То, что он увидел и на первой повозке, и на второй, повергло его в изумление. Телеги были загружены мешками и корзинами. На мешках первой повозки лежал на спине немец. Из-под расстегнутой шинели виднелась белая нательная рубаха. Мундир почему-то лежал рядом. Возница тоже клевал носом, будто двое суток не спал, и его все время клонило на правый бок. Время от времени он резко вскидывал голову, что-то пытался напевать, но потом выкрикивал одну и ту же фразу и снова клонился набок. На другой повозке оба немца лежали на мешках. Вожжи предусмотрительно были завязаны за деревянный колок. И конь шел, предоставленный сам себе, однако послушно и от повозки, ехавшей впереди, не отставал.
- И правда, пьяные наши фрицы, - прошептал Нелюбин. - Что будем делать, командир?
- По-тихому надо брать. Без стрельбы.
- Тогда пошли, Сашок. Пора.
Воронцов вытащил из-за голенища нож и перебежал к можжевеловому кусту. Следом за ним - Нелюбин и двое танкистов. Демьян с винтовкой остался в прикрытии.
Когда вторая телега поравнялась с их засадой, а первая проезжала заросли камыша, Воронцов сделал знак рукой, и они, все четверо, одним прыжком преодолели пространство, отделявшее их от дороги. Воронцов ухватил под уздцы коня, а Нелюбин и танкисты уже скручивали сброшенных с мешков и прижатых к земле немцев. Тем временем Степан подскочил к вознице, правившему первой повозкой, и ударом рукоятки револьвера свалил его на землю. Перехватил вожжи. Конь захрапел и потянул было в кусты, но Подольский рванул на себя вожжи и остановил его. При этом краем глаза он следил за немцем, который спал, безмятежно раскинувшись на мешках. Немец так и не очнулся.
- Полевкин! - распорядился Нелюбин. - Хватит на него любоваться. Сымай сапоги, пока не проснулся. Проснется, не отдаст. Вроде твой размер.
В мешках оказалась мука и картофель. В корзинах куриные яйца, несколько кусков сала, ковриги хлеба.
- Видал! Полевкин! Сало захватили! Я ж вас не обманывал!
- Хорошо ж где-то разжились, фрицы чертовы! - негодовал сержант Григорьев. Он вытащил засунутую под солому и прижатую доской-боковушкой винтовку одного из ездовых, передернул затвор, подобрал с земли выброшенный патрон, аккуратно защелкнул его в магазин и по-хозяйски закинул ее за плечо. Трофей его обрадовал, и он принялся рыться в соломе. Но вскоре, обнаружив, что больше там ничего нет, подошел к немцу и указал на ремень с подсумком. Немец торопливо расстегнул ремень и, отступив на шаг, протянул его Григорьеву.
- Baden… - бормотал один из немцев, связанных возле второй повозки. - Baden…
- Что он хочет? - спросил Нелюбин. - Пить, что ли?
- В бане они были, - перевел как мог Степан. - Баден - это же по-нашему - купаться? Так? Говорит, что купались.
Воронцов между тем отдавал короткие распоряжения. Надо было скорее уходить с дороги. Убрать следы.
- Нелюбин! Петров! Коней уводите в лес. Быстро! Полевкин и Григорьев, снимайте охранения и - следом за нами.
- Курсант, а немцев куда? - спросил Воронцова танкист.
- Немцев тоже уводить с собой.
Танкист догнал Воронцова, переспросил.
- Я же сказал: с собой.
- Зачем они нам, Курсант? Лишняя обуза. Штыками их, по-тихому, и все дела…
- Прекратить разговоры! Если кто посмеет пальцем тронуть хоть одного пленного, расстреляю как не выполнившего приказ в боевой обстановке. Выполнять!
Немцев погнали следом за телегами. Они, мгновенно протрезвев, быстро бежали вместе со всеми. Только спавший на первой телеге все еще безмятежно лежал на мешках в расстегнутой шинели. Его трясло и подбрасывало, и, казалось, он вот-вот выпадет из повозки. Сапог на нем уже не было. Френч, лежавший под головой, тоже исчез.
