Первая воинская специальность Конева - фейерверкер - не раз помогала ему в дальнейшем, а однажды спасла жизнь. Под Витебском в июле 41‑го, в самый разгар летних боёв, ему пришлось стать к панораме противотанковой пушки, которую солдаты позднее прозвали "Прощай, Родина". Он выстрелил удачно. В противном случае о Коневе, как о маршале Победы, эту книгу писать бы не пришлось. Выстрелил и попал в немецкий танк. Но об этом рассказ впереди.
Дальнейшая судьба унтер–офицера Конева складывалась так:
"Однажды мне в руки попала газета "Русское слово". Помещённые в ней материалы были восприняты как правда, которую от нас долго скрывали: о нравах царского двора, о царице–немке, о Распутине, об упадке, который охватил Россию". По всей вероятности, Конев имеет в виду публикации в связи со смертью старца Григория Распутина. В то время популярность Григория Ефимовича Распутина - Новых была необыкновенной. Фигура Распутина часто упоминалась в связи с царской фамилией и в весьма скандальном контексте, в котором религиозность, целительство и сексуальная озабоченность "старца" составляли одно целое. В России было смутно. Неудачи на германском фронте эхом отдавались по всей стране. Накалялись антинемецкие настроения. Распускались слухи, что Российской империей руководит "святой чёрт" Гришка Распутин, немка–царица Александра Фёдоровна и их сводница Вырубова".
Известно также, что в марте 1916 года, то есть примерно за год до отправки унтер–офицера Конева на фронт, германские цеппелины разбрасывали над русскими позициями в большом количестве "карикатуру, изображавшую Вильгельма, опиравшегося на германский народ, и Николая Романова, опиравшегося на половой орган Распутина". Листовку использовали агитаторы от различных революционных, настроенных антимонархически партий, распространяя их в окопах, в госпиталях, на батареях и даже в штабах.
"Газету "Правда" тоже иногда добывал и внимательно читал, - вспоминал Конев. - Временное правительство готовило военные действия на юго–западном направлении. Стали готовить вооружение, оно, кстати, было английское. Вооружённые и оснащённые части отправляли под Тернополь. Наш дивизион задержали под Киевом, там нас стали обучать, повышать нашу боеготовность. А в это время в Киеве захватила власть Украинская Рада. Ночью гайдамаки произвели налёт на наши части и всех русских разоружили. Я прятал шашку и наган под полушубком - мне за это здорово попало. Все командиры перешли на сторону гайдамаков. Наш дивизион был настроен революционно, многие поддерживали большевиков, поэтому Рада приняла решение дивизион расформировать и отправить на родину".
Можно предположить, что рассказ Конева, записанный женой Антониной Васильевной, и есть подлинная история унтер–офицера Конева. В 1965 году уже свободно можно было говорить о многом. В тридцатые же и сороковые годы признание вроде: "Все командиры перешли на сторону гайдамаков", - могло послужить поводом для обвинений и ареста.
Не правда ли, рассказ Конева служит прекрасным комментарием для некоторых страниц романа Михаила Булгакова "Белая гвардия".
В Киеве тяжёлый артдивизион задержался, по всей вероятности, по причине того, что летнее наступление, намечавшееся на южном участке фронта, провалилось. В основном из–за разложения, охватившего в то время армию. И дивизион, на всякий случай, чтобы сохранить хотя бы материальную часть, был оставлен в Киеве.
