9
Маноло растерянно оглядывает улицы Барселоны. Сколько народу! На террасах кафе люди пьют вермут. Играет шарманка. Кажется, ничего не изменилось с тех пор, как он уехал.
Маноло сел за столик. Прежде он часто бывал в этом кафе. Он улыбается - хорошо! О чем они говорят?
- Там дают две песеты за каждый добавочный час…
- Если Франсиско не порвет с ней, я перееду к брату…
- Мне яйца привозят из Игулидада…
Легкий ветерок с моря. Прошли, обнявшись, две девушки, поглядели на Маноло и фыркнули. Он все еще улыбается.
- Маноло! Откуда?
Это Грау - секретарь союза рабочих транспорта. Не дождавшись ответа, Грау говорит:
- А здесь что творится! Вчера они сняли с трибунала наш флаг. "Кропоткин" приехал? Скажи ему, что завтра в шесть совещание. Я пошел - надо всех предупредить.
Маноло рассердился. Убили Муньоса. Забрали у фашистов два броневика. Теперь бригаду перебрасывают на арагонский фронт. Обещали дать автоматические ружья. Есть о чем поговорить. А он убежал!..
Все теперь злит Маноло: и цветы в витринах, и нарядные женщины, и медовые блики освещенных окон. Надо сейчас же пойти насчет ружей…
- Никого нет - ушли.
- Вермут пьют?
Сторож гладит сонную кошку.
- Кто их знает, может быть, пьют…
Перед под’ездом мешки с землей.
- Это зачем?
- Бомбили.
Маноло так захохотал, что кто-то в страхе унесся прочь:
- Это кота бомбили. А вас еще побомбят - двести кило на каждого дармоеда.
Маноло ушел. Сторож бежит к соседям:
- Фашист приходил, говорит: "Все разнесем!"
Маноло кидает монету: орел или решка? Угадал - значит Кончита дома.
Она ничуть не изменилась: светлые волосы: на лбу чолка; бегают проворные пальцы (она хорошо шьет).
- Кончита!
- Погоди!.. Сумасшедший… Дай на тебя посмотреть!
- А на что тут смотреть? Жив - и точка. Слушай, Кончита…
Он боится спросить. Сколько раз он думал об этой минуте! Сейчас она скажет: "Дура я, чтобы ждать"… Он сжал ее руки.
- Пусти! Больно… Не видишь, что ждала?
Он виновато целует ее руки, а потом замирает, большой, неуклюжий, пристыженный.
- Мне все говорили: глупо ждать, два раза молодой не будешь. А я вот ждала.
Она думает, что Маноло ее похвалит. Но он задумался. Он стоит у окна. Двор, балконы, сушится белье, ребята… У Муньоса осталось четверо…
- С Муньосом глупо вышло… Хоть бы в бою, а то на отдыхе - бомбили.
Кончита не знает, о ком он говорит. На минуту она стала грустной. Потом обнимает Маноло:
- Ты сегодня со мной? Правда? Сейчас поужинаем, потом пойдем в кино, потом…
Он вскочил, прижал ее к себе.
- Сумасшедший!.. Я теперь тебя боюсь.
В кино стреляли гангстеры. Актеры смешно держали ружья, и Маноло сказал:
- Балаган.
На него зацыкали. Тогда он положил голову на плечо Кончиты и сразу уснул.
- Бедный!.. Идем домой.
Он проснулся среди ночи и удивленно оглядел комнату, зеленую от луны - открытки на стенах, пену кружева, крохотную женскую руку. Что за ерунда? Где он? Приподнявшись, он увидел раскрытые глаза Кончиты.
- Маноло, я еще ничего не успела тебе сказать, а завтра ты снова уедешь. Знаешь, сколько мы не видались? Семь месяцев.
