Мою девочку я знаю с малых лет. Честное слово, на свете немного созданий столь нежных и чистых душой. Но к чему докучливые наставления? Я покидаю вас с уверенностью, что вы быстро найдете взаимопонимание. Ваш брак будет заключен так скоро, как только возможно. Клариса – моя единственная и любимая дочь. А ты, Клитеро, с сегодняшнего дня не только достойный друг нашей семьи, но и муж моей дочери.
С этими словами она удалилась, и мы остались с Кларисой вдвоем.
Великий Боже! Избавь меня от мучительных воспоминаний! Моя благодетельница, вырвавшая меня из нужды и невежества, сделавшая образованным человеком, вознесшая к богатству и чести, наконец, подарившая мне то, чего не хватало для полноты счастья… Но больше ни слова об этом, иначе я никогда не закончу свою исповедь. До сих пор мне удавалось хорошо справляться с рассказом, и я последовательно изложил вам основные события. Позвольте еще немного задержаться на том, что даст вам представление о ярчайшем сиянии моих счастливейших дней. После этого я уже без колебаний приступлю к выполнению главной задачи, к которой постепенно подхожу.
Как неожиданно, как прекрасно все разрешилось! Я не мог поверить в собственное счастье. Неужели передо мной на самом деле Клариса? Неужели я действительно слышу от нее, что препятствия, которые казались мне непреодолимыми, она считает незначительными, что я нежно любим ею и скоро стану обладателем бесценного сокровища? Не буду повторять вам, в каких словах, припав к ее ногам, я изливал ей свой восторг и свою благодарность. В ответ на мой порыв Клариса подтвердила то, что чуть раньше сказала ее мать. Никаких недомолвок не осталось между нами. Уныние и апатия, гнездившиеся в моей душе, уступили место сиянию радости и надежды. Фортуна, похоже, благоволила мне, даровав наивысшее, нескончаемое блаженство.
Увы! Недолго я наслаждался им: судьба посмеялась надо мной, в одно мгновение лишив меня всего и оставив на краю пропасти.
Наша свадьба должна была состояться в самое ближайшее время, если бы не помешали печальные обстоятельства. В одном из отдаленных уголков королевства жила подруга Клариссы, страдавшая чахоткой. Болезнь шла к печальной развязке, и умирающая девушка в отчаянии звала Кларису к себе, чтобы обрести утешение перед кончиной и испустить дух у нее на руках. Таково было последнее желание подруги Кларисы.
Разумеется, подобную просьбу игнорировать невозможно. Пришлось смириться с задержкой, возникшей на пути к окончательному исполнению моих желаний. Ситуация была столь прискорбной и безотлагательной, что мне и в голову не пришло бы роптать, когда чуткая и отзывчивая Клариса ринулась исполнять свой долг по отношению к умирающей подруге. Я сопровождал ее в этой поездке, пробыл с ними несколько дней, а потом вернулся в столицу. Невозможно было даже вообразить, что разлука затянется на целый месяц. Прощаясь и договариваясь, когда вернусь за ней, я не чувствовал никакой угрозы нашему счастью. Радостные мысли переполняли меня. Почему не было знака свыше, предупреждающего о ловушках, уготованных мне впереди? Тот, кто вел поезд моей жизни к неотвратимому крушению, действовал так осмотрительно, что я ничего не заподозрил и не насторожился.
Развязка уже близка. Сомневаюсь, хватит ли мне сил поведать о том, что вызывает у меня такое отвращение. Понимаю, что надо собраться с духом и продолжать, но мое мужество, похоже, истощилось. Хочу еще немного задержаться на событиях, предшествовавших катастрофе. Произошло несколько случаев, без упоминания которых эта история будет неполной. Я расскажу их последовательно, один за другим, хоть немного отсрочив таким образом ужасный конец, повергающий меня в дрожь. Надеюсь, когда я завершу свою исповедь, вы простите мне эту временную слабость.
