12
Каюта Долгушина на "Ворошилове" тиха и скромна, портьеры и шторки - под зелень сосновых игл, с матовым отливом. Нерадостно сидеть в каюте и нерадостен документ, изучаемый Иваном Даниловичем. Рассыльному приказано: "Никого!" Отчет о дисциплине за первое полугодие. Цифры благополучнейшие. Тишь и благодать. Превосходные цифры, годные как для внутреннего употребления, для оглашения с трибун, так и для доклада в Москве. Там сейчас, впрочем, не до цифр. Военно- морское Министерство ликвидировано, влилось в Вооруженные Силы, Министр стал Главнокомандующим, передача имущества пойдет скоро полным ходом, каждую порванную тельняшку возьмут на учет интенданты в зеленых кителях. Превосходные, благополучные цифры. И лживые от начала до конца, от каждой запятой несет обманом. Сотни, тысячи мелких нарушений воинской дисциплины в отчет не попали и попасть не могли. Они свалены в кучу, никакой графой не отраженную. А начнешь разгребать эту кучу - таким духом шибанет, что… У коменданта одни цифры, в штабе флота - иные, в извечной тяжбе флота с берегом верх берет то одна сторона, то другая. Комендант во всем винит "торгашей", заливших город вином, флот кивает на коменданта и его комендантский взвод, якобы хватающий всех подряд, и никому нет дела до живого матроса, который не готов еще к берегу, не воспитан, а Манцев именно таких матросов провоцирует. Кончиками пальцев притронулся Иван Данилович к этому проклятому увольнению - и руки захотелось отдернуть, спрятать. "Не по Сеньке шапка", - подумалось как- то, и тут же он вознегодовал на себя. По нему, по нему! Это он первым ворвался в Печенгу, это он пустил ко дну лично восемь транспортов и две десантные баржи, а еще тринадцать транспортов - в составе дивизиона. И опять - Манцев. Кое- где на крейсерах пытались повторить самовольно введенную Манцевым норму увольнения, и кому- то дали по рукам, кому- то по шапке, кого- то временно отстранили от должности, пригрозили судом чести. Меры приняты. Правда, половинчатые. И не ко всем. Командир корабля сам решает, что докладывать, а что не докладывать. Он - командир, ограничение его прав и привилегий может нанести эскадре такой ущерб, что значительно выгоднее не требовать от него скрупулезности в докладах. Но что-то надо делать с этим Манцевым. Вчера член Военного Совета заметил как- то вскользь: "У тебя, Долгушин, на эскадре что-то происходит, разберись- ка…" Ни слова о "мере поощрения", никто не хочет касаться болезненной темы. К командующему эскадрой не подступишься, командующий так поставил себя, что определять темы разговоров и обсуждений вправе только он, никто более. Перепуганное лицо рассыльного, энергичное "Кругом!" - и каюту заполняет своим присутствием мощное, хрустящее, скрипящее тело капитана 2 ранга Барбаша. Руку пожал так, что у Долгушина пальцы слиплись. Сел Барбаш - и переборка покосилась. Показал в широкой и полной дружелюбия улыбке зубы, - такими зубами якорную цепь перегрызешь. Глаза дышат умом, отвагой. Никогда еще не видел Иван Данилович Барбаша таким вот компанейским, своим в доску. И вовсе, оказывается, не мрачно- подозрительный и забубенный строевик Илья Теодорович Барбаш. А Барбаш, таинственно подмигнув, достал из портфельчика, что держал на коленях, книжицу, протянул Ивану Даниловичу. Тот недоумевающе прочитал название - "Техминимум буфетчика", раскрыл, закатился в смехе. "Держа нож под углом 90 градусов к плоскости стола, совершаешь им резательные движения на себя и от себя до тех пор, пока расстояние по перпендикуляру между нижней кромкой ножа и столом не станет равным нулю…" - Слушай, это вещь!.. Дай на вечерок1 - Только на вечерок. Пока. Очередь. С величайшим трудом достал через Симферополь. Тираж - видишь? - немного экземпляров, почти для служебного пользования, курортторговское издание. По штабу флота ходит. На эскадру попадет не раньше сентября. Порадовать тебя захотел. На дружеское "ты" перешли сразу, плавно это получилось, незаметно. - В предисловие глянь… Иван Данилович расхохотался еще пуще. "Помыслы всего прогрессивного человечества направлены на наш празднично накрытый и со вкусом сервированный стол…" Действительно, для служебного пользования. Бред сивой кобылы, напоенной самогоном. Книжицу