Солнце забралось в зенит. Теперь Макошин понял сущность древнего мифа о Сизифе: Сизиф закатывает на гору не камень, не скалу, а солнце - и это бесконечная работа, и не такая уж бессмысленная… Снова и снова закатить солнце в зенит… Сизиф трудится для всего рода людского, даже не осознавая этого…
Возле берега из воды поднималась корма затопленного еще во время мировой войны броненосца. Значит, и здесь были боевые дела.
"Решид-паша", войдя в Дарданеллы, вновь продвигался вдоль Галлипольского полуострова, голой равнины, кое-где покрытой красными маками; на пристани Галлиполи стояли солдаты в серых шинелях, махали пароходу руками, даже не подозревая, куда направляются их товарищи, разместившиеся на всех палубах.
И хотя самое трудное, как он считал, осталось позади, расслабляться было нельзя. Он снова жил той натянутой, как струна, жизнью, какой привык жить на фронте, и нервы его не шалили больше, несмотря на сильнейший психический накал. Одно беспокоило: все шло как-то слишком уж гладко. На войне он привык ко всякого рода поворотам судьбы, подчас трагическим. Не ждет ли их такой поворот?
"Решид-паша" не стал заходить в бухту Золотой Рог, не пришвартовался к Галатской набережной, как обычно, выбрал почему-то заброшенную грузовую пристань на мысу в Стамбуле. Он прибыл сюда поздно ночью с погашенными огнями и, высадив на берег генерала Гравицкого, стал втягиваться в Босфор. При потушенных огнях прошел мимо султанского дворца Топканы. Фелюги с косыми парусами жались к берегу, уступая дорогу пароходу.
Макошин не сходил с капитанского мостика. Он размышлял: как только разнесется весть о бегстве целого корпуса белогвардейцев, сразу начнется стремительное разложение врангелевского лагеря…
С генералом Гравицким распрощались дружески: он решил остаться в Константинополе для того, чтобы распространить свое "Обращение" среди войск. Хорошо, если так… Впрочем, пока действия Гравицкого не расходились с делами.
- До новых встреч, - сказал Гравицкий, - что вас беспокоит, Константин Алексеевич?
- Главные беспокойства позади, - ответил Макошин. - Хотел спросить у вас, Юрий Александрович, да все было недосуг: где находились Золотые ворота, на которые вещий Олег в 907 году якобы прибил свой щит? Осталось ли от них хоть что-нибудь? Хотелось камень на память взять.
Гравицкий тихонько рассмеялся.
- Если вам потребуется прислать ко мне верного человека, пусть заговорит о Золотых воротах. Пароль. Следующий раз покажу вам крепость Румели Хисары и квадратные башни, между которыми в ту пору находились Златые врата Цареграда. Башни уцелели. И крепостные стены той поры кое-где сохранились. Те, на которые воины Олега прибили свои щиты…
До выхода в Черное море им предстояло пройти каких-нибудь двадцать семь километров. Там, словно Сцилла и Харибда, с обеих сторон пролива, на берегах двух континентов стоят два маяка - неусыпных стража Босфора - Румелифенери и Анадолуфенери. И там - французские заставы. На верхних галереях маяков установлены пулеметы. Вход в Босфор и выход из него наглухо закрыт. Если патруль Девичьей башни у Мраморного моря несет службу спустя рукава, неизменно пребывая в нетрезвом состоянии, то у маяков несут охрану беспощадные сенегальцы и офицеры с особыми инструкциями. Они головой отвечают за дорогу, ведущую через море в РСФСР.
И если на краткой стоянке в Константинополе Макошину показалось, будто самое трудное позади, то теперь враждебная настороженность ночи вновь наводила его на тревожные размышления. На рейде горели сигнальные огни военных кораблей, любой из них мог прижать "Решид-пашу" к берегу, остановить.
