Убираю коричневую сумку себе в ноги. Для моих пожиток мне выделен крошечный шкафчик, который не вмещает даже абсолютно необходимые вещи. Так что письменные принадлежности и фотокамеру я тоже кладу в койку между тонким матрасом и стеной. Место остается как раз для меня - чувствуешь себя засунутым в чемодан. До обеда я хочу осмотреться вокруг и отправляюсь вперед через пост управления.
Помимо младших офицеров, остальная часть команды, включая командира и офицеров, спит в носовой части корабля. Сразу за люком поста управления располагается командир. За зеленой занавеской находятся койка, пара шкафов на стене и потолке и крохотный письменный стол, по сути - пюпитр, и больше ничего. Он тоже вынужден устраиваться, как может. Здесь нет отдельных кают по обеим сторонам прохода, как на надводных кораблях. Напротив капитанской "каюты" расположены радиорубка и рубка гидроакустика.
Еще дальше расположена офицерская столовая - кают-компания, которая также служит жилой каютой для шефа, инженера-стажера (нашего второго инженера) и обоих вахтенных офицеров.
Матрас, на котором во время еды сидят наш командир и шеф, на самом деле лежит на койке шефа. Откидная койка второго вахтенного офицера, расположенная над ней, поднимается днем. Койки первого вахтенного офицера и второго инженера более удачно размещены на противоположной стене. Так как их не надо убирать на день, то первый вахтенный и второй инженер могут прилечь в свободное время.
Сбоку от прохода к полу намертво привинчен стол. Он рассчитан на четверых: командир, шеф и два вахтенных офицера. Тем не менее, за ним мы будем сидеть вшестером.
В примыкающем помещении, "квартире", отделенной от офицерской каюты лишь шкафчиками, проживают штурман Крихбаум, два старших механика Йоганн и Франц и боцман Берманн. Под пайолами спрятана первая аккумуляторная батарея, которая вместе со второй батареей под помещением младших офицеров обеспечивает лодку энергией для подводного хода.
Носовая каюта отделяется от "штаб-квартиры" обычным люком, не рассчитанным выдерживать давление. Хотя оно смахивает на пещеру, носовая каюта более, нежели любое другое помещение на лодке, достойна называться жилым. Строго говоря, это что-то среднее между складом торпед и боевым постом. Поэтому "торпедное отделение" - самое подходящее название. Здесь живет большинство команды. С каждой стороны по шесть мест, койка над койкой, одна пара напротив другой. В них спят матросы, "хозяева моря", а к ним впридачу торпедисты, радист и мотористы.
Два моториста, чьи вахты длятся по шесть часов, делят одну койку. Для остальных, у кого восьмичасовые вахты, на троих приходится по два места. Личной койки нет ни у кого. Когда матрос встает на вахту, тот, кого он сменяет, ложится на его место, в спертый воздух, который предшественник оставил после себя. Тем не менее, мест не хватает - с потолка свешиваются четыре гамака.
Моряков, свободных от вахты, редко когда оставляют на время отдыха в покое. Всем приходится вставать, когда подают еду. Верхние койки складывают, защелкивая их вплотную к стене, а нижние прибирают, чтобы "хозяева" могли усесться на них. Когда настает время осматривать торпеды в четырех носовых аппаратах, помещение превращается в механическую мастерскую. Тогда все койки сворачиваются, а гамаки снимаются.
Запасные торпеды для носовых аппаратов хранятся под поднятыми пайолами. Пока они не заряжены, будет ощущаться постоянная теснота. Так что для людей в носовом кубрике каждая выпущенная торпеда означает прибавление свободного пространства. Но у их жилища есть неоспоримое преимущество: отсутствие сквозного движения.
Сейчас это помещение похоже на разбомбленный арсенал: повсюду валяются кожаная одежда, спасательное снаряжение, свитера, мешки картошки, чайники, размотанная веревка, батоны хлеба… Невозможно поверить, что все это исчезнет, чтобы дать разместиться двадцати шести матросам и торпедному механику, единственному младшему офицеру, проживающему не в каюте унтер-офицеров.
Складывается впечатление, что сюда свалили все, чему сразу не смогли найти подходящее место. В момент моего появления боцман подгонял двух матросов:
- Живее! Поставьте корзину с салатом между торпедными аппаратами! Салат! Можно подумать, здесь сраная зеленная лавка!
Боцман подчеркивает малые размеры лодки, как особое достоинство. Можно подумать, это он подбросил идею конструкторам.
- Надо подходить с позиции "получи-верни", - философствует он. - Например, гальюны. Их у нас два, но в одном мы пока храним провизию, так что больше места для еды и меньше для дерьма. Постарайтесь понять это!
Вдоль всего отсека под полом проложены толстые скрутки проводов и трубы. Если открыть крышку рундука, их становится видно еще больше, как будто деревянные панели - всего лишь декоративная облицовка, за которой скрывается сложный механизм.
