Всадники приближались, огромные, как скачущие дома. Черные папахи на головах, как черные крыши! Колокола копытного звона бьют в уши, в мозг, в сердце. Сергей Петрович вскочил на ноги, что было сил ударил по замку пулемета подвернувшимся под руку камнем, потом выхватил наган, сунул дуло себе в рот. Гнусный, кислый вкус железа. Зажать зубами. Крепче! Теперь нажать на спуск!..
…Еще издали Бородулин, скакавший впереди своих бойцов, увидел валявшиеся на земле человеческие и конские трупы и крикнул скакавшему рядом с ним Богдану Грицко:
- Крепко он тут с ними поработал!
Подлетели ближе. Взмахом клинка Бородулин приказал своим бойцам остановиться. Всадники с трудом заставили разгоряченных скачкой коней выполнить приказ.
Богдан Лукич слез со своего англо-араба и пошел на разведку, ведя коня в поводу. Вернувшись, сказал глухо:
- Тело его там. А головы нет!
- Как это нет?!
- Так - нет. Я все кругом обшарил. Нет! Наверное, увезли с собой Джунаиду в подарок!
Бородулин обернулся к застывшим в седлах бойцам искаженным от нахлынувшей ярости лицом, нашел глазами Рашида, скомандовал:
- Красноармеец Кулаев, приказываю остаться здесь и предать земле геройские останки командира второго эскадрона… Саперная лопатка есть у вас?
- Никак нет, товарищ командир!
- Непорядок! Делаю замечание. Кто даст ему лопатку?
- Я дам, - сказал Богдан Лукич.
- Возьмите лопатку, красноармеец Кулаев, и чтобы к нашему возвращению у вас все было готово!
Рашид взял у Богдана Лукича его лопатку и выехал из строя всадников.
- Орлы! - надсадно и хрипло выкрикнул "коногон". - Даудыр далеко не мог уйти! Всех - в капусту! За мной!
…Вернулись уже к вечеру. У Рашида все было готово. Валун, служивший Сергею Петровичу укрытием во время боя, стал теперь его надгробием.
Бородулин и Богдан Лукич подошли к месту, где пал Караев. Командир взвода держал в руке мокрый мешок с чем-то увесистым и круглым. Тяжелая темная капля упала на каменную осыпь. "Коногон" поглядел на валун и аккуратно уложенные подле него мелкие камни и остался доволен работой Рашида.
- Порядок! Давай ее сюда, Богдан!
Богдан Лукич, брезгливо морщась, вытряхнул на землю срубленную человеческую голову с черной седеющей бородой. Курбаши Даудыр заплатил за голову командира второго эскадрона своею собственной!
- Заройте ее в ногах у него! - приказал Бородулин и отошел в сторону.
Когда Грицко и Рашид выполнили его приказ, Бородулин сел на коня и скомандовал:
- Смирно!..
Когда всадники подравнялись, он, сдернув шлем с головы, сказал, не повышая, как обычно, голоса, а тихо и просто:
- Товарищи красноармейцы и командиры! Мы потеряли сегодня выдающегося бойца - командира второго эскадрона Караева Сергея Петровича. Но мы хорошо отомстили подлому врагу за эту геройскую смерть. - Помолчал. И уже с привычным командирским надсадом выкрикнул: - Приготовить винтовки и карабины! В память товарища Караева - огонь! огонь!.. огонь!..
Трехкратный залп громово разорвал на куски вечернюю благословенную тишину.
4
Дверь из приемной в кабинет командующего Туркестанским фронтом приоткрылась, и на пороге показался пожилой сухопарый, с прямым пробором на седой голове заместитель начальника штаба фронта.
- Разрешите, товарищ командующий?
- Входите, Юрий Августович!
Заместитель начальника штаба с папкой в кожаном переплете в руках тихо, почти неслышно ступая, подошел к простому письменному столу командующего, подле которого в кресле сидел молодой командир, загорелый, с суровым красивым лицом. Он поднялся с кресла, поклонился старшему по званию, звякнул шпорами.
- Это Бородулин Василий Васильевич, комэск из полка Ладецкого, - сказал командующий. - Герой!