- Полевкина обул? - спросил Воронцов Нелюбина и кивнул на разутого немца.
- Обул.
- А френч кто взял?
- Не знаю.
- Вам только волю дай. - И, повернувшись к обозу, крикнул: - Раздевать немцев запрещаю! Они - пленные! К пленным относиться с достоинством! Вы - бойцы Красной Армии! Не забывайте об этом!
И тут среди бойцов поднялся галдеж. Каждый из них уже присмотрел для себя обнову. Лишение трофея восприняли как несправедливость, вытерпеть которую было нельзя.
- Да придушить их тут, чтобы и патронов не тратить! - закричали в колонне.
- Таскай их еще с собой по лесу…
И тотчас по колонне вспыхнуло разом - будто к огню поднесли облитые бензином факелы, и они, охваченные единым пламенем, разгорались с каждым мгновением все сильнее и сильнее:
- Братцы! А правда, чего мы их ведем?
- Может, ты, Курсант, и кормить их прикажешь?
- Да какой он нам командир? Мы его и не знаем!
- Дави, братва, фрицев!
- Разбирай продукты! А то, похоже, командир нас и кормить не собирается!
Колонна остановилась. Немцы, сбившись в кучу, стояли возле повозок. Они затравленно смотрели по сторонам. Один из них что-то сказал, и они тотчас начали быстро раздеваться. Одежду и сапоги кидали под ноги. Одежда тут же с ожесточением расхватывалась.
Нелюбин толкнул Воронцова, шепнул:
- Надо что-то делать.
- Петров, - окликнул Воронцов танкиста, - отведи-ка своих. Вон туда, к березе, разверни шеренгой и возьми на изготовку.
- Но, командир…
- Я тебе приказываю.
Танкисты, Григорьев и стрелок Калюжный тут же выстроились на полянке и вскинули винтовки.
- Товарищи бойцы! - крикнул Воронцов. - Немедленно прекратить грабеж!
- Это не грабеж, командир. Видал бы ты, Курсант, как они нас обдирали.
- Чего ты их жалеешь? Провели бы тебя в колонне, по-другому бы заговорил.
- А я говорю - прекратить! Немедленно!
- Да пошел ты! - тут же отозвалась толпа злым, уверенным эхом.
- Ты нам не начальник! И не тебе нам правилку устраивать!
И тогда он, сделав полуоборот к шеренге танкистов, стоявших на изготовку, скомандовал:
- Отделение, заряжай!
Клацнули затворы. Толпа сразу затихла. Заводилы втянули головы в плечи. Те, кто успел чем-то разжиться, молча запихивали трофеи за пазуху.
- А теперь слушай мою команду! - Воронцов стоял против них, не снимая с плеча винтовки. Он знал, что Нелюбин и Смирнов рядом и что они готовы открыть огонь при первой же попытке приблизиться к нему. - В одну шеренгу - стройсь!
Бойцы быстро построились.
- Все награбленное сложить перед собой! Все до последней спички! Повторять не буду. Не выполнившие приказ будут расстреляны как мародеры, запятнавшие честь Красной Армии в боевой обстановке. Даю минуту!
На землю полетели кйтели, пилотки, штаны, разные мелкие предметы. Труднее всего расставались с сапогами.
- У кого нет сапог, выйти из строя.
Вышли двое, артиллерист и пехотинец. Обутые в опорки, они переминались с ноги на ногу, посматривали на ворох одежды и обуви, сваленной перед строем.
- Подберите себе по ноге. Свое отдайте пленным.
Воронцов внимательно осмотрел шеренгу.
- Вы и вы, - указал он на двоих бойцов. У одного из них гимнастерка была разорвана на спине, не хватало одного рукава, на другом, кроме замызганной нательной рубахи, ничего и вовсе не было.
- Возьмите себе то, что подойдет. Остальное - вернуть, - приказал он одному из них. - А вы зашейте свою гимнастерку. Ее еще можно носить. При первой же возможности что-нибудь вам подберем.
