Утром капитан сказал мне, что посылал за нами связного - у них в избах было место для всех. Но к нам никакой связной в ту ночь не приходил. Несколько моих товарищей устроились возле сарая, обложившись со всех сторон соломой. Другие разбрелись кто куда, а мы с Бодеем остались одни и развели костер. Вдруг поблизости послышалось блеяние, Бодей вскочил, отыскал заблеявшую овцу и заколол ее прямо возле костра. Я помог ее освежевать, и мы принялись обжаривать на сильном огне каждому по кострецу. Горячее, кровоточащее мясо было невероятно вкусным. Еще мы обжарили сердце, печень и почки, насадив их на острия штыков. Овечье мясо поджаривалось на огне, и от него исходил приятный и дымный запах. Потом мы долго ели филейную часть, а доев, принялись за шею и передние ноги. К нам подошли, видно привлеченные запахом, двое итальянских солдат и один немецкий; они доели овцу, вернее, обглодали кости, которые мы с Бодеем оставили. Все трое были без оружия, и вместо ботинок на ногах у них были обмотки и солома, прикрученные проволокой. Мы потеснились и дали им место у костра. Они молча сидели у огня, к неудовольствию Бодея, ни разу не поднялись, чтобы поискать дров. Даже от дыма не отворачивались.
Мне очень хотелось спать. Наконец я заснул, но тут занялся рассвет, и немного спустя меня разбудил шум, который всегда предшествует выступлению колонны в путь. Я собрал солдат своего взвода. Мы покинули деревню, но колонна не пошла дальше, а вернулась на прежнюю дорогу. Что случилось? Внизу, на правой стороне мы увидели довольно большую деревню. Нам сказали, что там русские и нужно проложить дорогу тем, кто идет вслед за нами.
- "Вестоне", вперед! - кричат офицеры в голове колонны и пропускают нас.
Теперь они готовы и рады пропустить нас вперед. Нам указывают направление атаки, и мы выполняем приказ. Взводы Ченчи и Мошиони на правом фланге, я со своим взводом и станковым пулеметом - в центре, за нами идут в атаку остальные роты батальона и, наконец, немцы. Кое–где слышны выстрелы, но сильного огня русские не ведут. Майор Бракки не отстает от нас и время от времени отдает короткие приказы. Видим, как отступают группы русских солдат. Настоящий бой так и не разгорелся. Наш станковый не сделал ни единого выстрела. Мы с холма видим все, что происходит. Добравшись до первых изб, мы начинаем обходить деревню с фланга. Встречаем стайку тревожно гогочущих гусей. Ловим нескольких и сворачиваем им шеи. Взваливаем эту приятную ношу на плечо и несем, крепко держа за бессильно болтающиеся головы. На главной улице села кто–то кричит: "Сбор!" Атака закончилась.
По дороге к церкви мы увидели брошенные грузовики американского производства, орудия, ящики со снарядами. Странно, что у русских в такой деревне было сосредоточено столько орудий. Почему же они не открыли огонь? Ведь их опорный пункт был хорошо укреплен. Ночью наша колонна прошла по краю холма, возвышающегося над деревней. Это там я уснул на снегу. Русские нас не услышали и не обнаружили. Мы и в самом деле были тенями. Я вспомнил, что где–то поблизости мерцал слабый свет. И даже подумал: "Почему бы нам не пойти в том направлении?" Размышляя над всем этим, я увидел избу с распахнутой настежь дверью и вошел в нее. Я даже не заметил, как перешагнул через труп мужчины, лежавшего на пороге. Стал искать, чем бы здесь разжиться. Но кто–то уже опередил меня: я увидел выдвинутые ящики шкафа, брошенное на полу белье, кружева, развороченный сундук. Начал рыться в одном из ящиков, но вдруг услышал в углу плач. Женщины и детишки плакали навзрыд, обхватив голову руками, плечи их судорожно вздрагивали. Лишь тогда я заметил лежащего мертвеца на пороге и увидел, что пол вокруг кроваво–красный. Не могу передать, что я в тот миг почувствовал: стыд и презрение к себе, боль за них и за себя. Я выскочил из избы так поспешно, словно был виноват в их горе.