Вооружённое восстание в Киеве вспыхнуло вслед за восстанием в Петрограде. Власть в городе большевики захватили почти мгновенно. Но затем, 28 октября, отряд юнкеров и казаков окружил Мариинский дворец и арестовал находившийся там ревком в полном составе. Весть об этом мгновенно облетела город. Солдаты взбунтовались и атаковали казармы Николаевского военного училища, овладели артиллерийскими складами, гарнизонной гауптвахтой и выпустили арестованных революционно настроенных солдат. К 14 ноября повстанцы (против Временного правительства) победили. Но тем временем Центральная Рада стянула к Киеву верные войска, сформированные из солдат, настроенных националистически. Это были гайдамаки Петлюры и так называемые "вольные казаки". Центральная Рада декларировала образование Украинской народной республики, а себя объявила верховным органом. Начались расправы над красногвардейскими отрядами. Рада не признала законности октябрьского переворота в Петрограде и власти большевиков. В начале декабря в Киеве начали разоружать красногвардейские отряды и подразделения, совсем недавно подчинявшиеся Временному правительству, а теперь симпатизирующие большевикам.
Маршал Конев очень скупо и туманно пишет эту страницу своей биографии. Возможно, потому, что дивизион, в котором он в то время служил, входил в состав гвардейского кирасирского полка или был прикомандирован к нему. Полк отказался "украинизироваться", имел несколько стычек с "местными" подразделениями и вскоре был заподозрен в подготовке восстания против Центральной Рады. Возвращаться в Россию, охваченную большевистским восстанием, гвардейцы не могли, оставаться среди враждебной среды стало невозможно, и собрание офицеров Кирасирского полка приняло решение о самороспуске. 10 декабря 1917 года был издан последний приказ (№ 343) по полку: "…Полк категорически отказался украинизироваться, что по единому решению офицеров и кирасир было бы явно недопустимым для старого русского гвардейского полка. Наша полковая Святыня - Штандарт - после отказа полка украинизироваться был заблаговременно вывезен за пределы Украины. Когда Господу Богу угодно, мы соберёмся вокруг своего Штандарта и снова станем на стражу чести нашей дорогой великой родины - России, истерзанной войной и междоусобными распрями. Соберёмся тогда все, как один, и снова будем служить так же честно, как 200 лет служили наши деды и как мы служили до сегодняшнего, последнего дня нашего горячо любимого родного полка, просуществовавшего 215 лет…" Последним шефом полка был император Николай II. Офицеры вскоре собрались на Дону. Они были сведены в 3‑й лейб–эскадрон под командованием штаб–ротмистра Вика. В январе 1919 года полк (полковник Коссиковский), в который был включён эскадрон лейб–гвардейцев, вступил в бой. Через месяц был сильно потрёпан при встрече с конницей Будённого у станицы Егорлыкской. 2 ноября 1920 года в составе полка 3‑й эскадрон погрузился на транспорт "Крым" и покинул родные берега. В эмиграции объединение 3‑го лейб–эскадрона насчитывало 32 человека. С приходом Гитлера к власти в Германии и началом Второй мировой войны лейб–гвардейцы вошли в Русский корпус. Но Гитлер так и не решился послать русских белогвардейцев на Восточный фронт. Конечно же, многого из этого Конев не знал. Но упоминать в анкетах название и свою, пусть даже косвенную причастность к полку, который до последних дней сохранял преданность царю, было бы безумием.
На фотографиях той поры Конев всегда с шашкой, которую носит по- кавалерийски. И рост у него был вполне гвардейский - 180 см. И русые волосы. И глаза голубые. Что было непременным условием для вступления в гвардейский Кирасирский полк. Но теперь всё это оставалось позади. И об этом не стоило напоминать никому, даже себе. Начиналась новая жизнь, более интересная и захватывающая.
Глава третья
РЕВОЛЮЦИЯ НА МЕСТАХ
"… нельзя действовать грубой силой".
Зимой 1917/18 годов бывший фейерверкер дивизиона тяжелых орудий особого назначения возвратился в родные края. На жизнь он уже смотрел иначе.
