Я не очень уверен в том, что была крайняя необходимость принимать участие в такой рискованной операции самому начальнику разведки дивизии, поскольку перед ним стояли и другие немаловажные задачи. Но дело здесь не в какой-то особой отваге и лихости Эммануила Генриховича - человека безусловно смелого и умеющего сохранять выдержку в трудные минуты. Для него всего важнее было дело, и ему он подчинял все остальное, в том числе и самого себя. Позднее он сам рассказывал мне, что вообще-то было чертовски жутко, "но уж очень нужен был этот мост, да к тому же попутно надеялись прихватить одного-двух контрольных пленных, которых вы от нас требовали".
Опять госпиталь, третий по счету. На этот раз тыловой - в далеком Барнауле. В начале октября Казакевича выписали из госпиталя и зачислили в офицерский резерв Сибирского военного округа в Омске. Ходил, опираясь на кедровую трость. Перспективы дальнейшей службы были весьма смутны. Ждать окончания войны в тылу считал делом для себя бессмысленным и глупым.
Через две недели пребывания в офицерском резерве терпение Казакевича иссякло. 6 октября написал обстоятельный рапорт на имя начальника отдела кадров штаба Сибирского военного округа и попросился на фронт. В рапорте изложил многочисленные доводы бесполезности своего пребывания в резерве, взывал к чувству справедливости, надеялся на благосклонность и понимание со стороны командования, просил помочь ему вновь применить на деле накопленный опыт разведчика. Это был документ, мало похожий на армейские рапорты. И может быть, поэтому надеялся Казакевич, на него обратят более пристальное внимание и выделят из множества других рапортов офицеров, оказавшихся в резерве и, так же как и он, рвавшихся на фронт. Но ответа на рапорт не последовало.
В то время, когда санитарные поезда увозили в тыловые госпитали на восток раненных в боях за Ковель бойцов и командиров, войска 47-й армии быстро продвигались с боями на запад. К 1 августа 1944 года, пройдя более трехсот километров, они заняли польские города Седльце, Миньск-Мазовецки, Лукув, Бяла-Подляска и достигли Варшавского воеводства, овладев пригородами польской столицы Радзимином и Воломином. Но дальше, встретив упорное сопротивление, продвинуться не смогли и перешли к обороне. Войска пополнялись и приводили себя в порядок, а для разведчиков наступило самое трудное и ответственное время - вскрыть группировку и систему обороны немцев на подступах к Варшаве в районе ее правобережного пригорода - Праги.
В добывании сведений о противнике помогали разведчики 1-й армии Войска Польского, действовавшие на этом направлении, а также местные жители и партизаны.
10 сентября, после мощной артиллерийской подготовки, 47-я армия перешла в наступление, а через четыре дня тяжелых боев овладела Прагой и на широком фронте вышла к Висле.
Из разговоров с местными жителями, из показаний пленных было известно, что в Варшаве 1 августа началось восстание, в городе идут бои, но ясного представления об истинном положении дел мы не имели. Организаторы восстания не сочли нужным поставить о нем в известность Советское командование. Нашим разведчикам удалось установить связь с отдельными группами повстанцев только в середине сентября.
Варшавянам советскими войсками была оказана помощь активными боевыми действиями, оружием, боеприпасами, медикаментами и продовольствием. Участниками восстания стали многие тысячи людей, желавших сражаться с врагом.
Но трагический финал был предрешен.
…2 октября восстание было подавлено немецко-фашистскими войсками.
А наша 47-я армия, заняв Прагу, продолжала попытки с боями выйти на Вислу севернее Варшавы в направлении крепости Модлин, но не смогла преодолеть сопротивление противника, усилившего свои войска частями дивизии CС "Герман Геринг", и перешла к обороне.
Разведотдел штаба армии находился в Рембертуве, недалеко от Праги, и занимал три небольших коттеджа дачного типа. Рембертув хорошо сохранился, разрушений в поселке почти не было, но не было и жителей. Изредка появлялись немногочисленные владельцы дач, просили разрешения забрать некоторые вещи и опять уходили.
Надо сказать, что разведотделы армейских штабов на заключительных этапах Великой Отечественной войны представляли собой небольшие по численности личного состава подразделения. Большинство офицеров отдела обычно находилось в войсках, в штабе оставались несколько офицеров, занятых анализом и обобщением поступающих данных о противнике от всех видов разведки, подготовкой отчетных документов и сводок, информированием командования войск соседних армий и вышестоящих штабов.