он сунул в ящик стола, замкнул: не дай бог, вестовой полюбопытствует. Многостраничный отчет мозолил глаза, портил настроение, жизнь, все портил. Барбаш понимающе вздохнул. Пальцы его выбивали негромкую дробь на толстой коже портфельчика. - Иван Данилович, я к тебе вот по какому вопросу… Нам с тобой поручили… "Обтяпать одно дельце" - такое должно было прозвучать, судя по интонации, улыбке, взгляду Барбаша. Но он запнулся и подыскал другие слова. - То есть поручили- то мне, а тебе, так сказать, обеспечить, помочь, направить меня в нужном направлении и так далее. Речь идет о том, как избавить эскадру от известного тебе Манцева. А если не известного, то… Он щелкнул замочком портфеля, извлек из него портфельчик поменьше, парусиновый, для секретной документации, покопался в нем и положил перед Иваном Даниловичем синюю папку: "Военно- морское Министерство СССР. Секретно. Личное дело. Лейтенант Манцев Олег Павлович". Иван Данилович колебался долгую минуту. Чего проще - открыть, и прочитать. Но в том- то и дело, что открыть- то откроешь, а закрыть - невозможно. Она в памяти - чужая жизнь, чужая служба, и хочешь того или не хочешь, но ты уже вмешался в нее. Ногтем мизинца он поддел обложку, открыл дело. Так, фотография. Немного напуганная физиономия мальчишки, снимали в училище, курсантом, незадолго до выпуска, тужурка общая, на весь класс, если не на роту. Погоны мятые, лейтенантские погоны, хлопчатобумажной ниткою пришиты, легкосрываемые, без ощутимого вреда для юноши. Адмиральские пришиваются не нитками - кровеносными сосудами, и отрываются вместе с плечами, с живым мясом. - Один из трех экземпляров, - подталкивал Барбаш. - Самый полный. Кое- какие текущие документы наверх не отправляются. Долгушин вздохнул, начал… Еще глубже вздохнул он через полчаса. Немыслимо! Невероятно! Чуть ли не с пеленок - не сам по себе этот Олег Манцев, а в коллективе, а коллективно жить и мыслить не научился. Первичное воспитание ослаблено, конечно. Отец, рабочий хлебозавода, добровольцем ушел на фронт и погиб в 42- м году, мать умерла в 46- м. Детский сад, школа, интернат под Уфой - всюду внушали: веди себя примерно, будь таким, как все. В училище вообще опутан был так, чти шевельнуться не мог без команды, которой подчинялся не только он, но и весь класс, вся рота, все училище. Начальник на начальнике сидел и начальником погонял, в самом низу - помкомвзвода, на самом верху - начальник высших военно- морских учебных заведений, - да тут пискнуть не дадут! Гвоздями вбили в череп: у тебя ничего нет, все твое - в коллективе, и ты только потому человек, что признаешь коллектив, и он, коллектив, спасет тебя, если по оплошности ты совершишь малюсенькую ошибку, но он и покарает тебя жестоко за отступничество!.. Человеком без ошибок был Олег Манцев в училище, там- то и проморгали его, пустили паршивую овцу в стадо, направили на эскадру. Против всех пошел! Да советский ли он человек, этот Олег Павлович Манцев?! Неужто забыл, что служит на море? Морская вода никогда не принимала в себя человека по- родному, люди поэтому объединяются здесь в крепкую семью, а в семье уважают отцов и старших братьев. Есть среди них и мелочные, и глупые, с подлинкой в душе есть, но нельзя на них пальцем показывать, нельзя, это - семья с общим столом и общими праздниками. Иван Данилович гневно засопел… Говорить не хотелось. Не до слов. Была, когда глянул на фотографию, слабенькая надежда: воззвать к совести офицера и комсомольца, припугнуть, посулить, обласкать или надавить - криком, обещаниями отдать под суд чести, выгнать с флота. Нет уже такой надежды. И Лукьянов вовсе не рисовался, когда называл Манцева лучшим офицером эскадры: по формальным данным так оно и есть. И как самому себе объяснить: откуда этот Манцев? Иван Данилович покосился на Илью Теодоровича Барбаша. Все же спросил: - Он - русский? - Да. Всех изучить до седьмого колена не можем, но у этого просмотрены деды и бабки. Вполне благополучные родственники… - Из того же парусинового портфеля Барбаш вытащил листочек, подал. - Уважаемые люди, спору нет. Тетка его воспитывала, так тетка - доктор наук, депутат райсовета, член партбюро факультета… Гиблое дело, Иван Данилович. Я консультировался кое- где. Все