"В наших краях в то время ещё существовали земские управы, - вспоминал потом маршал Конев. - Пришлось начинать революцию на местах. Все мы, солдаты, вернувшиеся из армии, большевистски настроенные, взялись за организацию советской власти в своей Щёткинской волости Никольского уезда. Не скажу, что всё шло гладко, но у нас было большое желание произвести революционные преобразования, и нам удалось найти правильную линию, хотя теоретически мы были народ слабо подготовленный. Говоря откровенно, всю нашу премудрость получили мы тогда из весьма популярной книжки, из "Азбуки коммунизма" под редакцией Бухарина и Преображенского".
Запомните название этой "популярной книжки", мы к ней ещё вернёмся, ибо именно её коммунистические постулаты отравят семейную жизнь (в первой семье), а отчасти и здоровье Конева.
В беседе с Борисом Полевым Конев вскользь признался, что, когда возвращался домой, мечтал пожить в тишине, отдохнуть. Но беспокоило и другое. Он знал, каково сейчас в деревне.
С тяжелыми и противоречивыми мыслями возвращался Конев на родину, хотя в глубине души был искренне уверен в справедливости власти большевиков, в том, что именно она принесёт народу, его землякам желанную свободу, возможность трудиться и пользоваться плодами своего труда.
Конев сошёл с поезда, огляделся. Вздохнул с облегчением, почувствовав, наконец, вокруг себя то родное, о чём давно тосковал. Забросил за спину вещмешок и зашагал по знакомому просёлку. Где–то там, в снежной тишине, за километрами, заметёнными снегами, в таких же снегах лежала его родная деревня Лодейно. Вскоре позади услышал храп лошади. Оглянулся. А из широких саней, застланных сеном, его уже окликнул подводчик:
- Садись, солдат. - Голос вроде знакомый. А может, это потому, что давно не слышал родного вологодского говорка, и вот теперь каждого встречного–поперечного готов признать за родню.
Опрокинулся в сено, и поплыли над головой облака, высокие сосны с шапками застарелого снега на могучих лапах.
- Ну, как тут живёте? Как новая власть? - спросил подводчика, которому и самому не терпелось поговорить попутчиком, тем более с солдатом.
- Что ж, живём, в долг не просим, - уклончиво ответил тот. - А что до новой власти… Она, может, и правильная. Свой брат, мужик, в волостных начальниках. Да только не крепко она на ногах стоит, эта самая советская власть. Ноги у неё дрожат.
- Это как же? С чего ей, нашей власти, дрожать? Власть народная, на своей, народной земле…
- Так–то оно так, - опять неопределённо согласился подводчик, - да только подламывают ей ноги, этой самой новой власти. Может, и ничего, устоит. А может… Так что это ещё вопрос.
- Какой вопрос? В Петрограде всё уже и решилось. Или ты не слыхал?
Мужик усмехнулся.
- Слыхал, слыхал. В Петрограде ухнуло, а у нас отозвалось… Но что из этого выйдет, ещё на воде писано. Моё дело сторона. Мне что ни поп, то батька. Моё дело крестьянское - пахать да сеять. В Питере, может, и ясно всё как божий день, а у нас края лесные, глухие… Многие на новую власть своё мнение имеют. Ты, служивый, вижу, большевик? Или агитатор?
- Да нет. Пока ещё просто сочувствующий.
- Ну, что ж, и это тоже должность. По нынешним–то временам. Только я тебе вот что скажу. Парень ты молодой. Подумай, кому сочувствовать. А лучше пока осмотрись. Там и ясно станет, сочувствовать этой власти или пока подождать.
Лошадь шла ходко. Добрая, сытая, она легко несла широкие пошевни. Упряжь тоже добротная. Должно быть, подумал Конев, и дом у него такой же прочный, основательный, с вековым духом дедовской сосны. И хозяйство под стать. В хлевах скотина, в чулане хлеб, замороженные бараньи туши да кули намороженных на всю зиму пельменей. А город голодает…
Начал расспрашивать подводчика дальше. Но тот, оглянувшись, только покачал головой:
- Здорово ж тебе, служивый, агитаторы голову заклумили. Вот скоро приедешь в своё Лодейно и сам всё увидишь.
