Он лежит на спине и тихонько посапывает носом. Он ворочается, кряхтит и вдруг горячим шепотом быстро говорит:
- Детали давай!.. Где детали?..
С невыразимой нежностью смотрит Капитолина Антоновна на спящего сына. Потом снимает с вешалки свое пальто, покрывает Сережку и шепчет:
- Спи, Сергей Степанович! Спи!..
3. ДВЕ БОМБЕЖКИ
В начале войны я служил в редакции фронтовой газеты Брянского фронта "На разгром врага", в штатной должности, которая так и называлась - писатель.
Две другие штатные писательские должности занимали покойный поэт Иосиф Уткин и ныне здравствующий прозаик Исай Рахтанов.
Сюда же нужно причислить нашего художника - совсем юного тогда карикатуриста-крокодильца Женю Ведерникова.
В августе 1941 года Брянск был еще цел. Сильная немецкая авиация играла с ним, как кошка с мышкой, и не спешила с нанесением массированного бомбового удара. Лишь иногда появлялись одинокие разведчики, кружились, высматривали что-то и, сбросив на окраину города "для острастки" одну-две бомбы, удалялись восвояси.
Брянск жил призрачной, эфемерной жизнью прифронтового города, напряженной, как перетянутая, готовая вот-вот лопнуть струна.
Редакция наша и другие управления штаба фронта стояли в лесу в десяти - двенадцати километрах от Брянска. В наше распоряжение был отдан дом лесника с подворьем, с хлевом для скотины и с сараем, на сеновале которого мы спали вповалку.
Я вместе с Женей Ведерниковым делал в газете сатирическую полосу "Осиновый кол", но мне и Уткину очень хотелось попасть на передовую, понюхать настоящего пороха. Мы долго наседали на нашего редактора, батальонного комиссара Александра Михайловича Воловца, обаятельного, умного и спокойного человека, замечательного военного газетчика, просили его дать нам "настоящую" фронтовую командировку. Воловец долго отмахивался от нас, как от надоедливых оводов, - он нас берег. Нас берег, а себя не уберег: впоследствии Александр Михайлович погиб - его машина подорвалась на мине, засунутой немцами в колею лесной дороги, - но это случилось значительно позже, когда наши войска вернулись в сожженный и разрушенный врагом Брянск.
В конце концов Воловец, которому, видимо, надоели наши приставания и нытье, не выдержал и подписал командировочное предписание. Он даже доверил нам собственную эмку с шофером.
Мы собрались ехать под Почеп, где происходили бои местного значения.
Нам бы и ехать из брянского леса прямо туда, куда нам предписывало направиться командировочное удостоверение, то есть за Десну под Почеп, а нас черт угадал "на одну минуточку" заскочить в Брянск, в городскую типографию, где временно печаталась наша газета, повидаться с товарищами. Эта "минуточка" все и решила.
- Хорошо, что вы заехали! - обрадовался нам выпускающий нашей газеты. - Звонил редактор, приказал, если вы появитесь, вернуть вас обоих назад, в лес, в редакцию.
- Что за чушь! - возмутился Уткин. - А вы спросили Александра Михайловича, почему, собственно, мы с Ленчем должны вдруг ни с того ни с сего возвращаться в лес не солоно хлебавши?!
Выпускающий тонко улыбнулся:
- Начальству нельзя задавать вопросы, тем более на фронте. Начальство само задает вопросы! - Он сделал паузу и прибавил с той же тонкой, дипломатической улыбкой: - Возможно, редактор что-то задумал, и ваши перья ему срочно понадобились. А возможно и другое. Вас, писателей, у нас в редакции три. Нерасчетливо двоих сразу посылать на передовую. Мало ля что может случиться!.. По одному - вот это по-хозяйски! Впрочем, все это мои личные домыслы.
- Мы что же, должны сейчас же ехать назад?
- Плохо вы знаете Воловца! - сказал выпускающий. - Он хороший человек и хороший психолог. Он разрешил вам переночевать в Брянске. Утром вернетесь к себе в лес. Можете до комендантского часа сходить в кино, погулять по городу. Ночевать будете не где-нибудь на ящиках и лавках, а в городской гостинице, на настоящих кроватях с настоящими пружинными матрацами. В общем, ступайте с богом и вкушайте дары цивилизации.
