Задача, скажу сразу, батальоном была решена. В срок. И на самом высоком уровне. В течение месяца, правда, весь личный состав части был освобожден от боевой и специальной подготовки и занимался строительством важнейшего объекта, однако, как оказалось, это ничуть не помешало общей оценке батальона по итогам летнего периода обучения. Комбат сохранил должность и получил очередное воинское звание. Часть была оценена на твердую хорошую оценку. Отличившихся на строительстве курсантов выпустили из учебки специалистами связи третьего, а то и второго класса. А "стройка века" быстро обжилась, и оборудованная по самому последнему слову техники финская баня превратилась в одно из самых популярных мест культурного отдыха офицеров штаба округа. И штаба дивизии. Ну и штаба батальона, конечно: не могли ведь вышестоящие начальники безостановочно купаться только в нашей части.
Керосин
Не могу не согласиться с собственными сыновьями, которые считают, что, прослужив в армии много лет, я, по сути, так и не стал человеком военным: штабной офицер, по авторитетному мнению ребят, прошедших суровую школу курсантской жизни, и не офицер вовсе, а так - паркетный шаркун при погонах.
Трудно оспорить это мнение, тем более что казавшиеся такими долгими шесть месяцев в учебке на самом деле были чем-то вроде одной сплошной халявы. В том числе и потому, что заместителем командира взвода, в который я был распределен, был мой старый приятель-соперник по баскетболу, а ныне гвардии старший сержант Толян по кличке ПэШа. Фамилию я по известным соображениям предпочту не называть. Собственно, именно о нем и пойдет речь в этом рассказике. Название его, став своего рода паролем, вот уже много лет вызывает улыбки у ребят, с которыми мы когда-то (Господи, как давно это, оказывается, было!) служили в армии.
Толян, он же ПэШа, отличался несколькими незаурядными качествами, выделявшими его среди сослуживцев. Во-первых, он пришел в армию после работы на столичном центральном телеграфе и владел специальностью телетайписта лучше большинства офицеров батальона связи. Во-вторых, ему было 25 лет и он являлся членом партии - факты, с которыми оказывались вынужденными считаться даже в штабе и политотделе дивизии, чьи работники предпочитали наблюдать за ним сквозь пальцы, прощая многие вольности. В-третьих, он был весьма любвеобилен, не особенно разборчив в своих интимных связях и, в придачу ко всему, обладал чрезвычайно развитыми вторичными половыми признаками. Все его тело было настолько густо покрыто шерстью, что каждое утро нашему зам-комвзвода приходилось тщательно выбривать не только щеки и подбородок, но и шею, растительность на которой плавно переходила в волосы на груди. Из-за этих самых вторичных половых признаков, собственно говоря, и появилась у нашего бравого гвардии старшего сержанта кличка ПэШа - полушерстяной, если расшифровать эту аббревиатуру. В отличие от ХэБэ, как называют в армии летнее хлопчатобумажное обмундирование.
С этой-то ПэШа-особенностью нашего героя и связана история с керосином, которую я собираюсь рассказать вам, да все никак не доберусь до сути.
А суть заключается в том, что как-то поздним вечером наш любвеобильный Толян повстречался у забора родной дивизии с двумя изрядно подвыпившими девицами из числа заключенных находящейся через стенку женской исправительной колонии, которых тамошнее руководство периодически выпускало за соответствующую мзду на волю. На пару с приятелем из комендантского взвода он, как мог, утешил истосковавшихся по мужской ласке и вниманию девиц и собрался было продолжить свои подвиги в этом направлении, пока однажды утром не обнаружил, что стал носителем и кормильцем огромного семейства лобковых вшей, с удовольствием, как дом родной, заселивших всю волосяную чашу его тела.
Состояние Толяна после посещения санчасти, начальник которой подтвердил диагноз пациента, было более чем удрученным. В отличие от своего напарника из комендантского взвода, который довольно просто избавился от постыдной болезни, старший сержант оказался перед выбором: сбрить шерсть со всего тела или извести пару килограммов остро дефицитной мази, прописанной нашим костоправом. Брить тело Толяну не хотелось, денег на такое огромное количество мази у него не было, поэтому, посоветовавшись с людьми бывалыми, уверявшими, что вшей можно извести керосином, решил он заняться самолечением.
Знакомый начальник склада ГСМ, узнав о беде, сказал, что для доброго дела ему не жалко и бочки авиационного керосина, невесть каким образом оказавшейся в его полном распоряжении. Старшина рембата помог привезти двухсотлитровую бочку к нам в батальон, а ребята из хозвзвода умудрились вскрыть ее на манер консервной банки, соорудив для нашего больного некое подобие ванны.
