Сборник состоит из двух повестей - "Медсанбат 0013" и "Гвардейцы".
"Медсанбат 0013" - о работе медсанбата в боевых условиях в годы Великой Отечественной войны. "Гвардейцы" - о работе войсковых врачей в танковых войсках непосредственно на поле боя.
Книга рассчитана на массового читателя.
Содержание:
МЕДСАНБАТ 0013 1
ГВАРДЕЙЦЫ 45
Часть первая - БРИГАДА 45
Часть вторая - СЯННО 66
Примечания 82
Солдаты без оружия
Войсковым врачам, моим боевым товарищам, - посвящаю
Автор
МЕДСАНБАТ 0013
Светя другим, сгораю
Ван Тюльп,
голландский медик
I
Тихий, густо-зеленый, не тронутый войною лес загудел. Перепуганные птицы с криком поднялись в воздух. Быстроногий зайчишка выскочил на опушку, испуганно оглянулся и припустил в соседний лесок. Но и оттуда раздалось урчание, и вскоре на дорогу выкатились тяжелые танки с красными звездами, с белыми номерами, с крупными буквами "ИС" на башнях. Машины шли на средней скорости, неровно покачиваясь с боку на бок и полязгивая гусеницами, будто злясь от нетерпения, от желания быстрее сразиться с врагом.
Танкисты в черных комбинезонах, в ребристых шлемофонах, высунувшись по пояс из верхних люков, приветливо улыбались толпившимся на обочине сестричкам из оказавшегося здесь медсанбата. Девушки что-то кричали и тоже улыбались. А одна из них, высокая и ладная, сдернула пилотку и размахивала ею над головой, как флажком. Ее соседка, худенькая и строгая, пыталась успокоить подругу, но та не унималась, а все продолжала кричать и размахивать руками.
- Успокойся, Стома, - сказала строгая подруга. - Что ты сегодня как новенькая?
Стома только повела плечами:
- Так и есть новенькая! Ты забыла, Люба, мы же здесь новенькие.
- Нет, не забыла, - отозвалась Люба и помолчала. - Теперь скоро начнется. Раз танки подошли, скоро операция.
- Наступать будем? - спросила Стома.
- Я же не командующий, - ответила Люба и посмотрела на подругу как на маленькую.
- Как-то там наши? - вздохнула Стома и обняла старшую.
Та не ответила. И они стояли молча, больше не махая танкистам.
А танки все шли и шли, точно леса вокруг были забиты ими, как птицами. Дрожала и прогибалась земля под тяжестью машин. Пыльное облако подымалось все выше. Оно ширилось и сгущалось и наконец стало таким плотным, что в нем сначала поблек, а затем растаял красный шар вечернего солнца.
Когда прошла последняя машина, Стома опять вздохнула:
- Нет, Любка, что ни говори, не могу я без полка.
- А я?
- Ведь два года. Сколько пережито…
- А я? - повторила Люба.
- Сталинград… Орел… - продолжала Стома. - Разве мы думали, что вообще доживем до середины сорок четвертого?..
- Тсс! - Люба зажала ей рот ладошкой. - Не каркай.
Они медленно, привычно в ногу, зашагали в глубь леса.
- Ты умеешь себя сдерживать, - произнесла Стома. - Ты, как машина, можешь переключать скорости. А я не могу.
- Придумала, - усмехнулась Люба. - Но нужно вперед смотреть. Кончится война, что мы с тобой? Вот то-то. Хватит, поползали, потаскали. Давай специальность приобретать. Медсанбат - подходящее место.
Они остановились около двухмачтовой, выгоревшей на солнце палатки, забросанной сверху свежей хвоей, сели на старые носилки, превращенные в лавочку.
Все еще слышалось мерное гудение танков. Оно то отдалялось, то приближалось, наплывало волнами, доносимое порывами ветра. Птицы, как видно, привыкли к этому звуку, убедились в его безопасности и возвратились на свои места. Неподалеку от палатки закуковала кукушка, размеренно и четко.
- Лесной метроном, - сказала Люба. Она поправила пилотку, сидящую острой лодочкой на голове, покосилась на подругу: - Скажи уж лучше, что с Андреем увидеться охота.
Стома опустила голову и принялась разглаживать складочки на юбке.
- Пойди к капитану Сафронову и попросись, чем мучиться, - посоветовала Люба.
- Не отпустит, скажет - дежурство. - Стома кивнула на вход в палатку, над которым висела фанерка с надписью чернилами: "Амбулатория".
- Что же он, совсем сухарь? - спросила Люба и сама же ответила: - Он просто нагоняет на себя. Мне кажется, он в медсанбате не служил.
- Не нравится он мне, - отозвалась Стома.
- Ну, так нельзя. Еще ж не работали.