Что нам оставалось делать? Мы поставили нашу машину во двор типографии, а сами отправились "вкушать дары" брянской "цивилизации".
Теплый августовский ветерок хозяйственно шевелил пыльную листву деревьев, и на бульварах тенькали, прыгая с ветки на ветку, легкомысленные синички. Все совсем как в мирное время! Мы с Уткиным побродили по полупустому городу, посидели на скамейке в тенистом сквере, послушали концерт синиц и, установив, что прифронтовой Брянск из всех даров цивилизации может предложить нам лишь кино и баню, выбрали для себя, конечно, баню.
Старуха кассирша честь по чести продала нам билет в первый разряд. Мы вошли в чистенькую раздевалку и обнаружили, что будем мыться вдвоем. И вот когда мы уже намылились и стали с наслаждением растирать зудящие спины мочалками, заревели сирены воздушной тревоги. Мы с Уткиным переглянулись и принялись еще яростнее действовать своими скребницами. Вдруг дверь, ведущая в раздевалку, отворилась, и на банном пороге появился роскошный рыжеусый мужчина в военной гимнастерке без знаков различия, в галифе и в высоких сапогах, с кавалерийским карабином, висящим у него на ремне через плечо. Он был похож на мультипликационного кота в сапогах. Я успел заметить, что у него одна нога короче другой и он сильно хромает.
- Вы что, товарищи военные, не слышите, что ли, сигнала?! - грозным басом заботливого старшины закричал на нас "кот в сапогах" с порога. - Ждете отдельного приказания? Одевайтесь и ступайте во двор - там у нас щель вырыта!
- Послушайте, голубчик, - сказал Уткин с несколько надменной небрежностью, - почему вы, собственно, на нас орете? И кто вы, собственно, такой?
- Я директор бани! - прорычал "кот в сапогах".
- Пойдемте, Иосиф, - миролюбиво сказал я. - А то он еще откроет по нас огонь из своего карабина. Я готов пасть на поле брани, но пасть на поле бани… да еще от руки ее директора… не за этим я сюда приехал!
Мы кое-как вытерлись, натянули белье на влажное тело, надели штаны и гимнастерки и без сапог, босиком, вышли во двор, где в неглубокой щели нас уже ожидал строгий директор.
Замолкли хлопки зениток, прозвучал сигнал отбоя.
- Мы имеем право домыться за те же деньги, - учтиво спросил Уткин директора, подмигнув мне, - или надо брать новые билеты?
- Можете идти домываться! - милостиво разрешил усач.
И вот опять мы сидим голые на мраморной доске и раздираем себя мочалками. И опять рев сирены воздушной тревоги! И опять директор бани - о эта неистовая исполнительность старого служаки! - вырастает на банном пороге, неумолимый, как статуя Командора, приглашенная на ужин бедным Дон-Жуаном!
- Отдельного приглашения ждете, товарищи командиры?..
Опять мы натягиваем бязевые кальсоны и рубахи на влажное тело, спешим во двор и прячемся в щель. Опять хлопают зенитки. Где-то грохочет взрыв. И вот опять - отбой.
Когда в третий раз заревели сирены и на пороге снова появился наш мучитель, мы с Уткиным взбунтовались.
- Вы, Ленечка, как хотите, - сказал Уткин, - а я никуда больше не пойду. Мне это надоело.
- Я тоже не пойду! - сказал я.
Директор надулся, усы у него встали дыбом, из светло-голубых глаз, как мне показалось, посыпались искры административного восторга. Он уже открыл рот, чтобы закричать на нас, по вдруг Уткин просто и даже задушевно спросил:
- А вы сами-то когда в последний раз мылись в бане, товарищ директор бани?
Административные искры в глазах усача тотчас погасли, усы опустились. В одно мгновение он весь как-то обмяк и подобрел.
- Да я уж и забыл даже, когда купался! - буркнул директор.