Когда обутые и одетые снова заняли место в строю и немцы разобрали остатки своей одежды и обуви, Воронцов сказал:
- Если кто не желает идти с отрядом или сомневается во мне и своих непосредственных командирах, выйти из строя! Не бойтесь, мстить вам никто не будет. Я не позволю. Выйти и сложить оружие. И можете идти куда хотите. Хоть снова в плен.
- Нет, командир, кто в плен хотел, там остались, на дороге, - отозвался один из бойцов, который больше всех кричал во время бузы.
- Ваша фамилия? - Воронцов посмотрел на бойца. Ростом тот был не ниже, но постарше и пошире в плечах. На голове грязная повязка. Взгляд решительный, нагловатый. Такие хорошо держатся в бою.
- Рядовой Дюбин, - представился тот и сделал шаг вперед.
- Рядовой Дюбин, вы своей несознательностью только что поставили весь отряд под угрозу гибели. Другого такого случая быть не должно. И не будет. С этой минуты мы - боевое подразделение. Под ружьем я вас через фронт не поведу. Назад теперь тоже дороги нет. У кого есть возражения или заявления?
- Есть заявление! - поднял руку боец небольшого роста. Он где-то еще в лесу, до стычки на дороге, подобрал каску и теперь ходил в ней. Каска казалась большой и сидела на голове бойца как гриб. Под ремешком торчал острый подбородок.
- Говорите.
- Когда кормежка будет?
- Будет кормежка, ребята. Будет. Углубимся в лес, найдем удобное место и остановимся. Нужно помыться, перевязать раненых и приготовить еду. Продукты у нас есть. Нет только подходящего котла.
- Я свою посудину отдаю. Для общества мне ничего не жалко. - И боец ловко, одним движением снял каску.
Шеренга засмеялась. Танкисты опустили винтовки.
- Ну вот, Курсант, взвод наш и сформирован. - И младший лейтенант Нелюбин похлопал Воронцова по плечу.
- Пора выступать?
- Пора. Пока не хватились, уйти надо подальше.
- Взвод! Слушай мою команду! Шагом марш!
И только что сформированный взвод курсанта Воронцова начал свой марш. Никто из них еще не знал, что ждет их впереди.
Глава десятая
Ранним утром в начале сентября командир 5-й танковой дивизии 46-го танкового корпуса 4-й полевой армии группы армий "Центр" генерал-майор Фейн, воспользовавшись затишьем, установившимся на фронте, наконец-то выбрался в лес на охоту. Он отдал необходимые распоряжения, исполнение обязанностей командира дивизии на время своего отсутствия возложил на начальника штаба, в группу сопровождения приказал включить опытного радиста с рацией. Он оттолкнул от себя все обстоятельства, все возможные последствия своего решения, потому что только так на несколько часов можно было что-то изменить в своей жизни и стать не генералом и командиром нескольких тысяч своих солдат и офицеров, а просто господином Густавом Фейном, охотником в русском лесу. Которому хочется побродить по перелескам и лесным полянам и подстрелить парочку тетеревов. Кто знает, думал генерал, возможно, если дела так пойдут дальше, и русские, непрерывно атакуя, будут вводить в дело новые и новые дивизии, эти края придется вскоре покинуть. А туристом после войны он сюда уже вряд ли попадет.
Сопровождали генерала Фейна во время его прогулки по русскому лесу Радовский и здешний егерь Еким.
Когда-то, лет тридцать назад, когда все в этом мире было иным, отец Екима служил псарем у помещика Алексея Георгиевича Радовского и играл в "чижика" и лапту со своим сверстником и сыном того самого "пана Радовского", как звали старого усадебника здешние мужики, Георгием Радовским. Многое с тех пор изменилось. Особенно люди. Но одно осталось прежним - леса. Еким их знал как никто другой. Радовский отыскал его еще зимой. Еким жил в соседней с усадьбой деревне. Давно женился. Жену выбрал из здешних красавиц. Старшему его сыну было уже пятнадцать лет.