Но для него и для его товарищей обратной дороги нет. При любых обстоятельствах "Решид-паша" должен пробраться в Черное море. Если даже придется открыть огонь по патрулю. В случае преследования военными кораблями тоже придется отбиваться. Капитан парохода, по-видимому, понимал ситуацию. Он был из турецких патриотов, сторонников Кемаля, и быстро уяснил смысл происходящего. Да и то, что белогвардейцы убираются вон из Турции, вызывало радость в его душе. При нем всегда находились два или три полицейских - якобы для надзора, но полицейские тоже ненавидели оккупантов, их марионетку султана и готовы были всячески содействовать смертельно опасному предприятию Макошина и его товарищей. Так была настроена и вся команда парохода, успевшая не раз побывать в Новороссийске и Одессе. Турция вела торговлю с РСФСР, в Константинополе даже имелось неофициальное советское торговое представительство. Англичане смотрели на такое положение вещей сквозь пальцы: ведь они тоже установили торговые отношения с Советами, а если говорить откровенно, то через Турцию торговали опять же англичане и итальянцы. Ну а с Врангелем тут мало кто считался.
Капитан старался держаться азиатского берега. В случае чего, репатриантов можно высадить на сушу, и они соединятся с армией Кемаль-паши или найдут укрытие в поселениях, горах и лесах. Он все учел, этот капитан. Абдул-бей, человек неразговорчивый и суровый. Но для оккупационных властей он был просто капитаном, далеким от политики, так как его дело даже не фрахт, а выполнение рейса. Хозяева лучше знают, каких пассажиров и какой груз он должен перевозить. За разъяснением обращайтесь к фрахтовщикам, которые на грани разорения…
Когда Макошин спросил, когда они будут в Одессе, Абдул-бей без улыбки ответил:
- Это займет столько времени, сколько вы найдете нужным.
Макошину казалось, что часы испортились, остановились - стрелки не двигались. Он даже встряхивал часы, прикладывал к уху, стараясь уловить тиканье. Но, похоже, остановилось само время. Застыло. Когда стали приближаться к некоему невидимому Бейкозу, "Решид-паша" выбрался на середину пролива. И с двух сторон его повсюду подстерегала опасность.
Глухая тишина стояла вокруг. Ни огонька. Лишь скопления звезд продолжают клубиться дымными облаками. Что там чернеет слева на холмах? Крепость Кавак. За ее мощными стенами спрятаны французские пушки. До выхода в открытое море считанные мили - уже виден бледно-голубой свет маяков. Макошин сжался в комок, сердце заныло: именно в Каваке находится французский патруль. Здесь производят и таможенный досмотр. После захода солнца проход в море заперт… До крепости осталось несколько кабельтовых. Со стороны форта грохнул сигнальный выстрел. Здесь не шутят. Абдул-бей знает, упрямиться бесполезно, и приказывает бросить якорь.
К пароходу подошел катер. Патруль в синих шинелях во главе с лейтенантом, таможенные чиновники поднялись на борт. Сухая французская речь. Официальный вид. На палубе показался капитан судна. Увидев множество русских солдат, лейтенант откозырял, безоговорочно дал добро на выход, увел с собой и таможенников и патруль. Какой может быть досмотр у целого армейского корпуса? Французский лейтенант не вправе задавать нелепые вопросы о пути следования: может, задуман очередной десант к Крымским берегам?.. На борту - укрытые брезентом пушки… И конечно же вышли ночью неспроста. Необходимая предосторожность.
Оказавшись в крепости, лейтенант всего лишь для порядка доложил обо всем по телефону своему начальству в Константинополь.
Вот тут-то и началось!
Французское командование оккупационных войск запросило штаб Врангеля. Тот пребывал в растерянности. Куда это подался Слащев? В Болгарию? В Югославию? Удрать задумал, отделиться, так сказать!.. Ничего удивительного. В прошлом году самый надежный генерал Кутепов и тот намеревался удрать на службу к принцу Александру, и это в самое трудное время…
Не мог же Врангель полагать, будто Слащев со всем своим корпусом снялся с Лемноса, проследовал на виду всего Константинополя через Босфор для того, чтобы отправиться в Совдепию?.. Абсурд!..