- Раздевайтесь и приходите! - скомандовал Уткин. - Будем вместе мыться, втроем веселее!..
Директор повернулся и исчез вместе со своим карабином. Через пять минут он снова возник на пороге, розовый, голый, благостный, как Христос при крещении.
Деликатно прикрываясь веником, он проковылял к отдельной скамейке, налил кипяточку в шайку, и когда - еще через пять минут - снова завыли сирены воздушной тревоги, наш партнер уже фыркал, гоготал и повизгивал от наслаждения, хлеща себя веником по спине и тощим ляжкам. Ему было на все наплевать. Только прямое попадание бомбы могло бы прервать его невинное занятие!
Мы хорошо помылись, дружески простились с директором бани и пошли в гостиницу. Гостиница была почти пуста. Нам дали каждому по номеру, и мы отлично выспались на настоящих пружинных матрацах, лежащих на настоящих кроватях.
Когда мы вернулись домой, в лес, Воловец под строжайшим секретом сообщил нам, что под Почепом затевается "нечто весьма серьезное", сейчас писать о боях на этом участке фронта преждевременно. Поэтому он нас и отозвал. Нам пришлось смириться.
О своей поездке в Брянск и о "тихих банных радостях" мы, сильно приукрашивая, рассказали редакционным товарищам, не скупясь на живописные подробности. Нам откровенно завидовали, а секретарь редакции А. Я. Митлин, в прошлом редактор газеты "Кино", симпатичный и кроткий хлопотун-работяга из породы тех газетных коренников, которые, где бы они ни работали, главную тяжесть редакционного воза берут на себя, объявил, что он завтра же поедет в Брянск по неотложному делу и заодно уж, конечно, посетит брянскую баньку и передаст от меня и Уткина привет усачу директору.
Митлин действительно на следующий день отправился в Брянск - в командировку. После обеда наша изба опустела. Сотрудники разбрелись по своим делам.
Воловец ушел к начальнику политуправления фронта. У меня наметился свободный часок, и я залез на сеновал тут же, в избе, и решил, пока суд да дело, вздремнуть. Только я устроился поудобнее, как началась бомбежка. Взрывы бомб следовали один за другим. Изба лесника ходила ходуном. Нужно было выйти наружу и укрыться в щели, но я так уютно устроил свое бренное тело в душистое, мягкое сено, такая истома охватила меня, что я продолжал валяться на сеновале в сладком полузабытьи. Вдруг внизу на столе Митлина зазвонил телефон.
Я слез с сеновала и снял трубку.
- Попросите Ленча! - сказал незнакомый голос.
- Ленч слушает!
- Леонид Сергеевич, только что при въезде в Брянск тяжело ранен Митлин. Он попал под бомбежку, ему оторвало ногу. Вы, кажется, знаете хирурга Вишневского? Найдите его и попросите, чтобы он сейчас же приехал в госпиталь, он знает в какой. Действуйте быстро!..
На секунду я оторопел. Вот тебе и наша лесная идиллия!
Я выбежал из избы лесника. Боже мой, где же искать Вишневского, тогдашнего нашего фронтового хирурга?!
Я быстро пошел по направлению к землянкам штаба фронта и вдруг - так бывает только во сне или в кино - увидел пробирающийся по лесной дорожке пикап и в нем Александра Александровича Вишневского. Я закричал что есть силы:
- Александр Александрович!
Вишневский обернулся, увидел меня, тронул шофера за плечо. Пикап остановился.
Через три часа в сумрачную, притихшую избу лесника (все уже знали о ранении Митлина) вошел Вишневский. Я вздрогнул, увидев его осунувшееся, хмурое лицо и черные тени под запавшими глазами. Гимнастерка его пропотела насквозь.
Он обратился ко мне, сказал:
- У тебя коньяку нет случайно?
Коньяк у меня был - на днях прислали посылку из Москвы.
Я достал из чемодана бутылку, налил полстакана. Хирург выпил одним глотком и сказал, ни на кого не глядя:
- Он умер на столе. Я ничего не мог сделать. Газовая гангрена при плохом сердце.
Митлина все любили. Он был добрым, скромным человеком, настоящим советским газетчиком.