На процедуру лечения собрались болельщики и сочувствующие всех частей и подразделений нашей орденоносной гвардейской дивизии. Прежде, чем позволить Толяну окунуться в бочку, все мы долго и самозабвенно спорили по поводу того, сколько времени ему следует оставаться в керосине. Наконец, путем открытого и общего голосования было решено, что "чем больше - тем лучше", после чего старший сержант был благословлен однополчанами и направлен на оздоровительную процедуру, оказавшуюся на деле страшной экзекуцией. Не помню, сколько в итоге минут удалось Толяну продержаться в бочке, но когда он, наконец, вылез из нее, все его тело оказалось в полном смысле этого слова обваренным. Керосин сжег кожу бравого солдата так, что в течение нескольких недель он целыми лоскутами сдирал с себя эпителий, удалявшийся с тела исключительно с клочьями шерсти.
Когда по завершении этой продолжительной и чрезвычайно болезненной процедуры Толян впервые появился в солдатской бане, вся наша рота грянула дружным и долго несмолкаемым хохотом: его розовое младенческое тело оказалось полностью лишенным растительности!
Волосы у бравого гвардии старшего сержанта вскоре отросли. К нему вернулось привычное веселое настроение, любовь к всевозможным розыгрышам, шуткам и… женщинам. Правда, пристрастие к последнему деликатному предмету мгновенно начинало угасать, когда кто-нибудь из друзей, произносил одно-единственное слово, действовавшее на него как патентованный депрессант. И словом этим, понятно, было "керосин"…
Пиво
Служба в Советской армии могла оказаться совсем необременительной, если солдат до призыва в Вооруженные силы успевал приобрести какую-нибудь гражданскую специальность. В случае если он был хоть каким маляром или плотником, для него переставали существовать нудные занятия по боевой, политической, специальной или физической подготовке, как, впрочем, и по всем иным дисциплинам, включенным в учебные планы. С первого дня прибытия в подразделение такие солдаты определялись в хозяйственные или рабочие команды и чинили, штукатурили, красили, мазали жилой, казарменный и иные фонды частей и соединений до истечения срока службы, исправно получая очередные лычки и отпуска на родину, благодарности и грамоты от командования, твердо усвоившего, что внешний вид - это самый важный показатель оценки их деятельности.
Еще больше везло тем, кто до призыва в армию успевал хорошо освоить гражданскую специальность того же маляра или плотника. Из их числа формировались бригады надомников - солдат, которые за спасибо ремонтировали квартиры начальников и начальников своих начальников. Ребята эти, как правило, вообще не появлялись в подразделениях, а если им приходилось там бывать, пугали молодых офицериков своим сытым, довольным видом, отнюдь не уставными спортивными костюмами и буйно заросшими головушками.
Неплохо устраивались в армии и те, кто имел автомобильные права и сумел пристроиться водителем на какую-нибудь машину, а также солдатики, родители которых могли и хотели расплачиваться за очередное увольнение сына из расположения части водкой, вином, коньяком или какими иными дарами окружающей их природы. Бывало, что везло и тем, кому, по идее, не должно было везти - не имеющим состоятельных родителей или гражданской специальности, приобретенной до призыва в ряды Вооруженных сил. Особенно везло тем, кого командиры продавали на время "в рабство" на какое-нибудь предприятие, которое расплачивалось с частью стройматериалами, деревом, металлом, столь необходимыми для нормальной жизнедеятельности любого воинского коллектива или для ремонта в квартирах начальников. Измотавшись физически на самой черновой работе, ребята, по крайней мере, наедались от пуза и возвращались в подразделения сытые и довольные, задаренные конфетами и сигаретами. Полностью счастливыми оказывались те, кому удавалось попасть в группу "рабов", направляемых по бартеру - ящик за человека - на консервные, табачные или ликероводочные предприятия. Почему, спросите? А попробуйте отгадать с трех раз…
По причине моей давнишней дружбы с карандашами и красками меня довольно часто освобождали от различных занятий для "оформительских работ". Работы эти предполагали создание бесчисленных боевых листков, обновление бесконечно облупливающейся наглядной агитации, а также рисование нескончаемых школьных стенгазет для офицерских отпрысков и занимали все мое время - от подъема до отбоя.
Очень скоро "оформительство" обрыдло мне настолько, что я начал искренне мечтать о занятиях по политподготовке, где под замполитское журчание вполне можно было всхрапнуть. А еще я мечтал попасть хоть в какую рабкоманду (в смысле, "команду рабов"). Для смены занятия и хотя бы небольшого отдыха. Стояло непривычно жаркое лето, и больше всего на свете мне хотелось попасть в рабство на пивзаводик, куда ежедневно снаряжались мои сослуживцы, зарабатывающие на пару вечерних канистр свежего холодного пива для отцов-командиров и не отказывающие себе в этом напитке во время работы.
