиц окрест ее квартала, мало того что над домом, где она снимает квартиру, временами переливается северное сияние. Она сама – ее лицо, ее улыбка – производит фурор везде, где ни появись. Любой мужчина – любой бог – полюбит ее с первого взгляда.
Артур сбросил свое Обличье дождевого бога, стал более-менее похож на заурядного горожанина, но я-то чувствовал, каких усилий ему это стоит. Едва мы перешли Бруклинский мост, я заметил, что Артур пытается смирить свою натуру: так толстяк втягивает брюхо, когда входит красивая девушка. Затем я увидел ее ауру – издали, точно небесные огни. И на лице Артура проступила дикая тоска по чему-то светлому.
Он окинул меня критическим взглядом:
– Поменьше пижонства, ладно?
Гнусное оскорбление. По сравнению с концертным имиджем Леса Жарра я теперь – сама благопристойность. Но по физиономии Артура было ясно, что ему лучше не перечить. Я притушил огненно-алый цвет своей куртки. Прическу не тронул. Разноцветные глаза спрятал за модными темными очками.
– Так лучше?
– Сойдет.
Мы подошли к подъезду. Стандартное жилье в многоквартирном доме. Пожарная лестница, выкрашенная в черный цвет, узкие окна, на крыше – маленький сад, побеги зелени свисают с водосточных желобов. Но в окнах – свет, весьма похожий на солнечный, насколько я могу судить, – пульсирует то тут, то там: Санни бродит по квартире, свет исходит от нее.