- Вот это не пойдет, - серьезно сказал Петр. - Это просто никак не годится: первая получка - и вранье? Получается, с вранья жизнь начинаешь, братишка. Так получается? Это во-первых. А во-вторых, мать с отцом зачем обижать? Они тоже порадоваться должны на твое рождение. Так или не так?
- Вроде так. Только, это, а ты с Розой?
- Мы тебя отдельно поздравим, - улыбнулся Петр. - А сейчас крой к маме и скажи, что меняешь костюм на день рождения.
Мама согласилась сразу, отец, поворчав, тоже, и Артем вместо магазинов, которые очень не любил, помчался к закадычному другу Жорке - советоваться, кого приглашать на первый в жизни званый вечер.
У Жорки Ландыса было два дела, которыми он занимался с удовольствием: коньки и марки, причем коньки были увлечением, а марки - страстью. Он разыскивал их в бабушкиных сундуках, до унижения клянчил у знакомых, выменивал, покупал, а порой и крал, не в силах устоять перед соблазном. Он первым в классе вступил в МОПР, лично писал письма в Германию, потом в Испанию, а затем в Китай, хищно отклеивал марки и тут же сочинял новые послания. Эта активность закрепила за ним славу человека делового и оборотистого, и Артем шел к нему советоваться.
- Нужен список, - сказал Жорка. - Не весь же класс звать.
Артем был согласен и на весь, лишь бы пришла она. Жорка достал бумагу и приступил к обсуждению.
- Ты, я, Валька Александров, Пашка Остапчук…
С мужской половиной они покончили быстро. Затем Жорка отложил ручку и выбрался из-за стола:
- Девчонок пиши сам.
- Нет, нет, зачем это? - Артем испугался. - У тебя почерк лучше.
- Это точно, - с удовольствием отметил Ландыс. - Знаешь, куда я письмо накатал? В Лигу Наций насчет детского вопроса. Может, ответят? Представляешь, марочка придет!
- Вот и давай, - сказал Артем. - С кого начнем?
- Задача! - рассмеялся Жорка. - Лучше скажи, кого записывать, кроме Зинки Коваленко.
- Искру. - Артем сосредоточенно хмурился. - Ну, кого еще? Еще Лену Бокову, она с Пашкой дружит. Еще…
- Еще Сашку Стамескина, - перебил Жорка. - Из-за него Искра надуется, а без Искры…
- Без Искры нельзя, - вздохнул Артем.
Оба не любили Сашку: он был из другой компании, с которой не раз случались серьезные столкновения. Но без Сашки могла не пойти Искра, а это почти наверняка исключало присутствие Зиночки.
- Пиши Стамескина, - махнул рукой Артем. - Он теперь рабочий класс, может, не так задается.
- И Вику Люберецкую, - твердо сказал Жорка.
Артем улыбнулся. Вика давно уже была Жоркиной мечтой. Голубой, как ответ из Лиги Наций.
День рождения решено было отмечать в третье воскресенье сентября. Они еще не совсем привыкли к слову "воскресенье" и написали "в третий общевыходной", но почта сработала быстрее, чем рассчитывал Артем: в среду к нему подошла Искра и строго спросила:
- Эта открытка не розыгрыш?
- Ну, зачем? - Артем недовольно засопел. - Я, это… Шестнадцать лет.
- А почему не твой почерк? - допытывалась дотошная Искра.
- Жорка писал. Я - как курица лапой, сама знаешь.
- У нашей Искры недоверчивость прокурора сочетается с прозорливостью Шерлока Холмса, - громко сказала Вика. - Спасибо, Артем, я обязательно приду.
Артема немного беспокоило, как поведут себя братья в их школьной компании, но оказалось, что как раз в этот день и у Якова и у Матвея возникли неотложные дела. Они утром поздравили младшего и отбыли за час до прихода гостей, предварительно перетащив в одну комнату все столы, стулья и скамейки.
- К одиннадцати вернемся. Счастливо гулять, Шпендик!