За обедом я сидел в проходе на складном стуле, рядом со вторым вахтенным офицером. Командир и шеф разместились на "кожаном диване" - на койке шефа. Инженер-стажер и первый вахтенный сидят в торцах стола.
Если кому-то надо пройти через кают-компанию, второй вахтенный и я должны либо привстать, либо, согнувшись, вдавиться животами в край стола, чтобы человек мог протиснуться мимо нас. Мы быстро убедились, что лучше вставать.
Командир облачился в не внушающий почтения к его званию свитер неопределенного цвета. Он сменил форменную серо-голубую рубашку на рубашку в красную клетку, воротник которой выпущен из-под свитера. Пока стюард накрывает на стол, он сидит, забившись в угол, скрестив руки на груди и время от времени разглядывая потолок, как будто его очаровал узор дерева.
Обучающийся инженер - полный лейтенант , новичок на борту нашей лодки. Он заменит шефа после этого похода. Северный тип германца, блондин с широким, будто рубленым топором лицом. Пока мы едим, я могу разглядеть лишь его профиль. Он не поворачивает головы ни налево, ни направо и не издал ни единого звука.
Напротив меня сидит шеф. Рядом с командиром он кажется еще более худым и изможденным, нежели в действительности: острый нос с горбинкой, черные волосы, гладко зачесанные назад. Начинающаяся со лба лысина придает ему вид мыслителя, философа. У него карие глаза, выдающиеся скулы и виски. Полные губы, но твердый подбородок. Команда прозвала его за глаза "Распутин" в основном потому, что он еще долго по возвращении из похода продолжает терпеливо и с тщанием ухаживать за заостренной черной бородкой, пока в итоге не решится все-таки сбрить ее и смыть оставшиеся волоски мыльной пеной.
Он находится на борту лодки, начиная с ее первого патруля, и является здесь вторым по значимости человеком, непререкаемый авторитет по всем техническим вопросам. У него совершенно особая сфера полномочий по сравнению с прочими офицерами; его поле боя - пост управления.
- Первоклассный шеф, - говорит про него Старик. - Он всегда знает, что делать, а это главное. Он чувствует лодку. Новый человек никогда не будет способен на это. У его пальцев просто не будет того чутья. Одних знаний тут недостаточно. Надо ощущать, как лодка реагирует на команды, что происходит внутри нее, и действовать, предугадывая ее поведение. А для этого необходимы опыт и чутье. Не каждый на это способен. Этому нельзя научиться…
Наблюдая за ним, сидящим рядом со Стариком, с тонкими, ловкими пальцами, мечтательными глазами, длинными черными волосами, я могу представить его кем угодно: крупье или карманником, скрипачом или киноактером. Телосложением он похож на танцора. Вместо сапог он носит легкие спортивные тапочки, вместо неуклюжей экипировки подводника на нем одето что-то вроде комбинезона, больше похожего на спортивный костюм. Ему проще, чем кому бы то ни было из нас, пробираться через круглые люки. "Он скользит через лодку, как по маслу", - услышал я сегодня от помощника по посту управления.
Со слов Старика я знаю, что несмотря на нервическую внешность, шеф - сама невозмутимость. Он редко появлялся в офицерских собраниях, пока мы стояли в гавани. С утра до ночи он оставался на борту, уделяя внимание самым незначительным мелочам.
- На лодке нет ни одного винтика, завернутого без присмотра шефа. Он не доверяет рабочим с верфи.
Из-за маленького роста команда окрестила второго вахтенного офицера "Садовый гном" , или "Крошка-офицер". Я уже успел немного узнать его наравне со Стариком и шефом. К своей работе он относится так же добросовестно, как и шеф. Кажется, он всегда настороже. Можно подумать, он замышляет что-то недоброе. Но если заговорить с ним, то очень скоро его лицо сморщится от смеха. "Он твердо стоит на задних ногах на палубе" - отзывается о нем Старик. Капитан спит спокойно, когда вахту несет второй вахтенный.
Первый вахтенный офицер в боевом патруле был всего один раз. Я почти не встречал его в офицерском собрании, когда мы бывали в порту. По отношению к нему и ко второму инженеру командир держится натянуто - либо с заметной сдержанностью, либо преувеличенно дружелюбно.
Полная противоположность второго - первый вахтенный офицер, долговязый, блеклый, бесцветный тип с неподвижным лицом, придающим ему сходство с овцой. Он не обладает настоящей выдержкой или уверенностью в себе, именно поэтому стремится всегда выглядеть быстрым и решительным. Вскоре я заметил, что он выполняет приказы, но не проявляет ни инициативы, ни здравого смысла. У него на удивление неразвитая верхняя часть ушей, а мочки слишком прижаты к голове. Ноздри плоские. Вообще все лицо кажется незавершенным. К тому же у него есть неприятная манера поглядывать с неодобрением искоса, не поворачивая головы. Когда Старик выдает шутку в своем духе, он кисло улыбается.