Юрий Августович улыбнулся молодому командиру.
- Тот, который Заир взял и Даудыра разделал под орех?
- Тот самый! Едет по нашей путевке учиться в Москву, в академию.
- Когда вы едете, товарищ Бородулин? - живо спросил Юрий Августович.
- В ближайшие дни!
- Очень хорошо! - обрадовался Юрий Августович и обратился к комфронта: - Хочу навязать в попутчицы товарищу Бородулину вдову комэска Караева… с мальчиком. Она уже здесь, в приемной, Семен Андреевич. А решение Военного совета вот тут. Пожалуйста, - он положил на стол командующего папку в кожаном переплете. Комфронта открыл папку, пробежал глазами бумагу.
- Все точно! Надо выполнить нашу общую просьбу, Василий Васильевич, - сказал он Бородулину. - Доставьте ее в целости и сохранности в Москву. И будьте, как говорится, джентльменом на все сто процентов! Вдова погибшего в бою боевого товарища - дело святое!..
- Понимаю, товарищ командующий фронтом. Не извольте беспокоиться. Разрешите идти?
- Идите… Хотя - обождите. Я сейчас буду вручать вдове Караева орден, которым мы наградили ее супруга. Можете присутствовать. Кстати, и познакомитесь… Ее фамилия, собственно, Ярошенкова, и официально она не жена Караева, но Военный совет решил на эти формальности внимания не обращать. Пригласите ее сюда, Юрий Августович, и напомните мне, как ее зовут, - запамятовал!
- Наталья Федоровна!..
…В кабинет комфронта вошла Ната, ведя за ручку хорошенького мальчика в матроске, с челочкой на выпуклом лобике, с живыми смышлеными глазенками. Ната не подурнела за эти годы, но не так уже живо синели теперь ее глаза "морской царевны". Чуть заметные скорбные морщинки обозначились по краям рта.
Командующий фронтом достал из бокового ящика стола коробочку с орденом, подошел к Нате.
- Очень рад познакомиться с вами, Наталья Федоровна! - сказал командующий. - И с тобой, - улыбнулся он мальчику. - Тебя как зовут?
- Сережей. А тебя?
- А меня - Сеней! - сказал командующий фронтом, любивший детей, и все в кабинете улыбнулись, и эта улыбка разрядила напряжение, возникшее в кабинете со спартанской военной обстановкой при появлении в нем женщины и ребенка.
- Наталья Федоровна, - продолжал комфронта, - познакомьтесь, пожалуйста, с товарищем Бородулиным Василием Васильевичем, однополчанином Сергея Петровича. Он тоже едет в Москву и будет вашим ангелом-телохранителем в пути.
- Какой же я ангел, товарищ командующий?! - Бородулин поклонился Нате.
- Но и не черт же, надеюсь! - сказал командующий и кашлянул - дал командирам понять, что наступает минута торжественной церемонии вручения ордена посмертно, и те, посуровев, вытянулись и затихли.
- Наталья Федоровна! - сказал командующий уже серьезно и веско. - Военный совет фронта решил передать вам орден Красного Знамени, которым решением совета был награжден доблестно павший в бою с бандой курбаши Даудыра командир эскадрона Сергей Петрович Караев. Примите орден и храните его у себя!
Ната взяла открытую коробочку с орденом, губы ее дрогнули, и она чуть слышно сказала:
- Благодарю Военный совет и вас лично, товарищ командующий фронтом!..
У мальчика при виде коробочки с красивым золотым с алым орденом хищно блеснули карие, отцовские глазенки. Он потянул мать за юбку. Ната наклонилась, и мальчик что-то сказал ей шепотом на ухо. Ната улыбнулась ему и отрицательно покачала головой. Мальчик с огорчением посмотрел на нее, выпятил недовольно нижнюю полную губку, предупредил:
- Сейчас буду реветь!
Комфронта спросил у Наты:
- Что он вам сказал, Наталья Федоровна, позвольте поинтересоваться?
- Спрашивает - может ли он носить этот красивый орден…
- Когда вырастешь большим и станешь таким же храбрым, каким был твой отец, - сказал командующий фронтом и погладил мальчика по голове, - и сам получишь за храбрость такой орден, вот тогда и носи его на здоровье!..