Увидел. Услышал. Стал больше понимать, что столица - это одно. Там - сила. Там и на штыках власть можно поднять и удержать. А тут…
Дома обнял отца, няню Клаву. Заметил, как они оба постарели. Родня радовалась его возвращению. Особенно сестра Мария. Когда дядюшка Григорий вышел из комнаты при всём своём параде, Иван невольно ахнул: у того на груди сияли боевым серебром четыре Георгиевских креста. В душе позавидовал ему. Не пришлось Коневу повоевать за Отечество и отличиться в настоящем деле. А Григорий - настоящий герой! Только что–то глаз у дядюшки невесел…
Коневы жили дружно, большой семьёй. Затопили баню. Когда разделись, Иван увидел на исхудавшем теле дядюшки свежие, ещё не побелевшие шрамы. А тот, перехватив его взгляд, сказал:
- Вот мои кресты, Ваня. Тут их, как видишь, больше. - И вдруг спросил: - Ты у нас человек образованный. Вон сколько книжек привёз. Скажи, за что мы воевали?
- Боюсь, что война ещё не окончена.
Отец слушал их молча. Смотрел на сына, вспоминал себя в его годы. Но на душе было невесело. Новая власть слабая. Ни в волости, ни в уезде порядка нет. Всяк норовит на свой интерес полоза поставить… Но молодые своё будущее волят связать именно с ней, с новой властью, склоняются к большевикам. Наслушался Иван армейских агитаторов, начитался газет…
Как в воду смотрел Степан Иванович Конев. Утром сын встал ещё затемно. Побросал в свой солдатский вещмешок ещё сырое, с вечера выстиранное заботливой Клавдией бельё, связал шпагатом нужные книжки и, дождавшись первого же подводчика, ехавшего по Никольскому большаку, отправился в уездный город.
В Никольске солдату, который хорошо разбирался в текущей политике и правильно мыслил по поводу роли и места в этой политике партии большевиков, дали поручение: подобрать надёжных людей в Щёткинской волости, избрать там исполнительный комитет. И Иван Конев кинулся в новую для себя работу. Вскоре он с другими земляками, разделявшими его взгляды, в основном бывшими солдатами, побывал во всех деревнях и сёлах, переговорил с людьми. Созвали волостной съезд, избрали исполком. Время безвластия на родине заканчивалось. Его землякам тоже хотелось поскорее навести порядок, вот только не знали ещё крестьяне, какой он будет, этот большевистский порядок.
Маршал Конев вспоминал: "Затем меня избрали делегатом на уездный съезд Советов, где я был избран в уездный Исполнительный комитет и оставлен в городе Никольске на постоянную работу. Никольский уезд был очень большой, связь плохая, и ни одного шоссе, ни одной порядочной дороги. Страшное захолустье. Но мы выявляли в волостях актив: солдат, вернувшихся с фронта, представителей передовой интеллигенции, которые примкнули к большевикам…"
В 1918 году в Никольске, во многом по инициативе Ивана Конева, был создан "боевой революционный отряд". Конева назначили его начальником. Всю жизнь в своём архиве он будет хранить дорогую его сердцу юношескую фотографию: первый состав того революционного отряда. На фотографии молодые никольцы, почти театральные нарочитые позы, обнажённые шашки, винтовки с примкнутыми штыками и револьверы в руках, у ног пулемёт "гочкис" на станке с заправленной лентой. В лицах уверенность, энтузиазм. Они ещё не знали, что впереди их ждёт жестокая война, кровавая междоусобная битва, с которой не все вернутся домой, в родной уезд и милые сердцу деревни и сёла.