Она путается и говорит про все сразу:
- За мной Бахес ухаживает. Он в отделе военной промышленности. Помнишь, он ходил с Тересой? У него пробор посередке… По-моему он противный, но его теперь все уважают. Они хотят тебя затереть, пользуются, что ты на фронте. Конечно, Тереса - дура, но она повторяет за другими. Она мне заявила: "Маноло храбрый, но для руководства он не годится - он легко поддается влияниям". Понимаешь? Я рассказала об этом Бафарулю, он ничего не ответил. Считается, что Бафаруль твой друг, а я его отсюда едва выставила. Пришел будто бы спросить о тебе, потом с нежностями: "Тебе одной скучно". Хосе звал меня в театр, я не пошла - начнут болтать. Вот о Тересе все говорят, что она спуталась с Мартином. Представляю, что скажет муж, когда приедет. Конечно, одной трудно… Теперь настоящих заказчиц мало, я беру переделки. А ты не можешь себе представить, как все вздорожало! Кофе можно достать только на Пасео и сорок песет кило! Говорят, что это спекуляция. Пепе заработал на мыле триста песет. Элиос рассказывал…
Маноло вздрогнул. Он давно не слушает Кончиту. Элиос!..
- Его брат побежал. Давно, у Македы… Я его пристрелил.
Кончита боязливо смотрит на широкую руку Маноло. Она замолкла. Он тоже молчит. Ему хочется сказать Кончите что-то очень важное, но он не знает, с чего начать. Кончита робко гладит его руку:
- Маноло, о чем ты ее сейчас думаешь?
- Не знаю… Я до тебя зашел насчет ружей. Сволочи - семь часов и никого, один кот заседает! Мало вас здесь бомбили! Что вот такой Элиос делает? Да по сравнению с ним его брат - герой. Побежал, это правда. Так разве там, как здесь?.. Антонио помнишь? Гитариста? Это еще в самом начале… Кишки вырвало. Да и вообще!..
Он обнимает Кончиту угрюмо, почти злобно.
- Сумасшедший!.. Маноло, что с тобой?..
Все стало розовым: и кружево на столе, и обои, и пальцы Кончиты - светает.
Матео контузили возле Араваки. Он оглох. Его хотели отослать домой, но он упросил Маноло - его оставило в бригаде. Он идет по Рамбле. Ларьки с цветами: туберозы, магнолии, ландыши. Продавцы певчих птиц. Птицы в клетках свистят, чирикают, щебечут. Матео чуть наклонил голову набок. Он жадно разглядывает птиц; ему кажется, что он слышит их пение. Мир в его сознании еще наполнен звуками: поют трамваи, смеются девушки, газетчики кричат: "Еl Noticiero! La Noche!" Но стоит закрыть глаза, как сразу наступает молчание. Он где-то в степи; летний полдень; только цикады верещат (этот звук непрерывен и назойлив; ночью он преследует Матео). О чем говорят эти люди? О фашистах? О Мадриде? О Маноло?
Матео вспоминает последние звуки, услышанные им в жизни - грохот снарядов. Он знает эти звуки, он мог бы о них говорить, как мадридский старик о своих зверях…
Уличный певец. Вокруг стоят любопытные. Солнце. На домах блеклые флаги.
Ее губы говорили: нет.
Ее глаза говорили: да.
О, Лолита, моя Лолита…
Все подтягивают. Матео помнит песню: ее пели на улицах Мадрида. Наверное, ее поют и здесь. Матео подхватывает:
Это есть наш последний…
Убежал певец, разошлись зеваки. Только один мальчишка остался; он стоит с поднятым кулаком. А Матео поет. У него голос чистый и звонкий.
- Митинг о поднятии военной промышленности? Но почему от UGT три оратора, а от CNT два? Речь идет о новой политической интриге…
Это говорит Химено. У него изможденное лицо. Когда он упоминает о кознях противников, его рот скашивает нервный тик.
"Кропоткин" просит слово. Он откашлялся, поправил локоны.
- Конечно, на первом месте должны стоять наши принципы. Маноло иногда забывает, что мы не солдаты, но вольные дружинники. Однако военная промышленность заслуживает нашего внимания. Трудно воевать без снарядов…
Химено перебил его:
- Ты оторвался. Своим-то они дают снаряды! Надо поставить вопрос ребром.
- Дай мне договорить! Мы одну деревню взяли. To-есть потом они ее снова заняли - так все время, это страшное дело! Я с Маноло был. Возле церкви - расстрелянные: женщины, две девочки… Маноло от злобы ревел. Я ведь не военный, я вообще этого не могу видеть… Они на стене написали: "Мы перебьем всех русских!" А какие они русские? Крестьяне. Там наши были, анархисты. По моему, Химено, надо найти компромисс, не то они нас всех перебьют. Такой марокканец получил пять песет и режет всех без разбора… Я недавно говорил с Маркесом…
Химено засмеялся:
- Ты, "Кропоткин", младенец! Ты знаешь, о чем мечтает такой Маркес? Как бы нас посадить за решотку. Мы с тобой вместе сидели в тюрьме. Тебе я доверяю. Ты должен следить, чтобы Маноло не снюхался с коммунистами.