- Видно, дела и правда плохи, если нам приходится выходить в море с одними школьниками и переростками из гитлерюгенда, - произнес себе под нос Старик, наверняка подразумевая первого вахтенного.
- Давайте чашки! - приказывает командир и разливает нам всем чай. Теперь чайнику не хватает места на столе. Мне пришлось поставить его себе под ноги, и я вынужден нагибаться над своей тарелкой всякий раз, когда достаю его. Чертовски горячо! Я с трудом выдерживаю этот жар.
Командир с видимым удовольствием пьет чай маленькими глотками. Он все дальше и дальше отодвигается в угол, чтобы, согнув одну ногу, упереться коленом в край стола. Затем, слегка покачивая головой, он обводит нас взглядом отца, с удовлетворением взирающего на свое потомство.
Его глаза озорно поблескивают. Уголки рта раздвигаются в полуулыбке: второму вахтенному пора подниматься. Я, само собой, тоже встаю вместе с чайником, потому что коку надо каким-то образом проникнуть по проходу в сторону носа.
Повар - крепкий, приземистый парень с шеей такой же толщины, что и голова. Он преданно скалится мне, его рот растянулся до ушей. Я подозреваю, что он надумал пройти через кают-компанию специально, чтобы дать нам возможность выразить ему свою благодарность за его стряпню.
- Я как-нибудь расскажу вам историю о нем, - произносит Старик с набитым ртом, когда кок уходит.
Треск в громкоговорителе. Затем голос произносит:
- Первой вахте приготовиться заступить!
Первый вахтенный офицер встает из-за стола и начинает методично одеваться. Старик с интересом наблюдает, как он, наконец, умудряется обуть здоровенные сапоги на толстой пробковой подошве, тщательно заматывает шею шарфом и наглухо застегивает кожаную куртку на толстой подкладке, затем салютует по-военному и уходит.
Немного времени спустя появляется штурман с красным, обветренным лицом, который был старшим предыдущей вахты, и докладывает:
- Ветер северо-западный, возможно отклонение от курса на правый галс, видимость хорошая, барометр одна тысяча три.
Потом он заставляет нас встать еще раз потому, что ему надо пройти в свою каюту переодеться. Штурман тоже на лодке с момента ее спуска на воду. Он никогда не служил на надводных кораблях, только на подлодках. Начал свою карьеру еще на подлодках, доставшихся от военно-морского флота старого рейха , на крохотных суденышках с одним корпусом.
Из штурмана не получился бы актер. Из-за неподвижных лицевых мускулов у него постоянно суровое выражение лица. И лишь глубоко посаженные под густыми бровями глаза горят живым огнем. "У него глаза на затылке" - слышал я, как кто-то в носовом отсеке одобрительно отзывался о нем.
Так тихо, чтобы не расслышал штурман за дверью, Старик шепчет мне:
- Он мастер вслепую вычислять положение лодки. Иногда в плохую погоду мы по несколько дней, а то и неделями не видим ни звезд, ни солнца, но несмотря на это, наши координаты известны с потрясающей точностью. Мне зачастую бывает непонятно, как ему это удается. У него много работы на борту. Он отвечает за третью вахту помимо своих штурманских обязанностей.
После штурмана приходит боцман, который хочет пройти вперед. Берманн - крепко сбитый парень с красными щеками, пышущий здоровьем. А следом за ним, как наглядный пример разительного отличия между моряками и инженерами, появляется старший механик Йоганн с белым как мел лицом. "Страсти господни" зовет его командир: "Настоящий специалист. Влюблен в свои машины. Почти не выходит на палубу, прямо как крот".
Пять минут спустя три человека из новой вахты пробиваются через кают-компанию на корму лодки.
Правда, меня это больше не тревожит - как только первый вахтенный поднялся, я тут же пересел на его место.
- Предпоследним прошел Арио, - говорит шеф. - А последний, маленький парнишка - новенький - как его зовут? - вместо Бекера. Вахтенный на посту управления. У него уже есть прозвище - Семинарист. Очевидно, читает религиозную литературу.
Вскоре после них проходит предыдущая смена. Шеф откидывается назад и, растягивая слова, перечисляет всех поименно:
- Это Бахманн, "Жиголо" - кочегар-дизелист. Чушь несусветная! Топить больше нечего, но на флоте традиция живет дольше, чем сами корабли. Хаген - кочегар электродвигателя. Он кочегарит еще меньше. Турбо - тоже вахтенный поста управления. Классный парень.
Затем с противоположной стороны появляется высокий блондин, Хекер, механик торпед и старший в носовом отсеке. Единственный младший офицер, который спит там.