Изнывая от жары в клетушке, выделенной мне в качестве мастерской в клубе части, я поделился своими мечтами с нашим фотографом, который наравне со мной, строителями, водителями, каптерами, писарями, кладовщиками, рабами и прочими представителями высшего солдатского сословия входил в элитарное подразделение армейских бездельников, являющихся стратегическим резервом целой армии таких же бездельников, наводняющих войска и штабы всех уровней. После первой же фразы мечты мои были приняты и разделены, и мы принялись обсуждать детали предстоящей операции, самым сложным в реализации которой было найти подходы к начальнику штаба, дружившему с директором пивзавода и лично набиравшему рабкоманды.
Решение этой проблемы взял на себя мой друг-фотограф, совсем недавно пополнивший семейный фотоальбом начштаба неплохими снимками, и уже через день мы действительно оказались в составе команды, выстроившейся для последнего инструктажа перед зданием штаба.
- Пивком захотели побаловаться? - почти нежно спросил нас начштаба.
- Так точно, товарищ гвардии майор! - хором ответили мы, зная его как вполне нормального человека, способного пошутить и понять чужую шутку, в радостном предвкушении предстоящего удовольствия не обращая внимания на незнакомый огонек, полыхнувший в глазах офицера. А напрасно…
- Ну что, ребятки, - сказал директор завода, - пиво, говорят, любите?
- Любим! - привычным хором ответили мы.
- А какие марки предпочитаете? - спросил мужик, и, сообразив, что кроме "Жигулевского" мы, наверняка, ни одной не знаем, добавил - Мы здесь производим "Украинское", "Рижское", "Золотое кольцо"… Какое предпочитаете?
- Да нам бы… - замялись мы.
- Не беспокойтесь, ребята, майор меня предупредил, что приедут любители пива, так что в обиде не останетесь!
С этими словами добродушный хозяин повел нас куда-то в глубь завода и, отпирая своим ключом какую-то дверь, рассказал о том, что сейчас нам предстоит посетить помещение, где располагаются цистерны, в которых доходит до нужной кондиции пиво, предназначенное для (при этом он сделал многозначительную паузу и показал пальцем в небо) самих верхов.
Преисполненные сознанием причастности к чему-то особому и страждущие вкусить нечто особое, мы последовали за директором по узкой металлической лестнице куда-то в глубь земли, где, как оказалось, и хранились эти вожделенные цистерны, наполненные холодной влагой, такой желанной после зноя, царящего снаружи.
- Пробуйте сколько хотите, - милостиво разрешил нам директор, показал, как пользоваться кранами, установленными в цистернах, и, оставив нам пару высоких дегустационных стаканов, удалился. - Меня дела ждут, ребята, так что я пойду… Да, я вас закрою, чтобы сюда кто другой не пробрался, а потом открою. Пейте на здоровье!
Проглотив пару стаканов из первой от входа цистерны, мы перешли к следующей емкости, искренне радуясь, что своим самоотверженным ратным трудом, солдатской смекалкой и определенной настойчивостью заслужили такое удивительное поощрение со стороны прямого армейского начальника. Прохлада, царящая в подвале, обилие разных сортов прекрасного пива, явно недоступного для простых смертных, привели нас в такое блаженное расположение духа, что в течение ближайшего часа мы успели порядком нагрузиться любимым напитком, благословляя и того, кто его изобрел, и того, кто нас сюда отправил, и тех, кто его производил.
Прошло еще какое-то время, и естество нашей природы потребовало восстановить баланс жидкости в организме, однако сколько ни искали мы в этом храме чистоты и порядка отхожее место, обнаружено оно так и не было. Несмотря на всю естественность желания, облегчиться здесь же, на месте, нам не позволяли воспитание, армейская дисциплинированность, а главное - глубокая привязанность к находящемуся рядом благородному напитку. И мы решили ждать избавления из плена, невольно думая о том, как хорошо сейчас наверху, на солнышке.
В течение ближайшего часа мы перепробовали с десяток занятий, которые, как нам казалось, были способны отвлечь от естественных потребностей переполненных влагой организмов. Сначала мы рассказывали друг другу анекдоты. Потом играли в "балду", "железку" и "города". Затем принялись прыгать на месте и с энтузиазмом выполнять ненавистный еще недавно комплекс армейских гимнастических упражнений, оказавшихся не худшим способом восстановления нормального кровообращения.
Еще через час мы абсолютно продрогли и с омерзением отворачивались от гигантских цистерн, заполнивших помещение. Мы пробрались к входной двери и, убедившись, что она надежно закрыта, принялись барабанить в нее кулаками и сапогами и отчаянно звать на помощь, понимая, что если помощь не подоспеет вовремя, мы рискуем околеть или опозорить честь мундира. В самом прямом смысле.