"Кропоткин" закрыл руками лицо:
- Я с Маноло под пулями был… Разве это можно забыть?
Педро выслушал Маноло и усмехнулся:
- Автоматические ружья? Кое-что есть. Но нельзя выпускать. У них здесь тысячи три вооруженных, и гвардия с ними. Фронт фронтом, а все может решиться здесь.
Маноло выругался и ушел. В комитете его не захотели выслушать: обсуждался вопрос о коллективизации парикмахерских. Он отозвал в сторону Фоскаду. Тот начал кричать:
- Я вообще за то, чтобы отозвать наших бойцов. Зачем нам сражаться за какую-то демократию? Если фашисты придут сюда, мы будем защищать каждую улицу, каждый дом…
Маноло ответил:
- Хочешь бомбы кидать? Пожалуйста - поезжай в Сарагоссу. Эх, вы, не нюхали, что такое война, а треплете языками! Точка.
Тишина, ковры, бронза. Толстяк вынул из несгораемого шкафа сигары.
- Гаванские. Вы говорите, автоматические ружья? Это очень сложный вопрос, если угодно, это вопрос о взаимоотношениях между нами и центральным правительством, это, так сказать, разветвление основного вопроса, который…
Маноло сердито грызет горькую сигару. Наконец, ему надоело слушать ласковый бас толстяка:
- С ружьями как?
- Да я об этом и говорю. Может быть, при предстоящей реконструкции правительства, если нам удастся изменить соотношение различных секторов…
Маноло швырнул сигару на ковер.
Придется ехать без ружей! Он теперь идет, не глядя куда. Он забрел на окраину. Осталось еще два часа…
Ребятишки играют в войну. Одни спрятались за стену полуразрушенного дома, другие наступают. Защитники кидают в наступающих гнилую картошку. Маноло остановился; он увлечен игрой. Он кричит:
- Дурачье! Отсюда надо - с фланга…
Он перебегает через канаву. Ребята в восторге визжат. Летит картошка. Защитники, посрамленные, убежали в сарай. Выходит женщина, она качает головой:
- И ее стыдно тебе? Чему-нибудь хорошему научил бы, а он их учит кидаться картошкой…
Маноло сконфуженно улыбается. Он взял на руки малыша.
- Мы, мамаша, дикими стали, это правда. Твой красавчик? Вот бы мне такого!
Ребята обступили Маноло. Один надел его шапку; другой вытащил из чехла бинокль. Маноло смеется:
- Ты куда лезешь? К револьверу? Нет, брат, это не для тебя. Это, брат, такая штука…
Бьет семь. Вот и хорошо. Значит, едем! Забежать только к Кончите. Она скажет: "Сумасшедший!" А потом? Потом все спокойно - фронт.
10
Итальянцев поместили в гимназии. Вечером приехал генерал. Он простудился в дороге и пил грог. Он долго стоял на кафедре, выжидая, когда наступит тишина: все кашляли, чихали. Жители Сигуэнсы не запомнят такой весны: мокрый снег, грязь, холод.
У генерала крохотное высохшее личико; он похож на летучую мышь. Однако он старался быть величественным и, подымая голову, показывал солдатам худую морщинистую шею.
- Легионеры Рима, вы освободили красавицу Малагу. Теперь вы освободите…
Он закашлялся и еле договорил:
- Мадрид.
Буссоли думал о бараньей туше, которую принесли на кухню. Конечно, мяса у барана не бог весть сколько: офицеры могут его прикончить в один присест. Тогда плохо - снова одни макароны…
Буссоли всю свою жизнь жил впроголодь, и к еде он относится суеверно. Когда перепадает вкусный кусок, он мучительно думает: а что будет завтра?.. Недавно он разбудил товарища: "Окорок помнишь? В Монтилье. Когда хозяйка пошла за водой… Дураки мы!"