Братья ушли, а мать и отец остались. Они сидели во главе стола: мама наливала девочкам ситро и угощала их пирогами. Мальчики пили мамину наливку, а отец водку. Он выпил две рюмки и ушел, и осталась одна мама, но осталась так, что всем казалось, будто она тоже ушла.
- Мировые у тебя старики, - сказал Валька Александров, на редкость общительный парень, очень не любивший ссор и быстро наловчившийся улаживать конфликты. - У меня только и слышишь: "Валька, ты что там делаешь?"
- За тобой, Эдисон, глаз нужен, - улыбнулся лучший спортсмен школы Пашка Остапчук. - А то ты такое изобретешь…
Вальку прозвали Эдисоном за тихую страсть к усовершенствованию. Он изобретал вечные перья, велосипеды на четырех колесах и примус, который можно было бы накачивать ногой. Последнее открытие вызвало небольшой домашний пожар, и Валин отец пришел в школу просить, чтобы дирекция пресекла изобретательскую деятельность сына.
- Эдисон кого-нибудь спалит!
- А я считаю, что человеку нельзя связывать крылья, - ораторствовала Искра. - Если человек хочет изобрести полезную для страны вещь, ему необходимо помочь. А смеяться над ним просто глупо!
- Глупо по всякому поводу выступать с трибуны, - сказала Вика, и опять ее услышали, несмотря на смех, разговоры и шум.
- Нет, это не глупо! - звонко объявила Искра. - Глупо считать себя выше всех только потому, что…
- Девочки, девочки, я фокус знаю! - закричал миролюбивый изобретатель.
- Ну, договаривай, - улыбалась Вика. - Так почему же?
Искра хотела выложить все про духи, белье, шубки и служебную машину, которая сегодня в десять должна была заехать за Викой. Хотела, но не решилась, потому что дело касалось некоторых девичьих тайн. И проклинала себя за слабость.
- Потому что у меня папа крупнейший руководитель? Ну и что же здесь плохого? Мне нечего стыдиться своего папы…
- Артемон! - вдруг отчаянно крикнула Зиночка: ей до боли стало жалко безотцовщину Искру. - Налей мне ситро, Артемон…
Все хохотали долго и весело, как можно хохотать только в детстве. И Зиночка хохотала громче всех, неожиданно назвав Артема именем верного пуделя, а Сашка Стамескин даже хрюкнул от восторга, и это дало новый повод для смеха. А когда отсмеялись, разговор изменился. Жорка Ландыс начал рассказывать про письмо в Лигу Наций и при этом так смотрел на Вику, что все стали улыбаться. А потом Искра, пошептавшись с Леной Боковой, предложила играть в шарады, и они долго играли в шарады, и это тоже было весело. А потом громко пели песни про Каховку, про Орленка и про своего сверстника, которого шлепнули в Иркутске. И когда пели, Зина пробралась к Артему и виновато сказала:
- Ты прости, пожалуйста, что я назвала тебя Артемоном. Я вдруг назвала, понимаешь? Я не придумывала, а - вдруг. Как выскочило.
- Ничего, - Артем боялся на нее смотреть, потому что она была очень близко, а смотреть хотелось, и он все время вертел глазами.
- Ты правда не обижаешься?
- Правда. Даже, это… Хорошо, словом.
- Что хорошо?
- Ну, это. Артемон этот.
- А… А почему хорошо?
- Не знаю. - Артем скопил все мужество, отчаянно заглянул в Зиночкины блестящие глазки, почувствовал вдруг жар во всем теле и выложил: - Потому что ты, понимаешь? Тебе можно.
- Спасибо, - медленно сказала Зина, и глаза ее заулыбались Артему особой, незнакомой ему улыбкой. - Я иногда буду называть тебя Артемоном. Только редко, чтобы ты не скоро привык.