Фейн был одет специально для охоты. Однако его одежда и снаряжение походили больше на наряд, а не на экипировку. И это развеселило Радовского в первые минуты, когда он его увидел. Тирольская шляпа с изящным пером, лайковые галифе, короткая просторная темно-зеленая накидка из великолепной непромокаемой материи. Даже пуговицы на френче из светло-серого бобрикового драпа имели рисунок в виде оскаленной морды разъяренного вепря. Коричневая, уже повидавшая виды, кожаная сумка-ягдташ с двумя гирляндами плетешек для подвешивания дичи. Под накидкой виднелась патронная сумка из козловой кожи, с медными застежками. Но больше всего Радовского удивило ружье генерала. На плече у него висела одностволка центрального боя, по всей вероятности, французского производства. Что, впрочем, Фейн тут же и подтвердил, похлопав ладонью в лайковой перчатке по изящной ореховой ложе:
- Лепаж в Льеже, Георгий Алексеевич. Великолепный бой. Лепаж - триста сорок один. Сталь - букетный дамаск "Бостон". Вы удивлены, что - одностволка?
- Признаться, да.
- Двустволку возьмете вы. Там, в машине, все для вас приготовлено: ружье, патронташ, прочее… А я давно отказался от двуствольных ружей. Стрелять на охоте надо один раз. Есть у меня и еще одна одностволка - вашего, Тульского Императорского завода. Двенадцатый калибр. Великолепный бой. Незаменимая уточница. Но - тяжеловата. А мы сегодня будем много ходить. И я подумал, что Лепаж для такого случая будет самым подходящим ружьем.
Дратхар послушно сидел в машине и выглядывал в дверную щель, видимо, все же томясь закрытым пространством. Фейн придирчивым взглядом окинул Радовского и нашел, что одет он вполне "по-боевому". На Радовском были высокие сапоги, накидка и кепи "древесной лягушки". Обычно так он уходил на боевую операцию. Вот что имел в виду генерал.
Они подошли к серому "опелю". Дратхар сразу заволновался, забил лапами по стеклу, и генерал, с восторгом глядя на своего любимца, засмеялся. Радовский, оценив экипировку и снаряжение генерала, про себя отметил, что, похоже, для генерала охота уже началась. Генерал говорил громко, как если бы он принимал гостей где-нибудь в своем поместье, показывая им разные диковинные вещи, предметы его гордости и увлечения. Да, на войне, здесь, под Вязьмой, после того, что тут натворили осенью прошлого года и весной нынешнего, видеть немца, одетого в изысканный костюм охотника… Понимает ли генерал, что Россия - это не тирольский пейзаж. Впрочем, ему на это решительно наплевать. Сегодня - охота. Променад по лесу в сравнительно глубоком, в понимании фронтовика, тылу. А завтра - снова то, что было вчера и позавчера, и все эти безумные месяцы, которые уже начинают складываться в годы.
Ружье, которое лежало на заднем сиденье машины и которое предназначалось ему, восхитило Радовского. И Фейн сразу уловил этот взгляд и, довольный восторженной реакцией компаньона, улыбнулся улыбкой радушного и щедрого хозяина. Немцы, давно замечено, по природе своей народ довольно скупой. Но Радовскому судьба послала убедиться в обратном.
Стараясь быть сдержанным, он все же с жадностью разглядывал ружье. Точно такую курковую двустволку с гравировкой трех колец на левом патроннике и надписью "SPECIAL GEWER-LAUF STAL FRID. KRUPP A. G. ESSEN" он видел в самом начале четырнадцатого года в Москве, в магазине Биткова на Большой Лубянке. Он даже запомнил, сколько стоил тот прекрасный "Зауэр", в который сразу же, как только взял его в руки, влюбился. Сто двадцать пять рублей. Таких денег у Радовского тогда не оказалось. И он отложил покупку до весны. Но весной захворал отец. А летом в воздухе пахло уже не охотничьим порохом…
- Прекрасный экземпляр, не правда ли? - Глаза Фейна сияли от удовольствия. Что ж, он, старый солдат, тоже отдал бы многое, чтобы оказаться сейчас подальше от этой мясорубки, где-нибудь на озерах в Чехии или на побережье, под Данцигом или Кенигсбергом, где утка и гусь летают стаями и где за одну зорю он, случалось, расходовал до двух дюжин зарядов.