"Отрядов Красной гвардии тогда не было, - вспоминал маршал Конев. - Красной армии тогда ещё не существовало, а вооружённая сила была необходима, нужны были надёжные люди, которые были бы способны продолжать революцию. Мы набирали в отряд людей наиболее преданных, готовых активно бороться за идеи Октября, в первую очередь тех солдат, которые уже проявили себя, показали своё отношение к революции конкретными делами. На первых порах в отряде было двадцать пять человек, а в последующем - около ста человек. С этим отрядом я выехал в волости. Чутьё мне подсказывало, что, подавляя восстание, нельзя действовать грубой силой - ведь многие из восставших ещё не разобрались, что за события произошли в России, что такое революция".
1918 год для Советской России был годом смут и трагедий. Весной активизировали свою работу в деревне левые эсеры. Борьба за наркомат земледелия в правительстве молодой Советской России между большевиками и левыми эсерами, которые возглавляли Наркомзем и не желали его уступать, вылился в противостояние на местах.
Некоторые военные историки и публицисты, касаясь биографии Конева периода его комиссарской юности в родном Никольске, говорят о его работе в "военной комиссии, ответственной за продразвёрстку и борьбу с кулачеством". На самом деле из публикаций об этом периоде жизни и деятельности будущего маршала невозможно совершенно определённо сказать, что же входило в его обязанности как военного комиссара Никольского уезда. Продотрядником Конев не был. Он не отнимал "излишки" хлеба у своих земляков, поскольку продразвёрстка была введена советской властью позже, в начале января 1919 года "в критических условиях гражданской войны и разрухи". Но ещё в марте 1917 года Временное правительство ввело хлебную монополию, предполагавшую передачу всего урожая хлеба за вычетом установленных норм потребления на личные и хозяйственные нужды. "Хлебная монополия" была затем подтверждена Декретом Совета народных комиссаров от 19 мая 1918 года.
В уездах по всей России началась борьба с "мешочничеством", то есть со спекулянтами хлебом. В условиях, когда цены на продовольствие устанавливали чиновники, а инфляция рубля приобретала катастрофические размеры, крестьяне склонны были придерживать хлеб. Известно, что когда рубль нестабилен, народ начинает приобретать валюту. Самой твёрдой валютой в 1918 году стал хлеб. Свободная торговля советскими законами запрещалась. Продовольственные управы на первых порах не справлялись с потоком поступающего из деревень хлеба, кассы не имели денег, чтобы расплатиться со сдатчиками. Крестьяне почувствовали себя обманутыми новой властью и начали продавать действительные излишки хлеба и вообще продовольствия перекупщикам и мешочникам. Как заметил один из отечественных историков, исследователь периода первой русской революции: "Поднималась волна русского мешочничества". По набитому тракту от Котельнича на Великий Устюг и далее на Сольвычегодск, к северным землям Архангельской губернии потянулись обозы и одиночные повозки новых ушкуйников, промышлявших незаконной куплей–продажей хлеба. В тот год родилась пословица: плохо с хлебом, зато хорошо с голодом. И голод в некоторых губерниях начался. Новая власть поняла, что она на грани катастрофы. Именно в этот период местные органы власти организуют отряды так называемых "легионов свободы" или "голодной гвардии", которые изымали у спекулянтов припрятанные до лучших времён или вывозимые за пределы губернии или уезда партии зерна. Ситуацию подхлестнула в сторону её катастрофического обострения активизация левых эсеров. Справедливости ради стоит заметить, что именно продовольственная программа левых эсеров, которые считались большими знатоками крестьянского вопроса и которые в первый период революции были едины с большевиками, предложили идею "хлебной монополии", а затем её реализовывали по всей стране.
В Никольске же в то время существовала и ещё одна серьёзная проблема. Наряду с новыми органами власти параллельно продолжала существовать и зачастую реально заправляла делами старая земская управа. В земстве заседали сторонники прежнего режима и гнули в свою сторону. Как говорится, бог своё, а чёрт своё. Хотя где бог, а где чёрт, мы, размышляя о том времени и исследуя его, страницу за страницей, до сих пор не можем разобраться.