Он родом из Неаполя; ему тридцать лет: у него четверо ребят и он в страхе рассказывает: "Кажется, пятого отвалит… Ты ее не знаешь!" Прежде он был штукатуром - это давно, тогда еще строили дома. Он умеет лазить, как обезьяна, класть полы, доить коз. Читать его не научили; он разбирает только цифры и всегда смотрит на расписке - сколько, прежде чем поставить крестик. Он хороша поет неаполитанские песни, от голода его голос становится томным, и поет он про любовь.
Как-то Буссоли не пошел на рождество в церковь; два дня спустя околела коза. С этим нельзя шутить! Летит пуля, она может пролететь мимо, может и убить. В Севилье солдатам выдала жалованье, и Буссоли поставил богородице большую свечу. Конечно, обидно - мошенники содрали три песеты, но умирать тоже неохота.
Соседи говорили: "Другие разбогатели в Африке, а ты мух кормил. Смотри, теперь не прозевай!" Разве он мог подумать, что на войне так страшно? Пули, гранаты, снаряды. Кажется, все кончилось, сядешь покурить, а здесь сверху падают бомбы…
Лейтенант сказал им (это было под Малагой): "Пойдете вслед за танками". Танку хорошо - он весь железный. А у Буссоли жена, дети… Он забрался под мостик и пролежал там до ночи. Малагу все-таки взяли, и Буссоли с гордостью думает: наши, итальянцы! Он - фашист, у него дома большой портрет Муссолини. Муссолини красивый, не то что этот генерал… Куда их поволокут завтра? Джованни сказал: "Мадрид брать"… Удастся ли снова куда-нибудь спрятаться? А жене ничего не платят. Этакие надувалы! Да и харч скверный. Это офицеры прикарманивают… У них каждый день курятина. Будь здесь Муссолини!.. Они от него скрывают. Сами сидят позади, а Буссоли должен брать Мадрид. Зачем ему Мадрид? Он и в Малаге не поживился. У офицеров все чемоданы набиты: часы, рубашки, меховые горжетки. А ему оставили один портсигар из фальшивого золота. Конечно, если дуче хочет, чтобы Буссоли взял Мадрид, это другое дело… Только пусть впереди идут танки, а за ними офицеры. Ради дуче Буссоли готов…
Он слышит крики: "Да здравствует дуче!" - это генерал кончил речь. Буссоли широко раскрывает рот и вопит: "Да здравствует!.."
Потом его зовет лейтенант:
- Разыщи Манчини.
Буссоли идет вверх по крутой скользкой улице. Где же искать Манчини, как не у девок? Механическое пианино, песни, ругань.
- Лейтенант зовет…
Манчини смеется:
- Ничего потерпит. Как говорил великий Виргилий, сначала Венера, а потом пулеметы. Ну, Буссоли, выбирай. Вот эта крошка тебя не прельщает?
Буссоли в смущении снял шапку. Он бормочет:
- Стану я зря деньги тратить. Я лучше жене пошлю…
- Это, брат, за счет испанского наследника. Ну-ка, еще бутылочку освободителям Малаги!
Глаза Манчини блестят, волосы прилипли ко лбу, белые узкие рука судорожно бьются. Манчини красив; когда он идет по улице, девушки оглядываются. Он частенько сидит на гауптвахте: пьянствует, буянит, не выходит на сборы; но в бою отличился - под Малагой весь батальон опешил, а он побежал вперед. Лейтенант поздравил Манчини, он ответил: "Мне наплевать!"
Буссоли быстро охмелел, он причмокивает:
- Вкусно!
Манчини подвел к нему девушку. Буссоли сопит и вдруг начинает стаскивать с себя сапоги:
- Разве что задарма…
Пришли фалангисты. Они тоже пьют коньяк и кричат:
- Да здравствует Италия!
- А куда пропала Кети?
Манчини выволок из соседней комнаты высокую женщину с красным рубцом на щеке. Он хочет обнять ее, но она швыряет на пол бутылку. Вбегает, запыхавшись, Джованни:
- Скорей! Выступаем.
Буссоли грустно спрашивает:
- Куда?
- Туда.
Лейтенант сказал:
- Эту усадьбу им никогда не взять, это настоящий форт.