- Не нравится, - повторила Стома. - Копошится с утра до вечера, мельтешит.
- По нескольким дням не делай выводов, - не согласилась Люба. - Проведем хотя бы одну операцию, тогда и скажем.
- Ай, - Стома махнула рукой, порывисто прижалась к подруге, - в полк хочу, Любка!
Сафронов находился в палатке и слышал разговор сестер.
Он предупредительно покашлял, вышел на улицу.
- Девушки, - обратился он к сестрам, - надо бы еще маркировочных жетонов добавить.
- Делали же, - заметила Стома.
Сафронов хотел было повторить слова как приказ, но, вспомнив о пришитом уже к нему ярлыке "сухарь", объяснил:
- Маловато. Они ж из картона, будут гнуться и рваться.
- Идем, - сказала Люба и, не взглянув на капитана, направилась в палатку.
Совсем рядом послышалось стремительно нарастающее гудение. На дороге в клубах пыли показался танк. Машина фыркнула и остановилась.
- Эй, медсанбат! - закричал человек в черном шлемофоне и помахал рукой.
Сафронов направился к танку. За ним следом - сестры.
- Раненого примите! - крикнул танкист.
- Да, да, - засуетился Сафронов. - Девушки, носилки!
Пока девушки бегали за носилками, танкист успел рассказать, как произошло несчастье.
- Во всем, понимаешь, зайчишка виноват. Бежит впереди колонны, только уши видать. А навстречу, понимаешь, на "виллисе" начальник тыла армии. Шофер повернул, понимаешь, пожалел зайчишку, а сам вот разбился. Вот косоглазый что наделал.
- Что тут такое происходит? - раздался властный голос.
Перед ними предстал командир медсанбата капитан Лыков.
- В чем дело, спрашиваю?
- Пострадавшего доставили, - доложил Сафронов. - Несчастный случай на марше.
- Часть? Какой части?
Танкист ответил.
- Не принимаем, - оборвал Лыков. - Везите в свой медсанбат.
- Как это? - удивился танкист.
- Тем же способом.
- Так ведь он… это… - растерялся танкист.
- Везите в свой медсанбат.
- Ах, разъязви вас, - пробурчал танкист и посмотрел на Сафронова укоризненно, точно ожидал именно от него помощи и не получил ее.
Подошли сестры с носилками и тоже уставились на своего капитана. Он понимал, что при них старшему по должности возражать нельзя, но не мог удержаться.
- Товарищ капитан! - окликнул Сафронов капитана Лыкова, уже сделавшего шаг в сторону палаток. - Быть может… осмотреть все же?
Он хотел поговорить по возможности тихо, на спокойных тонах, но Лыков громко оборвал его:
- Выполняйте приказание! - И, видимо, поняв бестактность своего обращения с молодым, еще мало знакомым врачом, добавил: - Вижу, что транспортабельный. - И еще тише: - Я тоже выполняю приказание.
- Но разрешите хотя бы осмотреть раненого?
- Нечего время терять.
Сафронов взглянул в его рябоватое круглое лицо, серые колючие глаза, отливающие сейчас угрожающим светом, и решительно шагнул к танкисту:
- Где раненый?
В этот миг на дороге появился "виллис". Он резко остановился у танка. Показалась крепкая стремительная фигура корпусного врача, Лыкова-младшего.
- Привет, орлы! - бодро поздоровался он, окинув присутствующих острым взглядом. - Что случилось?
Командир медсанбата Лыков-старший начал докладывать:
- Привезли раненого. Не принимаю. Не нашего соединения.
- Принять. Все наши, - повелительно произнес Лыков-младший и улыбнулся одновременно и Сафронову, и сестрам, и танкисту. - Ты привез? - Он похлопал танкиста по плечу.
- Так точно. Приказано доставить. А тут…
- В порядке. Примут.
Сестры уже укладывали раненого на носилки.
- Молодцы, - ободрил Лыков-младший.
- Но ты же сам… Категорически… - начал было Лыков-старший.
- Пошли, - оборвал Лыков-младший и повелительно кивнул брату.
Проходя мимо Сафронова, он бросил через плечо:
- Займитесь, - и подмигнул ему, будто благословил на веселенькое дело.
Сафронов не удержался и посмотрел вслед братьям. Младший шел размашисто, твердо, сердито, а старший чуть приотставал, приволакивал ноги. Впечатление было такое, будто младшего посылали за старшим, оторвав от важных занятий, и вот теперь он недоволен и зол на брата.
"Обычно наоборот: старшие младшими недовольны бывают".
Это "наоборот", это несоответствие не то чтобы удивило Сафронова, но надолго врезалось в память.