Снова объявляют сбор. На этот раз перед церковью. Вижу брошенные грузовики с мешками сушеного, нарезанного ломтиками картофеля. Набиваю им карманы. На снегу стоят бочки с вином. Одна из них проломлена, и вино застыло красными льдинками. Наполняю ими котелок, а одну кладу в рот. Один из офицеров предупреждает:
- Будьте осторожны, вино может быть отравленным.
Нет, вино не было отравленным.
Немцы забрали всех взятых нами в плен русских солдат, отвели их подальше, и вскоре мы услышали автоматные очереди. Пошел снег.
И снова шагаем вперед. Отряды смешались, поднялся сильный ветер. Мы все в снегу. Ветер свистит в сухой траве, снежинки колют лицо. Мы прижимаемся поближе друг к другу. Мулы артиллеристов утопают в снегу по самое брюхо, ревут и не хотят идти дальше. Проклятия, окрики, вопли, метель.
Ночь, но уже в другом месте. Там внизу, за деревьями не избы ли? Я пошел в том направлении. Проваливался по пояс в снег и словно плыл, грезя об избе. Добрался туда, где мне привиделись избы, и не нашел ничего, кроме теней, но что же это за тени? Вернулся назад. И снова мне показалось, будто я вижу избы. Пошел в ту сторону до берега реки. Но и тут не было ничего, кроме трех обледенелых берез, которые протягивали мохнатые ветви к звездному небу. Там на замерзшей реке я заплакал. Где мои товарищи? Хватит ли у меня сил догнать их? Я нашел свой взвод уже в большом кирпичном доме. Деревня была всего в нескольких сотнях метров, но я пошел в противоположную сторону. Холодно, и слабый костер, который мы разожгли, больше дымит, чем согревает. На одной половине комнаты свалено в кучу зерно. Мы бросаем на него застывшие одеяла и ложимся, даже не стряхнув снег. Я давным–давно не снимал ботинок, и теперь решил их снять, чтобы очистить ото льда и просушить. И сразу же ноги вспухли. Носков я так и не снял из страха увидеть синие ноги со слезающей пластами кожей. Я мгновенно заснул. Внезапно меня разбудили взрывы гранат и яркая вспышка. "Все, попали в западню", - подумал я. Мне никак не удавалось натянуть твердые, одеревеневшие ботинки. Я схватил карабин и ручные гранаты. Крики, плач, кто–то выбил стекло и босиком спрыгнул на снег. Я пополз по куче зерна к окну. Увидел огромное зарево, стало светло, как днем. Люди бежали куда–то сквозь огонь, выскакивали из пламени и кидались в снег. К нам влетел лейтенант Пендоли.
- Это не атака русских, - крикнул он, - и не партизаны!
Оказалось, что от костра, который солдаты разожгли, чтобы согреться, начался пожар в церкви, и лежавшие там боеприпасы взорвались. Слова Пендоли успокоили нас, и мы снова улеглись на куче зерна. Сквозь разбитое стекло в комнату проникал адский холод и снег, красный, точно обагренный кровью.
Какой сегодня день? Приветливо светит солнце, а небо розового цвета. Похоже на один из мартовских дней, предвещающих весну. В эти дни у нас снова появилась надежда. Мы останавливаемся - короткий привал. Вместе с Тоурном, Антонелли и Киццари поем на пьемонтском диалекте: "В тени кустов спала прекрасная пастушка". Поем дружно, с воодушевлением, и все мы в своем уме.
Шагаем, шагаем, шагаем, и каждый шаг хоть на метр да приближает нас к дому. Проходим через более крупное, чем обычно, селение, тут есть несколько каменных домов. Мы вступаем на землю Украины.