В лесу - батальон "Гарибальди". Два раза они пробовали подойти к дому. Манчини кидает гранаты. Гранаты маленькие и ярко-красные, они похожи на игрушки. Кинешь - дымок, и кто-нибудь падает.
Манчини был в Абиссинии. Там англичане роздали винтовки босым дикарям. Ничего, управились… Одного абиссинца повесили вниз головой. Он со страху кричал: "Да здравствует дуче!" В Абиссинии было хорошо, только жарко. А здесь холод, да какой - у всех грипп. Никогда этим баранам не взять усадьбы! Наши подойдут с танками. Красные - трусы. Манчини в Малаге перебил шестерых.
У отца Манчини гостиница в Сьенне. Дела идут плохо, отец жалуется: "Прежде англичане приезжали. С англичанами нельзя ссориться - у них много денег". Он отвечает отцу: "Зато у нас дуче. Мы еще завоюем англичан, как абиссинцев". Отец хотел, чтобы он стал врачом. Послали в университет. Скука - книги, кости, экзамены… А потом что? Писать рецепты? Нет, куда лучше воевать! Конечно, могут убить: зато когда после боя схватишь миску с супом, и вдруг все тело чувствует - жив, жив! - вот это счастье! Ездишь по свету. Новые города. Ни о чем не нужно заботиться. Хочешь вина - пошарь в погребе, девушку - тащи…
Лейтенант сказал, что в лесу - беглые итальянцы, преступники и коммунисты. Пусть только попробуют! Манчини берет в зубы гранату - ну, подходи!
Гарибальдийцы прозвали Качетто "барышней"; он легко краснеет - выругается кто-нибудь или посмотрит на него в упор, он тотчас вспыхнет. Ему двадцать шесть лет; отца убили на войне, воспитал его дядя, наборщик. До прошлого года Качетто жил в Милане: он был конторщиком в банке. Никто его не замечал; он приходил во-время: что-то писал ровными, точеными буквами - ни клякс, ни описок; вежливо со всеми здоровался. О нем говорили: "Честный, но дурак". Друзей у него не было; изредка он встречался с ветеринаром Росси: они вместе мечтали о кругосветном путешествии. Потом Росси арестовали. Никто не знал, что случилось - человек исчез. Говорили, будто он раскидывал прокламации против войны в Абиссинии. Качетто никто не тронул, его даже не вызвали на допрос. Прошла неделя - исчез Качетто. Послали к нему курьера, позвонили в полицию - никто ничего не знал.
Качетто перебрался через границу. В Париже разыскал знакомых.
- Почему ты уехал?
Он молчал. Ему нашли работу. Он жил впроголодь, но ходил всегда аккуратный, и как только выпадал свободный час, бежал в библиотеку - он любит читать. Когда началась война в Испании, он накопил денег на билет и, ни с кем не простясь, уехал.
В батальоне он считался хорошим солдатом, в точности исполнял приказы. Но он не умел скрывать своих чувств: нервничал, когда налетала авиация; увидит раненого и побледнеет. Товарищи относились к нему снисходительно: "барышня!"
Все кинулись вперед. Многие падали от пулеметного огня, но никого это не останавливало. Двух фашистских пулеметчиков взяли живьем. Манчини забрался в кладовку: там был запас гранат. К кладовке никто ее мог подойти - Манчини троих уложил. Он высунулся в оконце и крикнул:
- Эй, земляки, получайте гостинцы!
Качетто выбежал на дорожку. В него стреляли с чердака, он даже не согнулся. Он ворвался в кладовку и руками (винтовку он оставил на поляне) совладал с Манчини: сжал ему шею так, что тот побелел. Потом он вытащил Манчини на дорожку, - теперь стреляли в обоих, - доволок его до леса, связал и побежал назад к усадьбе. Вскоре все стихло: сдались последние.
Пленные сидят в лесу на ящиках. Они подымают кулаки; некоторые поют "Красное знамя". Одного майора убили, другого ранили в ногу. Его хотели перевязать, он укусил санитара. Манчини сидит, не двигаясь. Когда кто-нибудь проходит мимо, он отворачивается.
Суматоха. Считают трофеи: пулеметы, мортиры, машины. Целый арсенал забрали! В окопах перед домом жидкий снег, трупы, одеяла. Не успели опомниться, как команда: "Вперед!"