II
Прошли танки, и вновь наступила тишина и спокойствие. В медсанбате потекли обычные деньки, вроде бы и занятые, и в то же время пустые. Подъем, спецучеба, совещания. Все по расписанию, но все как бы не серьезное, а игрушечное. Люди что-то делали, но находились в ожидании настоящих дел.
Медсанбат при танковом корпусе только что создавался. До сих пор существовала медико-санитарная рота. Однако жизнь, последние боевые операции показали, что рота не может выполнить задач по оказанию срочной медицинской помощи раненым бойцам и офицерам. И вот в 1944 году в танковых соединениях начали создавать медсанбаты, точно такие же, как в стрелковых дивизиях. Новому медсанбату спешно присвоили необычный номер "0013" и записали в списки действующих медицинских подразделений.
И людей, и медикаменты, и необходимый инструмент - все собирали с миру по нитке: из армейских и фронтовых резервов, из госпиталей. За несколькими врачами, в том числе и за капитаном Сафроновым, специально приезжал в Москву корпусной врач Лыков-младший. Но все равно медперсонала не хватало. А уже пришли танки. И Сафронов слышал от опытных людей: "Скоро наступление начнется". Он еще никогда не участвовал в наступлении, только все ожидал его. Ждал, ждал, ждал, но, когда оно началось, их часть неожиданно переформировали, а его направили в резерв, в Москву.
"С кем же, и как же, и что же мне делать? - думал Сафронов, лежа на носилках, за брезентовой занавеской, в той же двухмачтовой палатке, где находились сестры, пока что единственные подчиненные его, командира приемно-сортировочного взвода. - Надо ж будет принимать раненых, сортировать, поить, кормить, оказывать помощь, подавать в операционную". Еще полагалось четыре санитара и фельдшер, но их не было. Фельдшера обещали при случае. О санитарах говорили коротко: "Будут".
"Но когда же? Когда?" - в душе негодовал Сафронов.
Остальные медики - его товарищи по медсанбату - уже побывали в нескольких операциях и, казалось Сафронову, были даже рады затишью и покою. Им как будто доставляло удовольствие это состояние ожидания, и чем далее откладывалось то главное, ради чего их собрали в один батальон, тем было лучше для них. В свободное время они охотно ходили по лесу, собирали грибы и ягоды, слушали птиц, а по вечерам, сойдясь в кружок, пели песни.
Сафронову стоило большого труда сдерживать себя, не показывать своего нетерпения, быть со всеми, делать, как все, - сидеть, слушать, петь песни. Он ни с кем не говорил о том, что его тревожит и не дает покоя. Да и с кем говорить? У него еще не было ни друзей, ни близких товарищей, были пока что сослуживцы. И было достаточно времени изучать коллег, приглядываться к ним и делать выводы о них для себя.
После первого столкновения с командиром медсанбата Лыковым-старшим Сафронов ожидал неприятного разговора с ним. Но все кончилось миром. В тот же день командир, встретив его у столовой, позвал к себе в палатку, усадил, налил в зеленую кружку спирта. "Не пью", - отказался Сафронов. "Зря", - сказал Лыков-старший и вылил в себя спирт, как в пустой сосуд. Зажевал кусочком черняшки, повторил: "Зря". А потом посадил Сафронова на мотоцикл, и они поехали в корпус выбивать обмундирование для вновь прибывших.
Ведущего хирурга майора Малыгина еще не было. Говорили о нем разное. Надо было увидеть человека, тогда и составлять мнение.
Замполитом был назначен капитан Доброхотов - седой человек в годах, родом из Ленинграда. Он сам пришел в палатку Сафронова. "Слышал - из Ленинграда? В блокаду были?" - "Не полностью. Но еще застал". - "Ну как там? Расскажите. Я на Васильевском жил. На Четырнадцатой линии". Капитан Доброхотов покашливает. "Значит, кхе-кхе… На Выборгской?.. И все равно, кхе-кхе, приятно… А почему не в партии?.. Ну, кхе-кхе… Посмотрим".
С завхозом Колодкиным, или, точнее, с заместителем командира по материально-техническому обеспечению, Сафронов схватился при первой же встрече. Не выдавал положенные носилки, перевязочный материал, шины, костыли, поильники. "Это ни к чему сейчас… Мы ж не это…" - "Вы не это, а мы это". На следующий день Сафронов вновь явился к Колодкину все с той же просьбой "выдать положенное". "Вы… это… еще не выдохлись?" - "Не выдохся и не выдохнусь".
Командир медицинской роты капитан Чернышев прибыл одновременно с Сафроновым. Высокий, полноватый, добродушный, с наметившимся брюшком. Посмеяться любит. Смех заразительный, во весь рот. Похлопает себя по животу и засмеется: "А ничего подрубал". Все у него дяди, все у него тети. И Сафронов - дядя. Дядя Валя.