То и дело кто–нибудь из солдат забегает в дом и возвращается оттуда с сотами белесого меда. Солдат моего взвода принес лейтенанту Ченчи полное ведро молока с медом. Ченчи жадно пьет прямо из ведра. Кажется, будто этот напиток, попав в живот, сразу превращается в кровь. Попил этого эликсира и я. Вдоль дороги на целые километры тянутся избы. Но большая часть изб заперта, а в открытых пусто - хоть шаром покати. Вдали слышны выстрелы. Это могут быть партизаны. Я прибавляю шаг, чтобы догнать свою роту. Иду по обочине, и офицер–артиллерист зло ругается:
- Всегда эти прохвосты и трусы первые, когда есть чем поживиться, а как в атаку идти, так они последние.
Он грубо меня толкает.
- Я из батальона "Вестоне", - говорю я, - ищу свой взвод. Меня зовут Ригони.
- Ты Ригони? - Офицер радостно смеется. Это младший лейтенант из группы "Виченца", и мы знаем друг друга еще по Албании.
Колонна остановилась. Майор Бракки и другие офицеры, шедшие впереди, попали под автоматную очередь. Один из офицеров ранен в ногу. Бракки крикнул мне, чтобы я выдвинул вперед станковый. Из двора мы открыли огонь по русским. Сбоку от нашего станкового артиллеристы ведут огонь из старого, образца четырнадцатого года станкового пулемета "фиат". Во дворе много старших офицеров, которые следят за моими действиями. У меня появляется ощущение, будто я на экзаменах в школе младших командиров, и, когда пулемет проваливается в снег, не давая мне вести прицельную стрельбу, я невольно краснею.
Русские скатываются в балку и исчезают. В соседней избе на столе лежит раненый лейтенант. Захожу и вижу, что он шутит с другими офицерами. Среди них есть даже генерал. Русская женщина принесла всем кофе, чашечку дала и мне. Между тем автоматную очередь, похоже, дали из этого дома.
Главные силы колонны остались здесь, а наш "Вестоне" и горная батарея направились в другое селение, расположенное правее первого на вершине холма. Добрались мы туда уже ночью. Вошли со всеми предосторожностями и разместились в избах. Устроились удобно - каждый взвод в отдельной избе. А в моем осталось меньше двадцати человек. В избе нашлись картофель, мед, куры, и мы стали готовить ужин. Нас ждал спокойный вечер и беспробудный сон.
Рино вместе с другими земляками - Ренцо, Адриано, Гуццо - расположился в избе неподалеку. Их отряд был придан нашему батальону взамен роты, попавшей в плен к русским. Вернувшись от них к себе в избу, я увидел, что ужин почти готов и на полу постлана солома. Русский юноша с тонкими, благородными чертами лица всячески старался нам помочь, принес дрова, вынес столы и скамьи, чтобы освободить нам место, разложил ложки. Он прихрамывал и горбился, а при ходьбе почти касался руками пола. Пока я наблюдал за ним, ко мне подошел Джуанин и прошептал:
- Сержант, тут рядом под соломой полно оружия.
Я вышел посмотреть. И верно. Возле избы в сарае под соломой было спрятано оружие и ручные гранаты. Когда мы вернулись, хромой юноша исчез. Мы решили, что он, должно быть, смелый партизан.
Наступил день 26 января 1943 года, о котором столько уже писалось. Занялся рассвет. Всходившее на горизонте солнце посылало нам первые лучи. Белый снег и солнце слепили глаза. Вместе с нами готовились к атаке немецкие танки. Мы прошли немного и остановились, поджидая главные силы колонны. Добравшись до гребня холма, мы увидели большое селение, почти город - Николаевку. Нам сказали, что за ней начинается железная дорога, и нас уже ждет специальный поезд. Если мы доберемся до железной дороги, значит, мы вырвались из окружения. Мы посмотрели вниз и поняли, что на этот раз все именно так. В небе появились три, нет, четыре гигантских самолета и стали обстреливать колонну. Из всех бортовых пулеметов вырывалось пламя, и сразу колонна развалилась и рассыпалась. Самолеты взмыли ввысь, а затем снова пронеслись над колонной, поливая ее пулеметным огнем. Особенно досталось хвосту колонны, вытянувшемуся черной линией в степи.