ЭПИЛОГ
Корреспонденты фронтовых и центральных газет, да еще и писатели притом, как правило, всегда были желанными гостями военачальников. Во время одной из командировок я, сотрудник фронтовой газеты и спецкор "Известий", познакомился с Сергеем Васильевичем Бородулиным, командиром танковой бригады, только что сорвавшей попытку немецких танков генерала Гудериана прорвать наш фронт.
Бригада, понесшая потери в этом жестоком встречном бою, была отведена на короткий отдых. Сергей Васильевич оказался приветливым и гостеприимным хозяином, и я, каюсь, загостился у него в бригаде, где мне был предоставлен "и стол и дом". Знакомство наше незаметно для нас обоих переросло в дружеские отношения, и однажды Сергей Васильевич признался мне, что покойный отец его не герой гражданской войны Бородулин, служивший после окончания академии в Управлении главного инспектора кавалерии Красной Армии Семена Михайловича Буденного, автор известных дискуссионных статей в военных журналах, в которых он доказывал горячо и довольно убедительно, что на кавалерии рано ставить крест в связи с развитием современной боевой техники, а бывший царский офицер капитан Караев. Василий Васильевич Бородулин, сослуживец Караева по Туркестанскому фронту, женился на его вдове Наталии Федоровне и усыновил маленького Сережу, для которого стал добрым и хорошим отцом. Своих детей у него и у Натальи Федоровны не было. Сначала Наталья Федоровна не говорила мальчику, что Василий Васильевич не его родной отец, но когда он подрос, рассказала ему все. На отношениях Василия Васильевича и Сережи это открытие никак не отразилось.
- А вам не захотелось в связи с этим открытием переменить ваше отчество? Ведь Караева звали не Василием, а Сергеем.
- Нет! - сказал Сергей Васильевич, - это огорчило бы Василия Васильевича, а я его любил и уважал. Он был хорошим человеком, добрым, хотя в запальчивости мог и наговорить и натворить бог знает что… Вы знаете, - прибавил он, помолчав, - в своих статьях о коннице он все-таки во многом оказался прав! Возьмите хотя бы рейды в немецкие тылы генералов Доватора и Плиева. Мы, танкисты, пробьем дыру, а конница шмыгнет в такую дыру и может все тылы противника перевернуть вверх дном!
Сергей Васильевич со слов своей матери рассказал мне многое из того, что знал о жизни и гибели Сергея Петровича Караева. И это многое я, как умел, изложил своими словами в этой повести, но кое-что, разумеется, додумал и довообразил при этом. Он же передал мне уже после окончания войны с немецкими фашистами туркестанский дневник Караева, хранившийся у Натальи Федоровны Ярошенковой. Отдельные страницы этого дневника, слегка стилистически мною поправленные, я включил в свою повесть.
С. В. Бородулин не так давно скончался - ранения и фронтовые переживания сделали свое дело. Остается только добавить, что его сын, тоже Сережа, внук Сергея Петровича Караева, пошел по дороге предков. Он - младший офицер одной из ракетных частей, так что Караевы по-прежнему служат мечом своему Отечеству.
РАССКАЗЫ И ОЧЕРКИ
ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН
1. НИЖЕГОРОДСКИЙ ДРАГУН
I
Шли без сторожевого охранения, беспечно. Притаившаяся в овраге конница вдруг вылетела на бугор и лавой, обхватывая красноармейскую роту с флангов, бросилась в сабельную атаку.
Кони шли наметом, гривы их относило ветром в сторону, они не ржали и не визжали, как это обычно бывает в конных боях, и всадники скакали молча - лишь крутили в воздухе тускло поблескивающими клинками.
Неотвратимо нарастал, приближаясь, дробный копытный перестук, и рота, внезапно атакованная на марше, дрогнула и заметалась.
Напрасно командир и комиссар, потрясая наганами, хрипло выкраивали слова команды, пытаясь навести порядок, - люди, охваченные безумием паники, не слушали их.