И все же беглецов следовало вернуть. В противном случае авторитет барона упадет до самой последней черты. Время еще не потеряно. В распоряжении барона находился миноносец "Отважный", на нем несколько сот вооруженных офицеров. То были люди преданные, своего рода гвардия. Возглавлял отряд полковник фон Цицендорф.
Миноносец "Отважный" кинулся в погоню. Полковник Цицендорф не сомневался в успешном исходе операции. На борту "Отважного" имелись пулеметы и пушки. В случае неповиновения "Решид-паша" будет потоплен вместе с пассажирами.
…Когда "Решид-паша" миновал маяки на краю Босфора, занималось мутное утро. Судя по серой полосе на востоке и белым гребешкам на волнах, надвигался шторм. Море сделалось черно-синим, тяжелым. Ветер посвежел. Капитан Абдул-бей дал команду "больше ход". Пароход выбрался из территориальных вод Турции.
Капитан не знал, что параллельным курсом с "Решид-пашой" уже идет миноносец "Отважный", но и не исключал возможности преследования.
А море раскачивалось и раскачивалось. Все выше поднимались валы. "Решид-паша" плавно скользил на зыбях. Такой шторм ему был не страшен. Гонимый волнами, пароход делал скачки вперед. Суровая синяя туча, полоса тумана - все радовало капитана.
Преследователей Абдул-бей заметил на следующее утро. Черная точка, то выныривающая из пучины, то исчезающая из поля зрения. Но капитан догадался: идут за "Решид-пашой". Сказал Макошину. Макошин распорядился приготовить пушки и пулеметы к бою.
Шторм делал свое дело. Давно уже готовый к списанию, миноносец трещал по всем швам. "Отважный" никогда еще не попадал в шторм такой силы. Он вертелся в пенящейся водяной круговерти. Тяжело взлетал и нырял, волны захлестывали, перекатывались через палубу. Полковник фон Цицендорф лежал в каюте в полном изнеможении - он был подвержен морской болезни. Но продолжал слабо выкрикивать:
- Марш! Марш! Догнать, обстрелять!..
Он был настойчив и груб, но командир миноносца сказал ему прямо, что лучше повернуть обратно. Цицендорф в порыве ярости чуть не застрелил его. Командир корабля понял, что перед ним явный психопат. Сообразив, с кем имеет дело, командир корабля поднялся в свою рубку и, спасая миноносец от гибели, приказал сбавить ход, лечь в дрейф.
А "Решид-паша" уверенно шел курсом на Одессу - напрямик от Константинополя! Он тяжело переваливался с борта на борт, клевал носом, но казаки, пристроившиеся на верхней палубе и вглядывавшиеся вдаль, вроде даже не замечали качки.
Кто-то из казаков наизусть прочитал манифест-сатиру на барона Врангеля, сочиненный Демьяном Бедным. Год назад советские аэропланы сбрасывали "Манифест" на позиции белых, на города. Он тысячами экземпляров расходился по всему Крыму, его читали и шепотом и на митингах; для желающих сдаться в плен красным "Манифест" служил пропуском. И конечно же казаки и солдаты, даже офицеры заучивали "Манифест", хохотали, когда кто-нибудь смелый читал его вслух:
Их фанге ан. Я нашинаю.
Эс ист для всех советских мест,
Для русский люд из краю в краю
Баронский унзер манифест.
Вам мой фамилий всем известный:
Их бин фон Врангель, герр барон.
Я самый лючший, самый шестный
Есть кандидат на царский трон…
Говорят, когда Врангель поднялся на борт "Генерала Корнилова" перед отплытием в Константинополь, то у себя в кабинете нашел "Манифест". Возможно, ему тогда подумалось, что это последний "воздушный поцелуй", посланный Михаилом Фрунзе. Но он ошибался.