Помните возлюбленного моей госпожи? Я описывал, как вследствие происков ее брата она была вынуждена отказаться от брака с ним. Больше двадцати лет прошло со дня их расставания. Выходец из небогатой семьи, он, не имея других средств к существованию, освоил профессию военного хирурга. Госпожа не только настояла, чтобы он покинул страну, но и оплатила все расходы на дорогу. Его разум какое-то время был затуманен страстью, но миссис Лоример без особого труда удалось объяснить ему, что это действительно необходимо. Под грузом неопровержимых доводов он признал, что она права, не погнушался принять ее дары и использовал любую возможность, чтобы поддерживать с ней переписку во время разлуки.
Ее стараниями он поступил на службу в Ост-Индскую компанию. Госпожа периодически получала весточки о его перемещениях. Компания вела войну с колониальными властями. Он участвовал в жестоком сражении, в котором англичане были побеждены и понесли значительные потери. И если прежде через переписку и другие источники госпожа имела о нем сведения, то после этого поражения связь прервалась, и никакими способами она не могла ничего о нем разузнать. Оставалось лишь гадать, что с ним случилось: то ли он погиб, то ли попал в плен.
По возвращении в Дублин я застал госпожу за беседой с каким-то незнакомцем. Она любезно представила нас друг другу. Я разглядывал и слушал его с большим интересом. Манеры этого человека свидетельствовали о благородстве, а загорелое обветренное лицо – о долгих и беспокойных скитаниях. Морщины на лбу были скорее следствием перенесенных невзгод и страданий, нежели приметой возраста. Его речи, полные воспоминаний о прошлом и сожалений о том, что жизнь сложилась совсем не так, как хотелось, вызывали у меня живое участие, а открытость и достоинство, с которыми он вел беседу, говорили о нем как о натуре незаурядной.
Когда незнакомец распрощался с нами, госпожа объяснила мне, кто он. Оказалось, что именно в него она в юности была влюблена. Несколькими днями ранее он вдруг внезапно объявился и поведал увлекательную историю своих странствий. Отсутствие писем объяснялось его совершенно невероятной жизнью в эти годы. Он бежал из тюрьмы в Хайдарабаде и пешком, под разными обличьями, прошел весь северный Индостан. Некоторое время он обучался в Бенаресе и в медресе при мечети, совершил паломничество в Мекку и к местам поклонения Владыке Вселенной Кришну, пока в конце концов не добрался до турецкой границы. Там он обосновался на несколько лет, добывая средства к существованию хирургической практикой. Но потом от практики пришлось отказаться. Причиной тому послужила дуэль между двумя шотландскими подданными. Один из них, переменив веру, обручился с дочерью православного грека, весьма богатого торговца. В результате поединка он погиб, и семья невесты не только добилась смертного приговора для его соперника, но потребовала наказания для всех, кто имел отношение к дуэли.
Чтобы избежать грозившей ему опасности, возлюбленный моей госпожи вынужден был искать новое пристанище. Константинополь он покинул с такой поспешностью, что остался совсем без гроша, и индийские владения Александра пересек как нищий бродяга. Земли Филиппа и его наследников прошел также с сумой за плечами. Выйдя невредимым из многих передряг, он добрался до Салоников, откуда приплыл в Венецию, а потом, преодолев Апеннины, спустился в Тоскану. Здесь он надолго попал в плен к бандитам с большой дороги. Видя его миролюбивое обхождение и к тому же испытывая нужду в медицинской помощи, они решили сохранить ему жизнь, но, разумеется, отняли у него свободу и принудили делить их общество. Однако и это время пещерного заточения и разбойничьих пиров он провел не без пользы, закалив свой характер. Новый знакомый вызывал у меня неподдельный интерес, а его жизнь свидетельствовала о недюжинном уме и безграничной храбрости.
Совершив побег от бандитов, он прошел берегом Арно к Лехгорну и оттуда добрался до Америки, обогатившись опытом, но не обретя счастья.