- Маньяк, - замечает Старик. - Однажды при большом волнении на море он достал совершенно неисправную торпеду из хранилища на верхней палубе, разобрал ее и починил. Конечно, внизу. Это была наше последняя рыбка, и мы потопили с ее помощью еще один корабль, пароход в десять тысяч тонн. Его корабль, если быть абсолютно точным. Он скоро получит "яичницу" - он заслужил этот орден.
Следующим через кают-компанию проходит маленький человечек с иссиня-черными волосами, аккуратно прилизанными назад, и глазами-щелками, с пониманием моргающими шефу. У него татуированные предплечья. Я мельком замечаю изображением моряка, обнимающего девушку на фоне красного солнца.
- Это был Данлоп. Торпедист. Он отвечает за мастерскую. Большой аккордеон в рубке акустика принадлежит ему.
Последним мы знакомимся с Францем, тоже старшим механиком. Шеф провожает его недовольным взглядом:
- Слишком быстро устает. Другой - Йоганн - лучше.
Еда окончена, и я пробираюсь из кают-компании в каюту младших офицеров.
Боцман, по всей видимости, - превосходный хозяин. Он рассортировал провиант и так здорово разложил его по разным местам, не нарушив порядок внутри корабля. При этом, гордо заверил он меня, сначала под рукой окажутся скоропортящиеся продукты, а уж потом дойдет очередь и до тех, которые могут долго храниться. Никто, кроме него, понятия не имеет, куда подевалась гора продуктов. Видны лишь копченые колбасы, куски бекона и батоны хлеба. Запас сосисок свисает с потолка поста управления, как будто в коптильне. Гамак перед каморкой акустика и радиорубкой заполнен свежим хлебом. Каждому, кто хочет пройти мимо, приходиться нагибаться, чтобы пролезть под батонами.
Я пробираюсь сквозь второй круглый люк. Теперь моя койка свободна. Снаряжение аккуратно разложено поверх одеяла, мешок с моими вещами убран в ноги. Наконец я могу отгородиться от окружающего мира, задернув зеленую занавеску. Деревянная облицовка с одной стороны, зеленая занавеска с другой, белая краска сверху. Жизнь лодки теперь доносится только голосами и звуками.
В полдень я поднимаюсь на мостик. Второй вахтенный только заступил на дежурство. Море бутылочно-зеленого цвета. Вблизи лодки оно почти черное. Воздух наполнен влагой, небо полностью затянуто облаками.
Когда я уже довольно долго простоял рядом со вторым вахтенным, он заговорил, не отрывая бинокль от глаз:
- Где-то здесь они выпустили по нам сразу четыре торпеды. Во время предпоследнего патрулирования. Мы увидели, как одна рыбешка прошла за кормой, а другая - прямо перед носом. Это произвело впечатление!
На гребне донной волны поднялись короткие волны. Какой бы добродушной ни выглядела вода, в тени любой из этих волн может скрываться глаз вражеского перископа.
- Здесь надо быть предельно осторожным! - доносится между кожаных перчаток второго вахтенного.
На мостик поднимается командир. Он клянет погоду и говорит:
- Смотрите в оба, юноша! Здесь чертовски плохое место!
Внезапно он обрушивается на наблюдающего за правым кормовым сектором:
- Держи свое при себе, а не то нам придется повесить тебя сушиться на бельевой веревке!
И спустя некоторое время:
- Нечего здесь делать, если не можешь справиться с морской болезнью. Но уж если тебя занесло сюда, привыкай к морю, как можешь.
Он назначил учебное погружение на 16.30. После долгой стоянки в доке лодка в первый раз уйдет под воду и будет отбалансирована, чтобы, когда раздастся боевая тревога, заполнение цистерн погружения и дифференцирование лодки заняло как можно меньше времени. К тому же необходимо убедиться, что все отверстия впуска-выпуска и заглушки в порядке.
Команда "Очистить мостик к погружению!" дает сигнал к началу действий. Зенитные пулеметы исчезают в башне боевой рубки. Трое наблюдателей и вахтенный офицер остаются на мостике.
Раздаются приказы, рапорта, трель звонков. Позади оба дизеля заглушены и отсоединены от винтов. Вместо них к ведущим осям подключили электромоторы и запустили их на полную мощность. Одновременно с остановкой дизелей широкие трубопроводы, ведущие наружу - для выпуска отработанных газов и забора свежего воздуха - перекрываются. На посту управления мигает сигнал "Готов к погружению", поступивший из дизельного отделения. Носовой отсек тоже сигнализирует "Все готово". Наблюдатели спустились с мостика внутрь лодки. Глянув вверх в проем шахты боевой рубки, я увидел, как вахтенный офицер поспешно поворачивает маховик, который задраивает башенный люк.