Василий Трифонов, пулеметчик, лег было за пулемет, но, как на грех, у его "максима" заело ленту. Трясущимися руками, злобно матерясь, Василий наконец продернул ее, но всадники с обнаженными клинками были уже совсем близко, и копытный бешеный перестук бил теперь в самое сердце. Оплошав, он не выдержал, вскочил и, бросив пулемет, побежал не помня себя по степи. От сильного удара сзади в плечо - это добрый конь, налетев, толкнул его грудью - пулеметчик упал, перевернулся через голову и потерял сознание.
Когда он очнулся и, приподнявшись, огляделся, он понял, что с ротой все уже кончено. Повсюду, куда доставал глаз, валялись ничком на сивой, схваченной заморозками траве неподвижные тела в серых шинелях. Многие лежали, зажав голову руками.
Василий встал и, пошатываясь, пошел куда глаза глядят. Сделал несколько шагов и увидел, что еще три красноармейца бредут по степи. Они подошли к нему. Один, незнакомый, скуластый, черноусый, поддерживал на весу руку, рассеченную саблей, - лохмотья шинельного рукава набухали кровью; второй был без фуражки, белокурый чуб на лбу слипся, губы синие, в глазах - боль. И говорить не может, только мычит, - видать, сильно контужен. Его Василий тоже не знал. А третьим оказался Петька Сазонов. Земляк из Вышневолоцкого уезда Тверской губернии, сын лавочника - гармонист, задира и ерник. Он и сейчас молол языком без устали - не то бодрился, не то ополоумел после боя.
- Здо́рово, Вася, они нас чикнули! Комиссара зарубили, я своими глазами видел. А командир самолично себя из нагана. Поднес к виску и… Со святыми упокой, человек был неплохой, хоть и из офицериков бывших. Сам видел!
Василий сказал угрюмо:
- Как же это ты, Петька, все сам видел и при этом уцелел?
- Это, Вася, потому так случилось, что я не паниковал зазря, как другие товарищи, а когда увидел, что нам конец, взял да и сиганул, как зайчик, под кустик и схоронился там. - Петька подмигнул Василию, нехорошо осклабился. - Понял, друг сердечный, таракан запечный?
Черноусый и контуженый придвинулись к землякам вплотную, и черноусый сказал строго:
- Нам, товарищи, отсюда нужно спешно уходить, пока беляки не вернулись!
И только он это сказал, как снова послышался копытный перестук, и на бугор выскочила та же конница - возвращаясь, наверное, после погони за остатками порубанной роты.
Уходить было поздно.
…Отделившись от конного строя, к сгрудившимся красноармейцам подскакали три всадника. Передовой - офицер в длинной кавалерийской шинели, с погонами штаб-ротмистра, в дроздовской фуражке с малиновым околышем и белой тульей - осадил вороного ладного жеребчика, потрепал коня по взмокшей лаковой шее рукой, затянутой в коричневую кожаную перчатку, и внимательно оглядел стоявших перед ним красноармейцев.
Петька Сазонов, побледнев, поднял руки.
- Опустите руки! - негромко и мягко сказал офицер.
У него было бледное моложавое лицо со странно яркими, нарядными, словно чужими, губами. Под прямым длинным носом надменно чернели коротко подстриженные усики. Глаза светло-серые, ледяные, господские.
- Кто из вас мобилизованные, а кто нет? - так же негромко спросил офицер-дроздовец.
- Я, ваше благородие, мобилизованный! - молодцевато гаркнул Петька Сазонов, настороженно косясь краешком глаза на скуластого черноусого красноармейца - тот стоял неподвижно, смотрел прямо и спокойно на офицера, словно хотел накрепко запомнить его лицо.
- Я тоже мобилизованный! - глухо сказал Василий Трифонов, пулеметчик.
Белокурый с чубом, промычав что-то, пошатнулся и тяжело опустился на траву.
- Он, ваше благородие, сильно контуженный! - стал объяснять офицеру Петька Сазонов. - Ему надо бы медицинскую помощь оказать.
- Ну, у нас тут врачей нет! - оборвал его офицер и перевел взгляд на черноусого красноармейца, продолжавшего держать на весу свою разрубленную руку.
- Я не мобилизованный! - сказал черноусый.