И тут судьба неожиданно вновь улыбнулась ему. Госпожа была свободна и независима. Хотя она уже не питала к Сарсфилду, как звали ее бывшего возлюбленного, той, прежней, девичьей страсти, однако достоинств у него с годами не стало меньше, и оба они еще далеко не достигли того возраста, когда любовь кажется утопией, а брак безумием. Между ними установились доверительные отношения. Щедрость миссис Лоример позволила Сарсфилду избавиться от бедности. По крайней мере, убеждала она своего друга, ему не нужно будет больше скитаться по свету, и он сможет провести остаток жизни в довольстве и покое. Все его сомнения пали под напором ее разумных увещеваний и настойчивых просьб.
Между мной и Сарсфилдом постепенно возникла сердечная близость. Мы часто общались, вели непринужденные беседы. Он рассказывал мне о своих странствиях, делился мыслями, чувствами, богатым жизненным опытом. Вспоминая перипетии юности, не обошел он молчанием и отношений с моей покровительницей, о которых до сих пор я знал лишь в общих чертах. В его словах, адресованных ей, я постоянно находил поводы, чтобы вновь восхититься ее общепризнанными добродетелями, и с глубокой горечью отмечал, сколько зла причинил этой благороднейшей женщине ее брат.
Рассказ о черных делах Артура Уайетта, усиленный и драматизированный красноречием Сарсфилда, поверг меня в ужас. Будь подобный персонаж вымыслом поэта, я и то засомневался бы в здравом уме сочинителя, ибо всегда считал, что человек – создание сложное и в каждом есть как хорошее, так и дурное. Эта моя теория людских страстей не позволяла мне верить, что кто-то может быть настолько одержимым злом, чтобы получать удовольствие от мук и страданий других людей.
Когда Сарсфилд говорил о миссис Лоример, я счел абсолютно естественным поинтересоваться, изгладила ли череда последующих событий из его памяти впечатления тех давних дней и не проснулась ли в нем в этот более благоприятный период его жизни прежняя любовь к моей госпоже? В ответ он дал мне понять, что испытывает к ней те же чувства, что и тогда. Сказал, что надежда на новый виток их отношений ни на миг не покидала его, а теперь и вовсе окрепла. Заверил, что у него хватит силы духа перенести неудачу, но также хватит и мудрости не потерять голову, если судьба будет к нему благосклонна.
В дальнейшем я убедился, что чаяния моего друга не были беспочвенными. Его намеки, изъявления его чувств она принимала легко и непринужденно; казалось даже, что она слегка заигрывает с ним, поощряя к ухаживаниям; и поскольку ее искренность и доброжелательность остались прежними, надежды Сарсфилда вполне могли осуществиться.
Разлука с Кларисой затянулась. Ее подруге к концу месяца стало чуть лучше. А я начал терять терпение и снова навестил их, но был вынужден вернуться один. Приехав в Дублин поздно вечером, я почувствовал себя крайне утомленным и поспешил к себе в комнату.
Услышав о моем приезде, Сарсфилд выразил желание повидаться со мной. Новости, которые он собирался мне сообщить, были, по его мнению, настолько важными и безотлагательными, что он счел возможным войти в спальню и разбудить меня…
Проснувшись, я обнаружил, что Сарсфилд сидит у моей постели. Он выглядел очень встревоженным. Осознав это, я сразу поинтересовался, что случилось.
Сарсфилд сокрушенно вздохнул.
– Простите меня за столь несвоевременное вторжение, – сказал он. – Но из-за пустяка я бы не стал вас тревожить. Два дня я не находил себе места и еле дождался вашего возвращения. Счастье, что вы тут. Я очень нуждаюсь в помощи, и мне необходим ваш совет.
– О, Господи! – воскликнул я. – Это звучит пугающе. Разумеется, вы можете рассчитывать на меня. Но что произошло?