Утверждали и продолжают утверждать, будто в Николаевке были три русские дивизии. Но по тому, как развивались события, я думаю, что цифры эти преувеличены. Атаковать должны были батальоны "Вестоне", "Валькьезе", "Эдоло" и "Тирано". Наша артиллерия вышла на боевые позиции. Полковник и генерал сверились с картами и вызвали для доклада о готовности командиров батальонов. Наш батальон должен атаковать правый фланг противника. Место встречи всех батальонов на площади перед церковью. Артподготовки не будет - снарядов почти не осталось. Бравые артиллеристы от этого просто в отчаянии.
Вновь встретил Рино. Попрощался так, словно мы на площади нашего селения.
- До вечера, - сказал я ему. Попрощался и с остальными односельчанами. - Держитесь, ребятки, - сказал я. - А главное - проявите выдержку.
Потом выкурил с Ченчи и Мошиони последнюю сигарету. Капитан внимательно оглядывал каждого из нас. Он шел между взводами - моим и Ченчи. За нами двигались остальные взводы. Едва мы оказались на открытой местности, русские встретили нас огнем противотанковых орудий и минометов.
Мои солдаты дрогнули, отпрянули назад, несколько человек упали. Я крикнул:
- Вперед, все вперед!
Я и сам на миг дрогнул, но подумал: "Отступать поздно, будь что будет". Капитан тоже крикнул:
- Вперед, вперед!
Мои солдаты бросились за мной, а Антонелли даже опередил меня. Мы несли наш станковый, но у нас не было боеприпасов. Их должно было доставить отделение Морески. Но Морески побоялся броситься в атаку, и его страх передался солдатам отделения.
- Спускайтесь же, все равно от пуль никуда не спрятаться! - крикнул я.
А пули свистели вокруг и врезались в снег. Мы продолжали упорно продвигаться к деревне. Капитан, размахивая русским автоматом, бежал вместе с нами.
В ту же секунду я с тревогой вспомнил о Рино и взглянул туда, где спускался в ложбинку его отряд. Теперь русские повели и пулеметный огонь, пули преследовали нас повсюду. Несколько солдат со стоном рухнули на снег. Но мы не могли даже остановиться и посмотреть, кто ранен. Я крикнул, чтобы солдаты рассыпались цепочкой. Бесполезно - чем больше опасность, тем ближе жмутся люди друг к другу. Капитан крикнул, чтобы я взял правее и поднялся на холмик. Но для этого надо сначала преодолеть ложбинку. Теперь мы представляли для русских отличную цель. К тому же солнце слепило нам глаза, а пулеметы били прямой наводкой. Ченчи опустился на снег и громко крикнул:
- Меня ранило в обе ноги!
Двое солдат потащили его. Им придется через открытую местность добираться до колонны. Кто знает, уцелеют ли они. Но Ченчи не поддался смерти и шесть месяцев спустя мы встретились с ним в Италии.
Старший капрал Артико сразу же принял командование и, выбежав из цепочки, крикнул:
- Второй и третий взводы, вперед!
Русский автоматчик явно взял меня на прицел и бил точными короткими очередями. "Вот и пришел мой конец, - с ужасом подумал я. - Сейчас меня убьют". Я растянулся в крохотной ложбинке, а рядом, выбивая фонтанчики, вонзались в снег пули. Рот наполнился слюной. Я ничего не соображал, лишь глядел на снежные всплески в каких–нибудь сантиметрах от моей головы. Антонелли и остальные солдаты взвода были впереди меня уже метров на десять. Наконец я поднялся и побежал за ними.
Слева отряд саперов шел в атаку на противотанковое орудие, обстреливавшее нас. Закидав орудийный расчет гранатами, саперы захватили орудие. Эти саперы сражались так, как сражаются люди, впервые вступившие в бой. Может, и впрямь для них этот бой был первым. В сравнении с ними я чувствовал себя ветераном.