Последний "воздушный поцелуй" сейчас ему послал соратник М. В. Фрунзе Макошин, который стоял на палубе и бормотал вслед за молодым казаком, который возвращался к себе в станицу:
Их фанге ан…
Но это уже было прошлое. Впереди каждого ждало будущее, и все волновались, хотя и старались казаться веселыми. Как сложится будущая жизнь? Да как бы ни повернулась - хуже не будет, хуже просто не может быть…
Минуты? Часы? Вечность? Бугрилась вспененная вода за бортом. Вода, ветер, тьма… А потом справа по борту - малиновый рассвет, а впереди - видение бело-розового города, встающего из воды…
Заложив руки за спину, Макошин стоял на носу парохода со своими товарищами-чекистами и тихо радовался тому, что экспедиция заканчивается. Все обошлось. Он вдруг вспомнил слова Фрунзе: "Вернетесь, расскажете о Константинополе"… Улыбнулся.
Мысленно оглянулся назад, и только теперь пришло в голову: а что рассказывать? Константинополя, по сути, и не видел. Не успел посмотреть. Не до этого было. Крутые берега Босфора остались далеко позади, будто во сне. Залив Золотой Рог, Галатская пристань в устье залива, Анатолия… Там Макошин не бывал. Не был он и у Айя-Софии, видел издалека купол - и все. Галату пришлось пересечь, когда пошел к Гравицкому. У Галатской башни постоял немного. Башня как башня…
Голова уцелела - и то ладно. А ведь могла запросто слететь… Зато создал в Константинополе как бы опорный пункт для репатриации. "Ни одного солдата и офицера на новую авантюру!.." - слова Гравицкого. Оказывается, солдаты врангелевской армии раскиданы по разным сторонам: много их на Балканах. Следовало бы послать туда миссии советского Красного Креста, которые вели бы работу но репатриации. Уже сейчас, несмотря на террор, в Болгарии возникает "Союз возвращения на Родину".
Дело сделано.
Капитан "Решид-паши" Абдул-бей находился на мостике. Нелегко далось ему это последнее морское путешествие: лицо почернело, глаза ввалились. Но он улыбался. Увидев Макошина, приветственно помахал ему рукой. Теперь-то Макошин все осознал: всю меру ответственности за этот смертельно опасный рейс в Одессу мужественный капитан взял на себя. И вся команда, все они, все были за него и вместе с ним, вместе с Макошиным и его товарищами!.. Когда капитан вернется в Константинополь, его, скорее всего, арестуют и бросят в тюрьму. Его и его "сообщников". И они знают, что их ждет. Но вопреки всему они совершили подвиг во имя жизни, во имя международной солидарности. У многих в Константинополе семьи, дети. И все же они отважились… Спасибо вам, турецкие друзья. Спасибо за все.
…6 апреля 1921 года газета "Правда" сообщила: турецкий пароход "Решид-паша" доставил в Одессу 3800 пассажиров, подавляющее большинство которых - казаки и солдаты, служившие в армиях Врангеля и Деникина.
Солдаты настойчиво требовали возвращения на родину с острова Лемнос…
Только в июле смог Макошин попасть на прием к Фрунзе. Михаил Васильевич был нездоров. Худой, с запавшими глазами, с землисто-серым лицом сидел он в своем, кабинете. Поздравил Макошина с блестящим завершением "немыслимой" операции. Неожиданно сказал:
- Военная промышленность - вот что нам нужно сегодня! Попробуйте свои силы на этом поприще, Константин Алексеевич. Я уже дал со своей стороны рекомендацию… Пойдете в воздушный флот… Желаю успеха! Или вы не рады?
На мгновение Макошин смутился, затем глаза его загорелись:
- Отчего же? Рад. Большое спасибо. Именно об авиации я и мечтал.
- Завидую. А мне, судя по всему, экономистом, как мечталось, не суждено стать. Мы всегда тоскуем о том, чего не имеем, и нам всегда хочется быть не там, где мы есть. Я испытал это на себе…
И трудно было понять, сожалеет он об утраченных возможностях или шутит.
Александра Анисимова
В ЯНВАРЕ СОРОК ПЯТОГО…
"…Во второй половине января 1945 года Бренна, занятая партизанами, окруженная со всех сторон немецкими войсками, была практически Партизанской республикой с командованием, разместившимся в начальной школе № 1. Возглавил партизанский штаб майор "Степанович" - командир советской разведывательной группы".