Дней через пять после его смерти массированным ударом вражеской авиации Брянск был разрушен и сожжен почти полностью.
ФРОНТОВЫЕ СКАЗКИ
КОМАР
Был у фашистов непобедимый генерал фон Пфуль - отчаянной храбрости мужчина и очень спесивый.
Сам толстый, словно боров, голова плешивая, гладкая, как блюдце, зубы - сплошь золотые.
- Я, - говорит, - десять стран покорил, сто городов пожег, тысячу деревень с землей сровнял. Нету сильнее меня генерала на свете.
Он на отдыхе находился, этот самый фон Пфуль. Сидел во Франции, жрал сардинки с сардельками, шампанским запивал.
Вот однажды вызывает его к себе Гитлер и говорит:
- Дела мои на Востоке швах, ниже среднего. Придется вам поехать в Россию, пособить мне воевать, поскольку вы десять стран покорили, сто городов пожгли, тысячу деревень с землей сровняли и сильнее вас нету генерала на свете.
- Рад стараться! - отвечает Гитлеру фон Пфуль. - Правда, я свои мимомуары только до пятой из десяти покоренных мною стран додиктовал, но это ничего, покорю одиннадцатую и тогда уже все сразу, одним махом, и додиктую.
Прикатил он к нам в Россию и попал аккурат на такой фронт, где леса, да болота, да комарья туча. Зайдешь в чащу - кругом все так и звенит. Только успевай руками махать - от комариков отбиваться.
Созвал фон Пфуль генералитет, объявил:
- Я десять стран покорил, сто городов пожег, тысячу деревень с землей сровнял. Сильнее меня нету генерала на свете. Вот как перед истинным богом клянусь вам, что я в три дня русских одолею.
Один пожилой фитьмаршал, седой весь, как старая крыса, говорит ему:
- Довольно странные ваши речи. Мы здесь два года сидим, ничего сделать не можем, а вы… в три дня! Посмотрим!
- А вы оставьте меня одного, я посижу над картой, подумаю и преподнесу вам свой научный план, как, чем и во что русских надо бить, чтобы их окончательно одолеть.
Генералитет удивился и ушел. Развернул Пфуль свою карту, стал думать. Вот уже вроде бы придумал, а тут комарик спикировал ему на лоб - да как ожег! Фон Пфуль хлоп себя по лбу и весь план забыл. Стал сначала думать. Только снова подобрался к плану, а комар его в ухо жальнул. Генерал хвать себя в ухо, а другой комар его в ноздрю. Генерал - в ноздрю, а комар опять в ухо! Что ты будешь делать! Весь план начисто забыл опять непобедимый генерал фон Пфуль. Сидит, головой мотает, злится. А комар свое звенит: "Ты… з… з… злой, а я еще з… з… злей. Ты з… з… злой, а я еще з… з… злей".
Позвал фон Пфуль адъютанта, спрашивает:
- Что это такое на меня пикирует?
- Это такая русская насекомая, ваше превосходительство. Вроде вошки. Только она летает и называется комар.
- Станьте рядом и отгоняйте эту дрянь от меня.
Адъютант встал, как положено, машет над генеральской плешью сосновой веткой - отгоняет комаров. Ничего не помогает.
Фон Пфуль кричит на адъютанта:
- Вы не махайте на нее, вы ее бейте, как только она на меня присядет.
- Так ведь придется тогда вашу, извините, плешь побеспокоить, ваше превосходительство.
- Делайте, что вам говорят! Я никаких движений сам делать не хочу, это меня отвлекает от моих важных научных мыслей.
Стоит адъютант над плешью фон Пфуля, ведет наблюдение. Вот сел комар на генеральскую плешь, генерал сквозь зубы золотые командует:
- Огонь!
Адъютант хлоп - недолет, хлоп - перелет. Одного комара прихлопнет - десять новых прилетает.
У непобедимого генерала фон Пфуля плешь уже посинела, но он ничего, терпит, бодрится, только кряхтит. Думает. Бодрился, бодрился да вдруг как завопит на адъютанта:
- Ты, подлец, нарочно промахиваешься, по пустому месту бьешь. Вон отсюда! Расстрелять!..