Побережье… Кенигсберг… Где это? И как далеко это далеко теперь! Как далеко!.. Вязьма спутала все расстояния. Вязьма, Вязьма… Непроходимые болота. Где тоже гнездится утка. Но ее здесь, конечно же, значительно меньше. Но тетеревиные тока здесь весной, должно быть, хороши.
Радовский взял ружье в руки.
- Это - Зауэр и Сын. Изготовлено в Зуле примерно в тысяча девятьсот восьмом - девятьсот четырнадцатом годах. Я не ошибся, господин генерал?
- Да, девятьсот одиннадцатый год. Вы знаете толк в оружии. Это видно по вашему взгляду. По тому, как вы взяли это ружье в руки и как держите его.
- А вы наблюдательный человек.
- Я охотник, господин Радовский. - И Фейн засмеялся. - Но эта полусадочная двустволка привезена с моей родины не теперь. Давно. Может, сразу после ее изготовления. Это - трофей.
Радовский вопросительно посмотрел на генерала.
- Да-да, мой друг, она взята летом прошлого года где-то под Каунасом. Мне ее подарили позже, уже под Москвой. А тогда, летом, мы еще транжирили свои последние счастливые дни во второй линии. Приводили себя в порядок после драки с новозеландцами в Греции. Задали мы им тогда трепку… - Фейн на мгновение потускнел, взгляд его подернулся тенью. Должно быть, какие-то не совсем приятные воспоминания внезапно захватили его. Но так же мгновенно он стряхнул с себя морок прошлого и, вновь сияя улыбкой, кивнул Радовскому: - Берите, мой друг, оно - ваше.
Радовский не поверил своим ушам. По всей вероятности, генерал оговорился. Он замер, невольно оцепенев. И Фейн это заметил и повторил, уже спокойно, как о давно решенном:
- Примите, Георгий Алексеевич, это ружье в качестве моего вам подарка. В знак благодарности за то, что вы согласились сопровождать меня по угодьям вашего имения. По сути дела, я у вас в гостях. - Генерал оглянулся, внимательно посмотрел на Радовского и, чтобы разрушить его оцепенение, сказал: - В моих словах есть какой-то изъян?
Радовский не знал, как на это реагировать. Вначале дорогой подарок. А теперь Фейн недвусмысленно заговорил об имении. Что это, игра искушенного в политике человека или искренние пожелания солдата?
- Если вы сумеете закрепиться в абвере, то карьера вам обеспечена. Звания, награды. Но к крестам, друг мой, неплохо было бы присовокупить хорошенький кусочек земли, заселенный трудолюбивыми людьми. - Генерал сделал паузу. - Тем более, вы знаете язык и обычаи этих людей, и они не воспринимают вас как чужого. Что очень важно. Настолько важно, что это, быть может, решает и все остальное. А если наши дела здесь пойдут блестяще, то, я думаю, возврат прежней собственности лично для вас не станет неразрешимой проблемой. Напротив, я уверен, что все решится просто и быстро.
Далее генерал рассказал Радовскому о неких списках, которые еще с лета сорок первого года существуют в каждой дивизии, в каждом корпусе, на основании которых после завершения восточного похода будут розданы имения не только высокопоставленным офицерам, но и рядовым солдатам, а также семьям погибших. Списки постоянно пополняются. Но иногда из них исчезают некоторые фамилии. Особенно много было изъято после зимнего контрудара русских. В этот список может, после некоторых усилий, попасть и он, майор вермахта Радовский.
- И мне, старику, будет куда приехать пострелять из своей одностволки. Выпить русской водки над могилами моих боевых товарищей. - И Фейн по-отечески похлопал Радовского по плечу. - Вы еще молоды. Молоды. А это, друг мой, всегда преимущество.