безупречно. Долгушин вскочил на ноги, забегал по каюте. Пнул что- то, под ногу попавшееся. - В запас его! - закричал. - В запас уволить!.. Провокатор!.. Баран на американской бойне, который от ножа увиливает, всех под нож пуская. Под суд чести пошел командир батареи на "Фрунзе", по- манцевски стал увольнять матросов, те такое учинили на берегу, что… А у лейтенанта жена родила недавно, как он на гражданке вертеться будет с женой и ребенком? А этому Манцеву - все нипочем, его выгонишь - с музыкой в Москве родственники встретят, пригреют сироту, определят в институт… Гнать! По такой статье, чтоб… - Гнать, - согласился Барбаш, не поднимая глаз. - Кто же против… Но оснований нет. А они должны быть. Иван Данилович остыл. Сел. Положил руку на личное дело Манцева. - Сюда бы рапорт командира… О нарушении Манцевым приказа командующего… - Не будет такого рапорта, - тихо сказал Барбаш и побарабанил по портфелю. - Ты же сам знаешь, он приказа не нарушал… И честно скажу: намека даже нет в приказе на снижение норм увольнения. И ты это знаешь. Черным по белому: увольнение военнослужащего на берег рассматривать как поощрение его за безупречную службу… Такое вот дело, Иван Данилович. Наступило молчание. Барбаш снял руки с портфеля, сжал их в кулаки. В каюте - абсолютная тишина, корабельные шумы настолько привычны, чти их можно не слушать, они и не слышатся. - Попался бы хоть один манцевский матрос патрулю, тогда б… Но чего нет, того нет… Так что делать будем, Иван Данилович? Решение пришло. - С повышением перевести. На другой флот. Или за пределы базы. В Новороссийск, Одессу, Поти. С глаз долой.
С повышением, подчеркиваю. - Уже сделано, командиром дивизиона, крейсер "Красный Крым", учебный корабль, Одесса. В семафорно- телеграфных депешах командир Гвардейского крейсера "Красный Крым" сокращенно именовался так: кр.гв.кр.кр.кр., звучало наименование как кыр- гыв- кыр- кыр- кыр. Был такой еще: кр.гв.кр.кр.кз., это уже командир крейсера "Красный Кавказ". - Так отправляй его кыр- кыр- кыру! - с воодушевлением воскликнул Иван Данилович. - И пусть над ним каркает! Барбаш вновь побарабанил по портфелю. Поцыкал. - Узнавали стороной: командир линкора против. А командир корабля, сам знаешь, своей властью может приостановить любое кадровое перемещение. Да еще такого корабля. - Он- то почему против? - Причин много… Самая очевидная… - Барбаш глянул на Долгушина, как бы спрашивая, можно ли говорить напрямую. Ответ получил. - Командир засиделся в капитанах 1 ранга, в декабре, если ничего выдающегося не случится, получает контр- адмирала и дивизию крейсеров на Севере. На перевод Манцева сейчас он не согласился. Кто выполнять зачетные стрельбы будет - вот в чем вопрос. Командир дивизиона там интеллигент один, Валерьянов, уходит учиться в следующем месяце. Манцев отвалит, а командиру своя шкура дорога. - А Милютин - этот чего интригует? - Да как сказать… Старпом тоже засиделся, ему уж давно пора и адмиралом быть… На "Дзержинский" уходит осенью, крейсер ему во как надо лучшим сделать, прогреметь и - командиром бригады эсминцев. И лучшим стать он может только после отмены "меры поощрения", вот он и двигает сосунка Манцева, гонит его на минное поле, авось не подорвется. А подорвется - еще лучше, подтолкнет командующего на отмену приказа. Хоть и покоробили Ивана Даниловича такие очевидности, но виду не подал. Молчал. О Лукьянове не спрашивал. А так хотелось спросить, язык защипало даже. Заговорил о командире линкора: повлиять на него можно, приказ о переводе Манцева в Одессу надо провернуть через штаб флота, через командующего флотом, через Москву, наконец! - Не можно, - поправил Барбаш. - И провернуть приказ никак нельзя. Да и любой спросит: за какие это заслуги лейтенанта, всего один год прослужившего, назначают на крейсер командиром дивизиона главного калибра? Кроме того, сам по себе командир линкора… В общем, догадываешься. Вспомни 6 марта. - Помню, - сказал Долгушин.. 