И отошла как ни в чем не бывало. И ничего ни в ней, ни в других не изменилось, но на Артема вдруг обрушился приступ небывалой энергии. Он пел громче и старательнее всех, он заводил старенький патефон, что принес Пашка Остапчук, он даже порывался танцевать - но не с Зиной, нет! - с Искрой, оттопал ей ноги и оставил это занятие. Мама следила за ним и улыбалась так, как улыбаются все мамы, открывая в своих детях что-то новое: неожиданное и немного взрослое. А когда все разошлись и Артем помогал ей убирать со стола, сказала:
- У тебя очень хорошие друзья, мальчик мой. У тебя замечательные друзья, но знаешь, кто мне понравился больше всех? Мне больше всех понравилась Зиночка Коваленко. Мне кажется, она очень хорошая девочка.
- Правда, мам? - расцвел Артем.
И это был самый лучший подарок, который Артем получил ко дню своего рождения. Мама знала, что ему подарить.
Но это было уже поздно вечером, когда черная "эмка" увезла Вику, а остальные весело пошли на трамвай. И громко пели в пустом вагоне, а когда кому-нибудь надо было сходить, то вместо "до свидания" уходящий почему-то кричал:
- Физкультпривет!
И все хором отвечали:
- Привет! Привет! Привет!
Но и это было потом, а тогда танцевали. Собственно танцевали только Лена с Пашкой да Зиночка с Искрой. Остальные танцевать стеснялись, а Вика сказала:
- Я танцую или вальс, или вальс-бостон.
Чего-то не хватало - то ли танцующих, то ли пластинок, - от танцев вскоре отказались и стали читать стихи. Искра читала своего любимого Багрицкого, Лена - Пушкина, Зиночка - Светлова, и даже Артем с напряжением припомнил какие-то четыре строчки из хрестоматии. А Вика от своей очереди отказалась, но, когда все закончили, достала из сумочки - у нее была настоящая дамская сумочка из Парижа - тонкий потрепанный томик.
- Я прочитаю три моих любимых стихотворения одного почти забытого поэта.
- Забытое - значит, ненужное, - попытался сострить Жорка.
- Ты дурак, - сказала Вика. - Он забыт совсем по другой причине.
Она прошла на середину комнаты, раскрыла книжку, строго посмотрела вокруг и негромко начала:
Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду…
- Это Есенин, - сказала Искра, когда Вика замолчала. - Это упадочнический поэт. Он воспевает кабаки, тоску и уныние.
Вика молча усмехнулась, а Зиночка всплеснула руками: это изумительные стихи, вот и все. И-зу-ми-тель-ны-е!
Искра промолчала, поскольку стихи ей очень понравились и спорить она не могла. И не хотела. Она точно знала, что стихи упадочнические, потому что слышала это от мамы, но не понимала, как могут быть упадочническими такие стихи. Между знанием и пониманием возникал разлад, и Искра честно пыталась разобраться в себе самой.
- Тебе понравились стихи? - шепнула она Сашке.
- Ничего я в этом не смыслю, но стихи мировецкие. Знаешь, там такие строчки… Жалко, не запомнил.
- "Шаганэ, ты моя, Шаганэ…" - задумчиво повторила Искра.
"Шаганэ, ты моя, Шаганэ…" - вздохнул Сашка.
Вика слышала разговор. Подошла, спросила вдруг:
- Ты умная, Искра?
- Не знаю, - опешила Искра. - Во всяком случае, не дура.
- Да, ты не дура, - улыбнулась Вика. - Я никому не даю эту книжку, потому что она папина, но тебе дам. Только читай не торопясь.
- Спасибо, Вика. - Искра тоже улыбнулась ей, кажется, впервые в жизни. - Верну в собственные руки.
На улице два раза рявкнул автомобильный сигнал, и Вика стала прощаться. А Искра бережно прижимала к груди зачитанный сборник стихов упадочнического поэта Сергея Есенина.
Глава третья
Школу построили недавно, и об открытии ее писали в газетах. Окна были широкими, парты еще не успели изрезать, в коридорах стояли кадки с фикусами, а на первом этаже располагался спортзал - редчайшая вещь по тем временам.
- Прекрасный подарок нашей детворе, - сказал представитель гороно. - Значит, так. На первом этаже - первые и вторые классы; на втором, соответственно, третьи и четвертые и так далее по возрастающей. Чем старше учащийся, тем более высокий этаж он занимает.