Вечером 12 ноября, как обычно, подписав у начальника штаба армии очередную разведсводку и передав ее в штаб фронта, офицеры разведотдела занимались текущими делами. Чертежник сержант Григорий Лямин отправился на поиски угля, чтобы растопить небольшую чугунную печь. Осень была ранней, и в дачных домиках было довольно холодно. Наша машинистка не снимала теплых перчаток, чтобы можно было сразу же начинать печатать очередную разведсводку. Лямин вернулся довольно быстро, принес полведра угля и сказал, что сейчас к нам прибудет пополнение - новый офицер отдела. Фамилию его он не знает, звание - капитан, недавно выписался из госпиталя, разведчик, служил в одной из дивизий нашей армии. Сведения достоверны, получены в столовой военторга, где и была добыта очередная порция угля.
Сообщение Лямина приняли к сведению, но отнеслись скептически, зная склонность Лямина несколько преувеличивать свою осведомленность в штабных новостях, хотя и знали, что иной раз в круги армейского военторга какими-то неведомыми путями информация о кадровых перемещениях поступала раньше, чем к лицам, непосредственно ею затрагиваемым.
Однако не прошло и получаса, как к нам в информационное отделение пришел начальник отдела полковник М. Б. Малкин в сопровождении… капитана Э. Г. Казакевича. Мы готовы были ожидать кого угодно, только не Казакевича, который, как хорошо было нам известно, находился на излечении где-то в далеком сибирском тыловом госпитале.
- Вот, - сказал Малкин, - прошу любить и жаловать, капитан Казакевич, бывший начальник разведки 76-й дивизии, а отныне помощник начальника 2-го отделения нашего разведотдела. Приказ о его назначении завтра будет подписан. А пока введите его в курс дела. Не исключено, что вам придется в партийном порядке обсудить его серьезный дисциплинарный проступок, который он совершил, будучи в резерве офицерского состава Сибирского военного округа. Указание члена военного совета армии имеется.
Полковник Малкин ушел. Казакевич снял шинель, положил на скамейку вещевой мешок, поздоровался и сказал, что очень рад быть снова вместе со старыми знакомыми. Затем достал из полевой сумки завернутый в газету небольшой пакет и разложил на столе два изрядно потрепанных документа. Первый - справка из Барнаульского эвакогоспиталя № 1511 о том, что, раненный в боях за Советскую Родину, капитан Казакевич Э. Г. - начальник разведки Ельнинско-Ковельской стрелковой дивизии - находился на излечении в связи с ранением осколком гранаты правого бедра. Вторая бумага - отпускной билет, выданный сроком на две недели для поездки из Омска в Москву.
- Вот все, - сказал он, - чем я располагаю для подтверждения своей личности. Партбилет и офицерское удостоверение, разумеется, при мне.
- Не густо, - заметил наш переводчик капитан Аглатов, - неплохо было бы иметь еще и командировочное предписание и выписку из приказа о назначении. Но на нет и суда нет. Только одно не ясно, как с такими документами, минуя Москву, пограничный контроль в Бресте, да и многие другие контрольно-пропускные пункты на фронтовых дорогах, удалось тебе добраться до нас?
- Особых сложностей не возникало, продовольственный аттестат у меня был, проездные билеты от Омска до Москвы тоже, а все остальное зависело от опыта. В свое время примерно таким же порядком я добирался по личной инициативе из древнего града Владимира на фронт. Правда, в Бресте кой-какие трудности возникли, но и пограничная комендатура не без добрых людей.
- Понятно, значит, самоволка. Не ее ли имел в виду Малкин, когда говорил о дисциплинарном проступке?
Казакевич немного помолчал, неторопливо протер очки и каким-то очень доверительным тоном ответил:
- Именно об этом и шла речь. Но только поймите меня правильно. Война идет к концу, а я сижу в офицерском резерве, да еще где - в Омске! Для пребывания в тылу я по всем статьям непригоден, ибо слеп, хром и стопроцентный белобилетник. Так что самое подходящее место для меня - фронт. Ведь есть же такая у медицины формулировка: в мирное время к службе в армии непригоден, а для войны хорош!
Боевая солидарность разведчиков и на этот раз оказалась на высоте - к очередному бегству на фронт отнеслись с пониманием. Разбор персонального дела завершился товарищеским обсуждением, без каких-либо взысканий. Казакевич отлично "вписался" в слаженный коллектив разведотдела.
Хозяин дома в Рембертуве отнесся к нашему вселению без особого восторга, по-видимому, он опасался за сохранность своей библиотеки, которую Эммануил Генрихович сразу же стал внимательно изучать, переставляя книги по какому-то своему принципу. На чердаке дома Казакевич набрал большую кипу брошенных там немецких и польских газет, журналов и толстенных каталогов.
Весь этот бумажный ворох на ночь заворачивал в шинель и спал как на подушке. В свободные минуты просматривал журналы, вырезал какие-то фотографии и, разложив их на полу, с видом заправского экскурсовода давал необходимые, по его мнению, пояснения.