Матушчик Анджей. В долине Бренницы. Государственное агентство печати. Катовице. ПНР. 1981
"…23 января 1945 года майор "Степанович" создал партизанский штаб в школе № 1, на которой с того момента развевались бело-красный и красный флаги".
Геллер Михал. Движение Сопротивления в Силезии Тешинской в 1939–1945 гг. Институт Силезии в Ополе. ПНР. 1982
Яничка горестно вздохнула, покачала головой и сказала:
- Как сейчас, все помню… Привели тебя тогда, а ты - вся мокрая, грязная, в глине…
"Ну уж откуда было взяться глине?! - мысленно не согласилась я. - Придумывает Яничка. Зима ведь стояла. Январь, самая середина". Но перебивать не стала и всем своим видом не выразила я и малейшего сомнения в правдивости ее слов. Возможно, что была и глина. У того дерева, где мы с Франеком плашмя на землю бросились, снег лежал неглубокий. А нам не до того было, чтобы землю рассматривать. Метнуться к ней скорее, прижаться, врасти в нее - единственное было желание. Мгновения решали нашу судьбу. Кто-либо из немцев мог выглянуть на улицу и увидеть нас - бегущих что есть силы через открытое поле. У меня через плечо - сумка с радиостанцией. А в небе - лунища. Огромная, ясная!
Франек Завада сам вызвался выполнить просьбу майора - поместить меня на время у кого-либо из связных в Устрони, сам и договорился обо всем. Но в доме, куда мы пришли, неожиданно оказались немцы - нагрянули с обыском. Нам просто чудом удалось ретироваться. Оставалась одна надежда - бункер у Янички. Небольшой партизанский бункер, вмещающий не более шести-семи человек.
- Такая ты замерзшая была… - все тем же сочувственным тоном продолжает Яничка, глядя на меня, но явно в расчете на других гостей - бывших партизан и работников повятового комитета партии. - .Грязная и замерзшая… Вся дрожала…
"Интересный человек - Яничка. - Я только улыбаюсь и не мешаю ее рассказу. - Интересный она человек. Замерзшая была, говорит. Еще бы не замерзшая! Дрожала с тех пор, как выскочила из бункера на Орловой - в легоньком жакетике. В чем сидела за радиостанцией, в том и выскочила. Хорошо, что платок был накинут на плечи. И счастье безмерное - "Северок" на время сеанса связи из сумки не вытащила. Словно что-то предчувствовала. Рывком отключила шланг питания, схватила сумку за ремень - и ходу! Наушники на бегу в сумку затолкала. Если бы промедлили несколько секунд - могло от нашего бункера ничего не остаться. И от нас самих - тоже. Ведь немцы уже в пяти шагах от входа были. Шли со связками гранат… Франек сразу автоматной очередью этих, первых, навечно на землю уложил. Майор, как услышал выстрелы, тут же сорвался с нар, схватил автомат и - наверх.
Когда вслед за партизанами я выскочила из бункера, вокруг уже вовсю грохотали взрывы, строчили автоматы. Сквозь этот гром и шум слышался голос майора, приказывающего занять круговую оборону, чтобы мы все успели подняться наверх. Он, наверное, предвидел, что я буду последней…"
Яничка говорит медленно, чуть растягивая слова. Болезнь - тяжелая, продолжительная - дает знать о себе. А в тот январский вечер сорок пятого была Янина Жердкова стройной, гибкой, быстрой и поразительно веселой. "Какая смелая! - подумала я тогда с завистью. - Ничего-то она не боится!"
Боялась, конечно, понимаю сейчас, но держалась очень мужественно. Завидно мужественно. Мне пример подавала.
Я тоже вообще-то старалась держаться. Все шесть с половиной месяцев, что довелось пробыть в глубоком тылу врага на территории Горного Шленска. Но в те январские дни мне пришлось особенно туго. Правда, некоторые знакомые утверждают сейчас, что счастливая я, что светила в моей боевой жизни особая, высокая звезда…