– Вечер вторника, – ответил он, – я провел здесь. Домой шел уже в ночи. Не успел я потянуться к дверному колокольчику, как вдруг, шагах в десяти, увидел человека, который стоял, прислонившись к стене. По его позе я понял, что он за мной наблюдает. А потом свет круглого фонаря, висящего над дверью, осветил лицо этого человека. Я мгновенно узнал его и остолбенел. У меня не было сил ни что-либо сделать, ни даже пошевелиться. Несколько секунд я, застыв на месте, просто пристально смотрел на него. Но ему было все равно. Он ничуть не смутился. Его не волновали возможные последствия того, что я знаю, кто он. Наконец он медленно повернул голову, не меняя при этом ни позы, ни выражения лица. Не могу передать, в каком шоке я пребывал все это время! И с момента, как я вошел в дом, у меня невыносимо тяжело на душе.
– Но я не вижу причин для беспокойства.
– Так, значит, вы еще не догадались, кто это был?
– Нет…
– Артур Уайетт.
– Господи! Это невозможно! Брат госпожи?
– Он самый…
– Нет! Разве не сообщали, что он мертв? Что его убили на корабле по дороге к месту ссылки?
– Это был всего лишь слух, а слухи зачастую не соответствуют действительности. Я не могу не доверять своим глазам, только не в этом случае. Как его сестру, так и самого Артура Уайетта я узнаю, где бы ни встретил. Это он! Убили его или нет, но он жив и находится здесь, в Дублине!
– А потом – был ли у вас случай убедиться в этом?
– Да. Очнувшись от потрясения, я первым делом решил принять кое-какие меры предосторожности. Вам известно, что за человек Артур Уайетт, насколько он порочен и неисправим. Годы ничуть не изменили его. Достаточно было взглянуть ему в лицо, чтобы понять это. Все те же злобные черты, все те же темные, отвратительные страсти, застывшие в его глазах. Вы ведь помните, что он пригрозил сестре местью. Теперь всего можно ожидать. Не знаю, как предотвратить опасность. Я очень надеялся, что, когда вы вернетесь, мы вместе что-нибудь придумаем, а до тех пор счел целесообразным хоть немного подстраховаться.
На следующий день я пришел сюда на рассвете. Гауэн, старик привратник, наслышан о злодеяниях Уайетта. Предупредив его, что этот дьявол воскрес из мертвых, я велел ему следить за всеми, кто подходит к воротам, и, если Уайетт объявится, ни в коем случае не пускать его в дом. Старик клятвенно обещал во всем следовать моим указаниям. Он испугался еще сильнее, чем я, и понимал, почему необходимо оградить хозяйку от ее брата.
– А госпожу вы поставили в известность? – спросил я.
– Нет. Что я могу ей сказать? И какой от этого прок? Зачем заставлять ее страдать? Но я еще не все рассказал. Вчера Гауэн известил меня о его приходе. Накануне Уайетт появился у ворот. Требовал немедленно пропустить его к сестре, но старик ответил, что она занята и не может с ним встретиться. Тогда он принял надменный вид и высокомерным тоном сообщил, что его дело не терпит ни малейшего отлагательства. Гауэн остался непреклонен. Уайетт с огромным нежеланием удалился, заявив перед уходом, что завтра снова придет – и пусть только попробуют его не пустить! Пока он больше не появлялся, я узнавал. Что теперь делать?
Я был растерян не меньше, чем мой друг. Такого никто не мог предвидеть. Кроме неприятностей от столь закоренелого негодяя, как Уайетт, ничего ждать не приходилось. Его угрозы отомстить сестре все еще звучали у меня в ушах. Как помешать ему? Увы, по закону с ним не сладить. Закон в данном случае бессилен. Девять лет прошло со времени его осуждения. Семь из них он провел в ссылке и вернулся, полностью отбыв наказание. А нового преступления пока не совершал. Никто не вправе преследовать его. Остается только одно – предотвратить злодеяние. Кроме того, даже будь у нас возможность действовать по закону, нам пришлось бы поставить в известность госпожу, согласовать с ней все действия. Но она ни за что не допустила бы этого. В ее добром сердце нет места опасениям, тем более в отношении брата. Настаивая, что его ненависть грозит ей бедой, мы ничего не добьемся. Она отвергнет любые наши доводы. Может быть, даже, как заботливая сестра, захочет помочь ему вновь занять достойное место в обществе. Я понятия не имел, что предпринять. Если бы нам удалось убедиться, что он опасен, то, зная историю его жизни, его наклонности, вероятно, мы сумели бы что-то доказать и найти средства противостоять ему.