Адъютанта как ветром сдуло.
Остался фон Пфуль один, сидит, думает. Вдруг входит в его палатку неприметный старичок в ватнике, бородка клинышком, на одном плече мешок, на другом автомат немецкий на ремне.
Генерал фон Пфуль спрашивает:
- Вы кто такой?
А старичок с мешком ему в ответ, да так дерзко, нахально:
- А ты кто такой?
- Я - непобедимый генерал фон Пфуль, я десять стран покорил, сто городов пожег, тысячу деревень с землей сровнял. Сильнее меня нету генерала на свете. Отвечайте сей минут, кто вы такой?!
- Я непобедимый партизан дед Комар. Я тридцать ваших эшелонов с живой силой и техникой под откос пустил, три карательных дивизии в пух и прах разбил, трех ваших генералов прикончил, а полковников - этих и не счесть! А тебя, дурака, живьем возьму!
И взял. Живьем! В мешок его запихнул и унес. Поминай как звали!
ХОРОШЕЕ ВОСПИТАНИЕ
Родился в одной немецкой семье сынок.
Пришли профессора - осмотрели младенчика, обнюхали, обмерили, распрабабок его по особому списку проверили, до десятого колена туда и обратно, и сказали:
- Родители, поздравляем! Сынок ваш ариец чистых кровей. Молодцы!
- Рады стараться! - сказали родители. - Может, фюрер нам за него хоть фунтик маслица отвалит? А то мы совсем отощали, его рожавши!
- Хлопочите через имперскую канцелярию.
Отхлопотали себе родители фунт масла через эту канцелярию и стали сынка растить.
Пока он сосунком был, без хлопот дело обходилось: сосет младенчик мамашу, и бог с ним! А как подрос, призадумались родители: кого в воспитатели позвать?
Пригласили опять профессоров посоветоваться.
Профессора сказали:
- Поскольку фюрер требует, чтобы немецкая молодежь была похожа на молодых диких зверей с бездной в глазах, постольку вам надо идти в зоологический сад и там среди млекопитающих выбрать для своего сынка подходящих воспитателей.
Родители так и сделали: пошли в зоологический сад.
Приходят - видят: сидит в клетке волк, жрет падаль.
Родители к нему:
- Извините за беспокойство: не можете ли вы, герр волк, сынка нашего воспитать так, как того фюрер требует?
- Могем! - рычит волк. - Платить мне будете пять пудов разной падали в месяц. Я очень падаль обожаю.
Согласились родители на эту цену и спрашивают волка:
- А кого еще, герр волк, вы можете из млекопитающих нам порекомендовать в воспитатели сынку?
- Обратитесь к кабану, сиречь к дикой свинье, - через клетку направо, за углом. Очень культурное животное. Потом еще неплохо было бы вонючку пригласить, она ему хорошие манеры привьет, но уж больно от нее дух тяжелый идет. Даже мы, звери, и то не выдерживаем.
- Ничего, - сказали родители, - мы выдержим. Зато уж будет у нас сынок - ариец первый сорт! Не возьмет его земное оружие!..
Договорились с кабаном, договорились с вонючкой (ее пригласили раз в неделю приходить и в чистом поле с сынком заниматься), идут по зоологическому саду домой, и вдруг выскакивает из-за куста навстречу им заяц:
- Здравствуйте, родители! Возьмите и меня к вашему сынку в воспитатели.
- А вы нешто тоже с бездной в глазах, герр заяц?
Заяц нахально смеется:
- Бездны у меня нет, я по другой части силен.
Родители переглянулись, и папаша сказал:
- Вы, герр заяц, не хищный зверь. Вы из грызунов. Уши у вас какие-то такие… подозрительные. И бездны в глазах, сами говорите, нету, а потому не взыщите!..
Заяц еще нахальнее смеется:
- Пожалеете, родители!
Тут папаша замахнулся на него палкой - заяц как сиганет в кусты, и след его простыл.
Стали дикие звери ходить к молодому фашисту на дом, учить его уму-разуму.