- Вот перед вами, - говорил он, - выдающийся польский пианист и композитор Игнацы Ян Падеревский, бывший одно время по совместительству премьером и министром иностранных дел Польши. История пана Игнацы - наглядный пример того, что ничего хорошего не получается, если человек начинает заниматься не своим делом. Вместо того чтобы писать оперы, господин Падеревский утвердил уйму законов, повергших в уныние не только любителей музыки, но и всех остальных поляков, которые сеют и жнут, куют и строят…
В таком плане Эммануил Генрихович комментировал и другие фотографии.
О крупных польских и немецких городах, через которые с боями проходили наши части, у Казакевича в памяти был большой запас интересных подробностей - чем этот город знаменит, кто из видных деятелей науки и культуры в нем жил и работал. Все эти факты сообщались попутно, как бы между прочим, и выслушивались всеми присутствующими сотрудниками разведотдела с большим вниманием и интересом. Знал Казакевич действительно очень много и при каждом удобном случае стремился расширить наш кругозор. Делал он это как-то незаметно и тактично, часто сопровождая беседу шуткой.
Отмечу, что в разведотделе слаженно и дружно занимались своим нелегким ратным делом люди разных национальностей и разного образования, оказавшиеся в рядах разведчиков кто по призванию, кто по воле фронтового случая.
Начальником отдела был кадровый офицер, окончивший Военную академию имени М. В. Фрунзе, полковник М. В. Малкин, еврей по национальности, человек большого мужества и личной храбрости. Войну начал капитаном, в 1941 году воевал в Крыму. Твердый и принципиальный командир, он умел беспристрастно докладывать командующему армией свою оценку противника во всех случаях, даже когда она не совпадала с мнением начальников.
Начальником 1-го отделения разведотдела был подполковник Н. С. Шевченко - украинец, агроном по довоенной профессии, а на войне - разведчик по призванию. Его семья не смогла эвакуироваться, осталась на оккупированной территории. Все ближайшие родственники погибли, а единственную дочь немцы угнали на работу в Германию, и Шевченко упорно искал ее во многих освобождаемых немецких лагерях.
Начальник 2-го отделения был русский, до войны - студент Московского института востоковедения.
Неунывающий шофер отдела Аветик Читьян - армянин. Переводчик - самая колоритная фигура среди офицеров разведотдела - капитан Михаил Аглатов. Свою собственную национальную принадлежность он считал "точно не установленной". Родился, вырос и учился в Баку. Весной 1942 года прибыл на Крымский фронт и был зачислен на должность переводчика разведотдела. Человек сугубо штатский, бережно всю войну он хранил свой гражданский парадно-выходной костюм, в котором прибыл на фронт. Бакинские интенданты по какой-то неизвестной причине не успели его обмундировать, и свою первую в жизни военную форму он получил уже на фронте в штабе армии. Великолепный знаток немецкого языка, знавший все его основные диалекты, Аглатов приводил в изумление пленных немцев своей способностью разговаривать с ними на их собственном родном наречии, с первых же фраз безошибочно определяя, в каком районе Германии они родились и выросли.
Катастрофа Крымского фронта в мае 1942 года настолько глубоко потрясла его, что он до конца войны не мог спокойно говорить о ней, голос начинал дрожать. Миша весь сжимался как пружина и, заикаясь, с возмущением выдавливая из себя обрывки фраз, говорил:
- Разве можно так бездарно командовать фронтом? В Крыму у нас было немало сил. А мы позорно бежим. На второй день я уже не мог догнать полевое управление штаба армии. Как переправился через Керченский пролив - одному богу известно. Штаб свой разыскал только в конце мая. На Таманском полуострове, в Темрюке.
Свою крымскую эпопею Аглатов рассказывал неоднократно. Казакевич беседовал с ним всегда очень охотно и подробно расспрашивал его: что он чувствовал и как вел себя, затерявшись в массе отступающих войск, как переправился через пролив, видел ли он противотанковый ров, в котором гитлеровцы осенью 1941 года расстреляли более семи тысяч мирных жителей Керчи.
День за днем восстанавливал Аглатов в памяти трагические события в Крыму в мае сорок второго года. Казакевич сосредоточенно его слушал, долго молчал. Потом, словно думая вслух, говорил:
- Дорого нам обходится неуменье воевать, всем нам - и кадровым и штатским. Но штатским людям даже проще - мы учимся, а кадровики переучиваются, это трудней!
Эммануил Генрихович продиктовал Аглатову несколько стихотворений разных советских поэтов, которые Миша заучивал на память. Особенно понравилось ему стихотворение Багрицкого о том, как три грека в Одессу везли контрабанду. Заключительные строки - "Ай, Черное море, хорошее море!" - Аглатов произносил с особым нажимом, повторяя их к месту и не к месту, и изрядно всем надоел.