Со старшим лейтенантом Галиной Михайловной Василенко тоже вместе ехали. Красивая женщина с мягкими волосами. Ехали в тесном купе. Она сидела рядом с Сафроновым, задремала, склонила голову на его плечо. И он чувствовал мягкость ее волос на своей щеке. Галина Михайловна - командир госпитального взвода. У нее в палатке марлевые шторки желтого цвета, риванолом покрасила. И штат полностью - сестра Настенька и санитар. Ее укомплектовали, уважили.
Еще капитан Дорда, хирург. Тоже из резерва. Сухой, приглаженный. От него одеколоном пахнет.
Да вот шофер Петро - здоровый, неуклюжий, безобидный парень - к сафроновским сестрам приходит, помогает переносить имущество, заменяет иной раз недостающих санитаров.
Были и еще: врачи, офицеры, шоферы, сестры, десятки людей, собранных сюда из многих частей, их Сафронов еще не успел узнать за те пять-шесть дней, что он здесь, хотя и встречался, и перебрасывался словами, и стоял в одном строю на общем построении, сидел за самодельными столами в столовой, сталкивался на узких тропинках, ведущих от палатки к палатке.
Всех палаток было развернуто восемь. Три большие, двухмачтовые, - сортировка, хирургия, терапия - и пять малых, одномачтовых, - аптека, командирская, штабная, хозяйственная и замполита. В них хранились медикаменты, хозяйство, по ночам спали люди. Остальное время суток все находились под открытым небом, в лесу, благо, что дни стояли теплые и сухие.
Еще имелся машинный парк - десяток далеко не новых полуторок, забросанных сверху хвойными ветками для маскировки. На машинах иногда выезжали по делам в корпус или в соседние части. Остальное время машины стояли на приколе, тоже ждали своего часа.
"Им легче", - думал Сафронов каждый раз, когда проходил мимо машинного парка.
За короткое время он успел изучить территорию медсанбата, все дорожки-тропинки, ходы и выходы, так что даже ночью без фонарика мог найти дорогу.
А ночью его поднимали не раз: "В штаб. Срочно!" Тревога оказывалась ложной. Возвращаясь в свою палатку, он долго не мог уснуть, проклиная в душе начальника штаба, проверяющего таким способом "боевую готовность" личного состава.
Начальником штаба был старший лейтенант Царапкин, но сам он не выговаривал букву "ц" и рекомендовал себя - "Сарапкин", пехотный офицер, как видно, не очень грамотный, но Сафронов понял: НШ тоскует по боевой жизни и, вероятно, этой видимостью деятельности пытается развеять свою тоску.
Зашуршал брезент. В палатку просунулась голова посыльного.
- Товарищ капитан, вас в штаб. Срочно.
- Иду, - отозвался Сафронов, а про себя обругал НШ: "И когда кончится эта проверка боевой готовности? Черт бы его побрал! Он тоскует, а нам покоя нет".
Сафронов вышел без фонарика, потому что знал путь до штаба наизусть, на ощупь. Сейчас поворот направо, меж двух сосен - там бугорок - осторожно. Потом кусты и за ними штабная палатка.
В кустах он столкнулся с капитаном Чернышевым.
- Дядя Валя! - обрадовался тот, будто они век не виделись. - Тоже срочно?
- Что делать!
Чернышев засмеялся добродушным смешком, передразнил НШ беззлобно:
- "Сель - проверка боевой готовности", - и похлопал сначала себя по брюшку, а затем Сафронова по плечу.
Сафронов, как положено, попросил разрешения, вошел, доложил. В палатке горел свет от танкового аккумулятора. В первом отсеке за столом сидел Царапкин. Он кивнул Сафронову и, многозначительно помолчав, позвал:
- Кубышкин!
Из второго отсека появился лейтенант Кубышкин.
- Чувствуете? - спросил НШ Сафронова.
- Что именно?
- Какого офисера вам отдаю.
"Офисер" сделал движение, будто у него вдруг зачесалась спина, и одновременно передернул щекой, точно хотел улыбнуться, но постеснялся.
НШ встал, застегнул ворот, произнес официально:
- Лейтенант Кубышкин поступает в ваше распоряжение на должность фельдщера приемно-сортировочного взвода.
- Благодарю, - сказал Сафронов, хотя совсем не обрадовался этому переходу. Кубышкин, с его движениями, с его кривенькой попыткой улыбнуться, не вызывал у него симпатии. - Разрешите идти?
- Идите.
Козырнув, они вышли из штабной палатки. Первым - Сафронов, вторым - Кубышкин.
"И зачем это делать было ночью? - рассуждал Сафронов, явно не одобряя действий НШ. - И чему я должен радоваться?"