В конце концов мы пробились к железнодорожной насыпи, за которой были русские. Вместе со взводом я продвинулся к центру. И тут увидел сержанта Минелли из взвода Мошиони. Из нескольких ранок на голове и на руках у него сочилась кровь. Но что куда хуже - осколком противотанкового снаряда ему перебило обе ноги. Он жалобно стонал и плакал:
- Смерть моя пришла, смерть моя пришла!
Я как мог постарался его утешить:
- Да у тебя пустяковые раны. Крепись, Минелли. Сзади идут санитары, они тебя подберут.
Я лгал: один черт знает, куда подевались санитары. Может, стоят на холме и ждут, чем все кончится. Но Минелли мне поверил. Он попрощался со мной и даже улыбнулся сквозь слезы. Я и рад был бы побыть еще с ним, да не мог - мои солдаты ждали на насыпи, а Антонелли громко звал меня. Минелли снова застонал:
- Бедный мой сынок, мой сынок. - И опять заплакал.
С края насыпи мы открыли ружейный огонь. Мошиони схватил ручной пулемет и тоже повел огонь по русским. Взглянув вниз, я увидел на снегу множество черных пятен. Но я знал: кое–кто в моей роте, чтобы не идти в атаку, притворился убитым. А нам предстояло выйти из укрытия. Мы примкнули штыки. Капитан проверил свой русский автомат, потом посмотрел на меня и сказал:
- Держись, земляк, этот бой - последний. - И стал отдавать приказы: - Ты, Ригони, пойдешь со своими людьми по этой дороге. А ты, - обратился он к Мошиони, - вначале пойдешь вместе с Ригони, а потом вон у той избы повернешь направо. Пендоли со своим взводом и Артико со вторым и третьим взводами пойдут со мной. Двинулись.
Мы побежали через железную дорогу, русские встретили нас автоматными очередями, но мы уже скатились по насыпи вниз. Моему взводу русские оказали слабое сопротивление, капитану с его двумя взводами пришлось тяжелее. Справа от себя я увидел русских солдат в белых маскхалатах, но никаких особых мер не принял, а продолжил атаку. Наконец–то заговорила наша артиллерия, и я увидел, как русские отходят через главную площадь.
В одной из первых изб я оставил раненых. Попросил русскую женщину присмотреть за ними. В помощь ей я оставил Дотти из отделения Морески. Вместе с Антонелли, который нес станковый пулемет, я вошел в другую избу. Там я облюбовал позиции для пулемета. Один из солдат моего взвода шел за нами и нес ящик с патронами. Прикладом винтовки выбил окно и подтащил к нему стол с вышитой скатертью. На стол мы поставили пулемет и повели огонь через проем окна. Русские были от нас метрах в ста и стояли к нам спиной. Наш огонь застал их врасплох, но нам приходилось беречь патроны. Ребятишки в избе, едва мы открыли стрельбу, с плачем вцепились в материнскую юбку. А сама женщина сохраняла полное спокойствие. Стояла и молча смотрела на нас.
Во время короткой передышки я вдруг увидел, что из–под кровати торчат сапоги. Я поднял одеяло и заставил вылезти прятавшегося там человека. Это был высокий, худой старик, он испуганно оглядывался вокруг. Антонелли засмеялся и прогнал его в угол к женщине и детишкам.
Потом мы дали очередь по группе русских, которые тащили противотанковое орудие, но у нас оставалось всего три обоймы. Мы покинули избу и встретили Менеголо, который нес нам ящик с патронами. Меня взбесило, что Морески с остальными ящиками так и не появился. Антонелли и Менеголо установили пулемет за углом избы. Я прошел чуть вперед и показал им, в каком направлении вести огонь. Сам я через щели в изгороди повел стрельбу из карабина. Мы по–прежнему были позади русских солдат и создавали им немало трудностей в обороне. Меня не покидала надежда, что колонна тем временем спустится с холма, на котором мы ее оставили. Немного спустя русским удалось засечь нас, и вот уже противотанковый снаряд снес угол избы, прямо над головой Антонелли. Я крикнул ему:
- Надо сменить позицию!
Но Антонелли отозвался:
- Я поймал их в прицел. - И выпустил еще одну очередь.