- Значит, добровольно пошли в Красную Армию?
- Добровольно, господин офицер!
- Отойдите пока в сторону.
Черноусый отошел.
- Ну, вот что, братцы, - помедлив, сказал офицер, обращаясь главным образом к Петьке Сазонову и Василию, - придется вам сделать выбор. Или вступите в доблестные ряды вооруженных сил юга России, чтобы честным ратным трудом искупить свои грехи перед родиной, или… - он сделал паузу, - в расход! - Посмотрел на часы. - Даю минуту на размышление.
- А чего там размышлять! - заторопился Петька Сазонов. - Я, ваше благородие, целиком на все согласный. Жизня каждому дорога! У меня, ваше благородие, отец в деревне лавку имел, дом под железной крышей, он, может быть, в гильдейские купцы бы вышел, если б не эта самая кувыркуция… - Он обернулся к Василию. Тот стоял глаза в землю. - Ты чего стоишь молчишь, дурень! Он, ваше благородие, мне земляк, мы с ним тверские, из одной деревни, он тоже согласный. Нас вместе мобилизовали.
Офицер испытующе посмотрел на Василия. Тот невольно вытянулся - пятки вместе, носки врозь.
- В царской армии служили?
- Так точно, служил.
- Рядовым?
- Так точно, рядовым.
- В каком полку?
- Нижегородский драгунский.
- Какого же дьявола вас занесло в пехоту?
- Военкомат направил… по ошибке!
- Он, ваше благородие, пулеметчик первостатейный! - вставил Петька Сазонов.
- Проверим в бою, какой он пулеметчик! - сказал офицер и снова обернулся к скуластому, с рассеченной рукой: - Ну, а вы сделали выбор?
- Сделал! - сказал скуластый, и в глубине его глубоко запавших маленьких черных глаз зажглись мрачные огоньки.
Штаб-ротмистр по достоинству оценил эти огоньки. Обернулся к своим, рукой в перчатке сделал знак - дроздовцы подъехали к своему командиру. Румяный крепыш, почти мальчишка по возрасту, в такой же, как у офицера, форменной, фасонистой фуражке с малиновым околышем, сидевший на высоком золотисто-рыжем мерине, четко козырнул.
- Этих двух, - офицер глазами показал на Петьку Сазонова и Василия, - доставить в село. А двух других… Понятно, вахмистр?
- Так точно, понятно, господин штаб-ротмистр! - улыбаясь, четко отрубил юный вахмистр.
Офицер тоже улыбнулся ему по-приятельски и сказал тихо:
- Не задерживайтесь. И смотрите, Володя, чтобы Игнатюк… без всяких фокусов! Понятно?
- Не беспокойтесь, Юрий Сергеевич, понятно, - с фамильярной почтительной ласковостью ответил мальчишка-вахмистр.
Офицер кивнул ему и с места бросил своего жеребчика в галоп.
- Игнатюк! - скомандовал румяный вахмистр Володя. - Слезайте с коня!
Третий дроздовец - приземистый, бритый, с мятым лицом скопца и фигурой циркового атлета, в черной лохматой терской папахе - слез с белой низкой кобылки.
- Подержите повод, господин вахмистр! - сказал он тенорком, почти дискантом.
Вахмистр взял повод и, нагнувшись так, чтобы пленные не слышали, сказал ему что-то.
Игнатюк приблизился к черноусому - тот стоял на ледяном, как казалось Василию Трифонову, ветру (а ветер, тянувший теперь с юга, был теплый) и с прежним, каким-то даже презрительным спокойствием поглядывал на дроздовца.
- Ну как, будем петь "Ложись, проклятый!" или богу помолимся? - спросил его Игнатюк, не спеша снимая карабин, висевший у него на спине, за плечами.
Черноусый выпрямился, огоньки в его глазах вспыхнули черным пламенем.
- Товарищи мои споют, когда тебя, белого гада, поставят к стенке! - Он повернул голову к замершим от животного ужаса Василию и Петьке Сазонову и сказал: - А вас, суки… - но не докончил, потому что Игнатюк коротко и сильно сунул ему прикладом карабина в лицо.