6 марта из Москвы пришла телефонограмма, указывался состав делегации от Крыма на похороны Сталина: секретарь обкома, рабочий, колхозник и офицер флота, всего четыре человека. Когда о телефонограмме узнала эскадра, то неизбежного, казалось бы, вопроса не последовало: флот мог представлять только командир линкора, только он!.. Барбаш сказал - глухо и тихо: - Надо, Иван Данилович, съездить тебе к командиру. Поговорить с ним. По- человечески. Одноклассник твой… Как всем известно. Это он добавил, чтоб и мысли не было о личном деле капитана 1 ранга Долгушина И. Д., которое могло якобы оказаться в парусиновом портфеле. Иван Данилович усмехнулся. Одноклассники, это верно. Четыре года в одном строю топали на лекции, на камбуз, вместе слушали дребезжащий голос навигатора Сакелари. В курсантские времена командира линкора прозвали "цаплей" - за длинные ноги, за походку болотной птицы, всегда умеющей поставить лапку на твердое место. Съездить, поговорить - да проще не придумаешь, на катер - и к трапу линкора. Да будет ли толк с этой поездки? Он покачал головой, сомневаясь в успехе миссии. И тогда Барбаш подтвердил тихо и властно, обозначая силы, пригнавшие его в каюту. - Надо, - сказал он. И не было уже сомнений, кто направил его сюда. Начальник штаба эскадры! И Долгушин дал согласие, оговорив: не сейчас, не сегодня, но до Дня флота - обязательно. - Прости, еще одна деталь… Политуправление нейтрализовано? Иван Данилович поморщился, вспомнив о последнем разговоре в управлении. Стало известно, что отдел агитации и пропаганды хочет на щит поднять командира 5-й батареи, не за 30%, конечно. Манцев, видите ли, вступил в переписку с семьями подчиненных, мамаши и папаши стали выкладывать лейтенанту свои беды, у кого- то там отрезали приусадебный участок, кому- то неправильно начислили трудодни, и обложившийся законами Манцев всем отвечал, и многие посчитали письма его официальным документом, обратились в военкоматы, те сообщили политуправлению - и пошла писать губерния, флот вынужден теперь заниматься колхозными и заводскими делами. Когда Иван Данилович взмолился: не надо славить Манцева, нарушителя воинской дисциплины, ему с упреком возразили, напомнили о предстоящих крутых переменах в сельском хозяйстве, о том, что офицеры должны жить интересами всей страны, а Манцев- то как раз и подает пример… Уломал Долгушин начальника отдела агитации и пропаганды, решили: о Манцеве - ни слова на страницах "Флага Родины". При прощании Барбаш поберег руку Ивана Даниловича, пожал ее бережно. - Этому байстрюку Манцеву легко жить и служить, у него крепкий тыл, родственники на крупнейших постах, он их, правда, не жалует, переписывается только с теткой… Трудно нам с ним будет. Иосиф Виссарионович помер, четких рекомендаций по всем этим манцевым не оставил, опыту набираемся только, ошибки с нашей стороны возможны, учитывать их надо, чтоб не повторять, такие- то дела, - произнес он, заглядывая в глаза Долгушина. - На самого Манцева надежда. Очень он неразвитый, не понимает, что сам себе могилу роет. Милютин, себя и его страхуя, отправил Манцева гауптвахту примерить, бумаженцию липовую на руки выдал, а наш петушок раскукарекался, стал пропагандировать уставные проценты, пришлось его срочно затребовать обратно.
13
Эскадренный миноносец "Бойкий", - им командовал капитан 2 ранга Жилкин Степан Иванович, - обоснованно и твердо слыл кораблем- середнячком, и на этом, отчетами и молвой обозначенном уровне, "Бойкий" держался несползаемо и неподнимаемо. Ни при каких обстоятельствах штаб бригады не допустил бы этот эсминец к завоеванию приза командующего за стрельбу, атаку или минную постановку, но и никогда не считал его способным на совершение чего- либо неуставного. Словом, это был надежный корабль, руководимый надежным командиром, который всегда и вовремя давал обязательства стать передовым, чему не верил ни штаб эскадры, ни штаб бригады, ни сам Жилкин: штабы считали командира "Бойкого" неповоротливым, безынициативным и неуклюжим офицером, не имея повода официально отразить это мнение в аттестациях и характеристиках, а Жилкину все торжественные обязательства казались, не без основания, элементом штабного пустобрешества. Он насаждал на корабле свои, жилкинские, порядки и ждал, когда внезапно обнаружится, что его "Бойкий", никем не любимый, ни хорошо, ни плохо на всех совещаниях не поминаемый, окажется единственным кораблем, который покажет выучку свою и сноровку в тяжелейший для эскадры и всего флота момент.