Однако, набравшись терпения, мы не прерывали эти декламационные упражнения, а Эммануил Генрихович говорил: "Миша Аглатов личность историческая - это Афанасий Никитин нашего времени, он тоже ходил за три моря - Каспийское, Азовское и Черное. Правда, не по своей воле". Во время отступления, не умея плавать, Аглатов переправился через Керченский пролив на автомобильной камере, так что с Черным морем у него были связаны самые драматические воспоминания военного времени.
Весь облик Аглатова и его характер удивительно напоминают Оганесяна из "Весны на Одере", и все, что было интересного и привлекательного в нашем замечательном переводчике, можно найти на страницах этого романа.
Организация и ведение разведки на территории Польши неизбежно приводили к многочисленным контактам с местными жителями, хорошо знающими обстановку в городах и населенных пунктах, состав гарнизонов которых необходимо было выяснить. Вся работа разведотдела в этом отношении была возложена на Казакевича, и мы полностью на него полагались, зная его пристрастие "покопаться в психологии", которое мы к личным достоинствам не относили. О том, что Казакевич писатель, знал, может быть, только начальник отдела. Казакевич редко говорил о своей довоенной жизни, да и у нас она не была предметом частых размышлений. Война стала нашим повседневным делом и смыслом существования. В редкие минуты отдыха мы предпочитали размышлять о том, как все великолепно будет у нас после войны. Мы из отрывочных разговоров знали, что до войны Казакевич был председателем колхоза, а потом директором театра где-то на Дальнем Востоке. И это все. Важно было не то, кто и кем когда-то был "на гражданке", а кем он стал на войне и как воюет.
Казакевич добросовестно делал свое нелегкое фронтовое дело, был отличным боевым товарищем и остался в памяти его армейских друзей хорошим разведчиком, спокойным и рассудительным, не любившим рассказывать о себе.
Внимательно перечитывая его книги "Весна на Одере", "Дом на площади", "Сердце друга" и все, что он написал о людях на войне, убеждаешься, насколько глубоко и детально он знал фронтовую жизнь. Для того чтобы написать такие книги, мало быть очевидцем событий, надо быть их непосредственным участником и рассказать о них честно и правдиво, без прикрас.
Уже после войны, когда была опубликована замечательная повесть Казакевича о разведчиках "Звезда", Аглатов, с которым мы повстречались, с гордостью говорил:
- Вот смотрите, что значит разведчик: что ни поручат, делает хорошо и своевременно! Фронтовая закалка - великая вещь, она приучила ничего не просить и ни от чего не отказываться.
На войне бывает всякое - героические сражения огромных масс людей, подобно тем, которые отображены в "Весне на Одере", и трагические положения отдельных солдат и офицеров, оказавшихся наедине со своей совестью, как те "двое в степи". Эммануил Генрихович был редкостно правдив, доброжелателен и честен во взаимоотношениях с товарищами. Он всегда иронически отзывался о тех офицерах-разведчиках, которые, докладывая о результатах выполнения поставленных задач, старательно подчеркивали эффективность своего личного участия и не проявляли склонности обращать внимание на свои промахи и упущения, тяжело отразившиеся на других.
После форсирования Вислы в середине января 1945 года наши войска вышли на северо-западные окраины Варшавы, а в сам город с боями вошла 1-я армия Войска Польского, затем части 47-й и 61-й армий советских войск. Казакевич попросил разрешения осмотреть город, уточнить с разведчиками польской армии последние данные о противнике и его потерях и, если удастся, побеседовать с местными жителями.
Вернулся он в крайне подавленном настроении:
- Варшавы как города нет, - рассказывал он, - сплошные руины. Видел несколько небольших групп жителей - преимущественно женщин, что-то разыскивающих в развалинах. Это страшно…
Польские разведчики сообщили, что принято решение назначить начальником варшавского гарнизона командира 2-й польской пехотной дивизии, которая принимала участие в освобождении столицы, генерала бригады Яна Роткевича. Новых данных о противнике у поляков нет. Они подтвердили наши сведения о том, что Гитлер обвинил командующего группой армий "А" генерал-полковника Гарпе в поражении в районе Варшавы и заменил его генерал-полковником Шернером.
В работе разведотдела с трофейными документами и в допросах пленных часто принимал участие офицер политотдела штаба армии Конрад Вольф - сын известного антифашиста, видного немецкого писателя Фридриха Вольфа, эмигрировавшего в Советский Союз после захвата гитлеровцами власти в Германии. Конрад учился в московской средней школе, в сорок втором году добровольно вступил в Красную Армию и вместе с ней дошел до Берлина. (После войны он вернулся на родину и был президентом Академии искусств ГДР.)