- Это удивительно точно, - подтвердила Валентина Андроновна. - Даже символично в прекрасном, нашем смысле этого слова.
Валентина Андроновна преподавала литературу и временно замещала директора. Ее массивная фигура источала строгость и целеустремленную готовность следовать самым новейшим распоряжениям и циркулярам.
Сделали согласно приказу, добавив по своей инициативе дежурных на лестничных площадках со строгим уговором: никого из учеников не пускать ни вниз, ни вверх. Школа была прослоена, как пирог, десятиклассники никогда не видели пятиклашек, а первогодки вообще никого не видели. Каждый этаж жил жизнью своего возраста, но зато, правда, никто не катался на перилах. Кроме дежурных.
Валентина Андроновна полгода исполняла обязанности, а потом прислали нового директора. Он носил широченные галифе, мягкие шевровые сапоги "шимми" и суконную гимнастерку с огромными накладными карманами, был по-кавалерийски шумлив, любил громко хохотать и чихать на всю школу.
- Кадетский корпус, - заявил он, ознакомившись с символической школьной структурой.
- Распоряжение гороно, - со значением сказала Валентина Андроновна.
- Жить надо не распоряжениями, а идеями. А какая наша основная идея? Наша основная идея - воспитать гражданина новой, социалистической Родины. Поэтому всякие распоряжения похерим и сделаем таким макаром.
Он немного подумал и написал первый приказ:
1-й этаж. Первый и шестой классы.
2-й этаж. Второй, седьмой и восьмой.
3-й этаж. Третий и девятый.
4-й этаж. Четвертый, пятый и десятый.
- Вот, - сказал он, полюбовавшись на раскладку. - Все перемешаются, и начнется дружба. Где главные бузотеры? В четвертом и пятом: теперь на глазах у старших, значит, те будут приглядывать. И никаких дежурных, пусть шуруют по всем этажам. Ребенок - существо стихийно-вольное, и нечего зря решетки устанавливать. Это во-первых. Во-вторых, у нас девочки растут, а зеркало - одно на всю школу, да и то в учительской. Завтра же во всех девчоночьих уборных повесить хорошие зеркала. Слышишь, Михеич? Купить и повесить.
- Кокоток растить будем? - ядовито улыбнулась Валентина Андроновна.
- Не кокоток, а женщин. Впрочем, вы не знаете, что это такое.
Валентина Андроновна проглотила обиду, но письмо все же написала. Куда следует. Но там на это письмо не обратили никакого внимания, то ли приглядывались к новому директору, то ли у этого директора были защитники посильнее. Классы перемешали, дежурных ликвидировали, зеркала повесили, чем и привели девочек в состояние постоянно действующего ажиотажа. Появились новые бантики и новые челки, на переменах школа победно ревела сотнями глоток, и директор был очень доволен.
- Жизнь бушует!
- Страсти преждевременно будим, - поджимала губы Валентина Андроновна.
- Страсти - это прекрасно. Хуже нет бесстрастного человека. И поэтому надо петь!
Специальных уроков пения в школе не было из-за отсутствия педагогов, и директор решил вопрос волюнтаристски: отдал приказ об обязательном совместном пении три раза в неделю. Старшеклассников звали в спортзал, директор брал в руки личный баян и отстукивал ритм ногой.
Мы красные кавалеристы,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ…
Эти спевки Искра очень любила. У нее не было ни голоса, ни слуха, но она старалась громко и четко произносить слова, от которых по спине пробегали мурашки:
Мы беззаветные герои все…
А вообще-то директор преподавал географию, но своеобразно, как и все, что делал. Он не любил установок, а тем паче - указаний и учил не столько по программе, сколько по совести большевика и бывшего конармейца.
- Что ты мне все по Гангу указкой лазаешь? Плавать придется, как-нибудь разберешься в притоках, а не придется, так и не надо. Ты нам, голуба, лучше расскажи, как там народ бедствует, как английский империализм измывается над трудящимся людом. Вот о чем надо помнить всю жизнь!