Как это сделать? Думаю, искать его не придется. Он ведь обещал вернуться, чтобы повидать сестру. Пусть какой-нибудь верный человек, снабженный подробным описанием внешности и костюма Уайетта, караулит у ворот, а когда тот появится, проследит за ним и обо всем, что выяснит, сообщит нам.
Сарсфилд одобрил мой план. Ничего лучше он предложить не мог, поэтому мы решили начать действовать.
Так я оказался во власти новых забот. Меня одолевали мрачные предчувствия. Будущее уже не виделось мне безоблачным и счастливым. Понять и разделить наш страх перед этим человеком способен был лишь тот, кому, как и нам, довелось осознать всю меру его извращенной натуры. Новое появление Уайетта, подобно мучительной язве, грозило отравить счастье моей покровительницы. Было в его возвращении сюда что-то зловещее. Меня не покидало ощущение, что это чревато непредсказуемыми последствиями, но, какими именно, я мог только гадать.
Сей дьявол во плоти появился у нас на пороге почти сразу же вслед за Сарсфилдом. Оба они возникли из небытия совершенно неожиданно и практически одновременно, без предупреждения. Казалось бы, что в этом такого? Но за внешней обыденностью ситуации таилось нечто непостижимое, перед чем человеческий разум был бессилен. От осознания, что Уайетт – отец Кларисы, у меня сжималось сердце. Ведь он жестоко лишил молодую мать моей невесты чести и доброго имени. Он виновен в ее безвременной кончине. Да и Клариса, брошенная в младенчестве на произвол судьбы, могла стать жертвой закоснелой алчности в руках негодяев, торгующих девичьей невинностью. Он сделал все, чтобы толкнуть ее на путь позора и нищеты. Может ли он теперь предъявлять на нее родительские права? И как он собирается распорядиться своим отцовством?
Из-за этих мыслей я всю ночь не спал. Не мог даже просто спокойно лежать или сидеть, мне нужно было непрерывно двигаться, и я ходил из угла в угол. Не помню, чтобы когда-либо мыслительный процесс протекал у меня так напряженно. Никаких подтверждений моим зловещим предчувствиям не было, и, тем не менее, мне не удавалось от них избавиться. Но почему, как это объяснить?
Сарсфилда, вероятно, не мучила бессонница. Конечно, покой его не мог быть совершенно безмятежным, но когда мой друг размышлял о грозящих бедствиях, его язык не прилипал к гортани и горло не пересыхало от жажды, и ему не надо было без конца брать себя в руки и подстегивать свою мысль. Если меня повергали в дрожь опасения за судьбу девушки, которая волею судеб была дочерью негодяя, то разве мой друг не переживал за свою возлюбленную, уже пострадавшую от жестокости брата, тем более когда тот лелеял планы кровавой мести? И все-таки Сарсфилд был спокоен, а я истерзан тревогами.
Увы! Разница легко объяснима. Уже тогда появились первые симптомы моего разрушительного недуга, обнаружились первые признаки той демонической силы, что своими проклятыми происками вела меня к гибели. Возможно, вас пугает то, что я говорю. Вряд ли вам прежде приходилось выслушивать подобное. Вам даже, наверно, кажется, что мною иногда овладевает подлинное безумие. На самом деле я отдаю себе отчет в каждом сказанном слове. Это не догадки, не предположения, это – истина. Впрочем, меня не интересует, до какой степени вы сомневаетесь в моей правдивости. Думайте что хотите. Считайте, что я сам запугал себя или позволил дьявольским козням овладеть моим рассудком.