Надежда на помощь в лице какого-то рабочего появилась через час-другой нашего активного, но абсолютно безрезультатного выламывания двери. Рабочий выслушал нас и не спеша пошел искать директора, который появился через час-полтора и, провозившись еще минут пятнадцать с дверью, выпустил нас на волю, хитро улыбаясь при виде солдат, дико несущихся по территории завода в поисках отхожего места.
Оставшиеся до окончания учебки месяцы службы я с воодушевлением малевал боевые листки, щиты наглядной агитации и школьные стенгазеты, молясь, чтобы поскорее завершалось наиболее пригодное для потребления пива время года, и с содроганием думая, что начальник штаба может вновь засунуть меня в состав рабкоманды, на пивзавод. Все это время в моей "мастерской" не было видно и нашего батальонного фотографа, с головой ушедшего в съемку, проявку и печать снимков всего живого, что могло попасться на его пути.
Надо сказать, что я с тех пор отличаюсь крайней умеренностью в употреблении пива и даже жарким летом могу позволить себе не больше стакана этого неплохого в целом напитка.
Крыса
Первые месяцы срочной службы, проходившие в ветхих строениях царской постройки, связаны с массой незабываемых случаев, один из которых вполне мог закончиться плачевно.
Не знаю, как в других учебках, но в нашей сержанты-старожилы уделяли немало внимания леденящим кровь курсантов рассказам о том, как в прежние годы на территорию части по никому не известным подземным коммуникациям неоднократно проникали террористы, вырезавшие за одну ночь по сотне военнослужащих. Делалось это, как гласила солдатская молва, в абсолютной тишине: террористы, заткнув рты безмятежно спящих защитников Родины, орудовали шомполами, которыми они протыкали уши своих жертв. До сегодняшнего дня понятия не имею, насколько это соответствует истине, но рассказывали, что, проникая в мозг, шомпол мгновенно лишал жизни людей, которые даже пикнуть не успевали. Подобными мифами сержанты, как им казалось, совершенствовали состояние нашей боеготовности и, надо подчеркнуть, с успехом добились того, что после пары месяцев службы мы - "духи" - были в состоянии подняться и одеться по полной форме всего за 45 секунд, что считалось соответствующим неписаной норме так называемого "гвардейского подъема". Достиг этой рекордной скорости и я, хотя, признаться, укладываться в положенный срок мне удавалось только тогда, когда вместо портянок я натягивал на ступни носки, запрещенные уставом, но бережно хранимые, как напоминание о гражданской жизни, свободе, солнышке и девушках, беззаботно шастающих за высокими заборами части.
В ту ночь, домалевав очередной стенд для солдатского клуба, я лег особенно поздно. Стараясь производить поменьше шума, чтобы не разбудить ребят, спящих вокруг, я быстро юркнул под грубое казенное одеяло и вырубился еще до того, как моя голова успела коснуться жесткого кирпича подушки.
Снилось мне что-то очень приятное и расслабляющее. Сквозь сон я отчетливо чувствовал какую-то теплую тяжесть на своем левом плече. Тяжесть эта находилась там какое-то время, а потом, лязгнув портновскими ножницами по моему уху, бухнула на пол. Проснувшись, я автоматически провел рукой по отчаянно пульсирующему болью уху и почувствовал, что оно мокрое. Через койку от меня сонно одевался кто-то из ребят нашего взвода - дневальный ночной смены, о чем, впрочем, я узнал позже.
А в тот момент, решив, что это какая-то очередная идиотская солдатская игра, суть которой заключается в кусании уха спящего человека, я выпрыгнул из постели и, совершив достойный киносъемки воздушный пируэт, лягнул ногой своего товарища, который тяжело осел на пол и недоуменно вытаращил на меня глаза.
- Идиот несчастный! - грубо бросил я ему и пошел в туалет, чтобы смыть чужую слюну с саднящего уха, а заодно осмотреть его при нормальном освещении, так как горящая в казарме ночи напролет синяя лампочка ничуть не рассеивала мрака нашего спального помещения.
Хорошо помню выражение лица дневального, стоящего у тумбочки с какой-то книжкой в руке. При моем появлении в коридоре на лице его появилось выражение человека, увидевшего привидение. Беззвучно открыв рот, он в течение нескольких секунд рассматривал меня, а потом, резко вскинув руку к пульту оповещения, включил сигнализацию.
То, что происходит нечто неладное, я сообразил только тогда, когда на рев сирены в коридор высыпала вся рота, а в дверях появился дежурный по части с парой автоматчиков.
- Что здесь творится? - сурово спросил капитан, подозрительно рассматривая сотню полуголых ребят.
- Нападение, товарищ капитан! - бледными от волнения губами прошептал дневальный и показал пальцем на меня, стоящего в центре образовавшегося посреди казармы тесного круга однополчан.
Увидев, что все с ужасом смотрят на мое ухо, я поднес к нему руку и убедился, что из него хлещет кровь, заливая мою майку и грудь.