Это когда дело касалось стран чужих. А когда своей, директор рассказывал совсем уж вещи непривычные.
- Берем Сальские степи. - Он аккуратно обрисовывал степи на карте. - Что характерно? А то характерно, что воды мало, и если случится вам летом там быть, то поите коня с утра обильно, чтоб аж до вечера ему хватило. И наш конь тут не годится, надо на местную породу пересаживаться, они привычнее.
Может, за эти рассказы, может, за демократизм и простоту, может, за шумную человеческую откровенность, а может, и за все разом любила директора школа. Любила, уважала, но и побаивалась, ибо директор не терпел наушничанья и, если ловил лично, действовал сурово. Впрочем, озорство он прощал: не прощал лишь озорства злонамеренного, а тем более хулиганства.
В восьмом классе парень ударил девочку. Не случайно, и даже не в ярости, а сознательно, обдуманно и зло. Директор сам вышел на ее крики, но парень убежал. Передав плачущую жертву учительницам, директор вызвал из восьмого класса всех ребят и отдал приказ:
- Найти и доставить. Немедленно. Все. Идите.
К концу занятий парня приволокли в школу. Директор выстроил в спортзале все старшие классы, поставил в центр доставленного и сказал:
- Я не знаю, кто стоит перед вами. Может, это будущий преступник, а может, отец семейства и примерный человек. Но знаю одно: сейчас перед вами стоит не мужчина. Парни и девчата, запомните это и будьте с ним поосторожнее. С ним нельзя дружить, потому что он предаст, его нельзя любить, потому что он подлец, ему нельзя верить, потому что он изменит. И так будет, пока он не докажет нам, что понял, какую совершил мерзость, пока не станет настоящим мужчиной. А чтоб ему было понятно, что такое настоящий мужчина, я ему напомню. Настоящий мужчина тот, кто любит только двух женщин. Да, двух, что за смешки! Свою мать и мать своих детей. Настоящий мужчина тот, кто любит ту страну, в которой он родился. Настоящий мужчина тот, кто отдаст другу последнюю пайку хлеба, даже если ему самому суждено умереть от голода. Настоящий мужчина тот, кто любит и уважает всех людей и ненавидит врагов этих людей. И надо учиться любить и учиться ненавидеть, и это самые главные предметы в жизни!
Искра зааплодировала первой. Зааплодировала, потому что впервые видела и слышала комиссара. И весь зал зааплодировал за нею.
- Тише, хлопцы, тише! - Директор заулыбался. - Между прочим, в строю нельзя в ладоши бить. - Он повернулся к парню, усердно изучавшему пол, и в мертвой тишине сказал негромко и презрительно: - Иди учись. Средний род.
Да, они очень любили своего директора Николая Григорьевича Ромахина. А вот свою новую классную руководительницу Валентину Андроновну не просто не любили, а презирали столь дружно и глубоко, что не затрачивались уже ни на какие иные эмоции. Разговоров с нею не искали: терпеливо выслушивали, стараясь не отвечать, а если отвечать все же приходилось, то пользовались ответами наипростейшими: "да" и "нет". Но Валентина Андроновна была далеко не глупа, прекрасно знала, как к ней относятся, и, не найдя путей к умам и душам, начала чуть-чуть, самую малость заискивать. И это "чуть-чуть" было тотчас же отмечено классом.
- Что-то наша Валендра заюлила? - громко удивился Пашка Остапчук.
- Льет масло в будущие волны страстей человеческих, - с пафосом изрекла Лена Бокова.
- Ворвань она льет, а не масло, - проворчал просвещенный филателист Жорка Ландыс. - Откуда у такой задрыги масло?
- Прекрати, - строго сказала Искра. - О старших так не говорят, и я не люблю слово "задрыга".
- А зачем же произносишь, если не любишь?
- Для примера. - Искра покосилась на Вику, отметила, что она улыбается, и расстроилась. - Нехорошо это, ребята. Получается, что мы злословим всем классом.
- Ясно, ясно, Искра! - торопливо согласился Валька Эдисон. - Действительно, в классе не надо. Лучше дома.