Высокая нескладная фигура её вызывала сочувствие. Древняя ива у старой реки с усохшими ветвями ног и прутьями рук. Лицо, однако, вступало в явный диссонанс с остальными частями тела: чуть полноватое, с выпирающими скулами и почти совсем без морщин. Жидкая седина волос. И глаза. Слезящиеся, с чуть вывернутыми веками, выцветшие глаза выдавали в ней характер жёсткий и сложный, словно у отставного генерала в ссылке. Генерала, который много плачет.
Час назад я буквально ворвалась в незапертую дверь этой странной квартиры, а она этому визиту совершенно не удивилась. Даже как будто ждала меня. Или кого-то другого?
– А не уехала, потому что не могу бросить семью, – хозяйка прикрыла глаза и чуть дрожащей рукой поправила сползающий с плеч ярко-синий вязаный палантин. – Алиса, Элоиза, Ида, Стелла… Кто поговорит с ними кроме меня? Да и родители нуждаются в уходе, – Мирра Львовна протянула руку в сторону соседней комнаты. – Там они все – ждут меня. Знаете, ведь я очень похожа на свою маму!
После минуты неловкой тишины она пытливо посмотрела мне прямо в глаза:
– Хотите познакомиться с моими родителями?
В комнате повисла неловкая тишина. В глазах собеседницы я увидела нечто такое, чему не могла дать объяснение. Непонятное, невысказанное. Жуткое.
После секундного замешательства я медленно встала с табуретки. Как это говорили на переписном участке: "…с неадекватными людьми лучше не вступать в диалог". По всей видимости, здесь как раз такой случай. Хозяйка сошла с ума. Как это я сразу не догадалась?
– Девонька, я могу вам показать, познакомить. Вы куда? Уходите? Так быстро?
– Извините, мне нужно. Совсем забыла. Срочная встреча. Дела важные. Очень срочные и важные дела. Пойду. Извините.
Я откланялась и, медленно ступая, начала двигаться мимо дверей соседней комнаты (Дюрер, однако, хорош, хотя и подделка) к выходу. Нащупав липкую ручку входной двери, нажала её. Свобода! Шаг, ещё один – и спина моя натолкнулась на что-то мощное, непробиваемое, как стальная дверь.
– Дамочка, ты что тут делаешь? Это частная территория! Кто позволил совать нос в чужие дела?
Я обернулась. Передо мной стоял мужчина лет сорока. На первый взгляд – обычный человек. Невысокий, коротко стриженый брюнет с цепким взглядом голубых глаз, обрамлённых густыми ресницами (уж простите за образы – последствия чтения дамских романов). Тёмно-синяя куртка. Светлый костюм. Явно дорогой галстук. Либо клерк средней руки, либо руководитель небольшой фирмы. А может быть…
– Дамочка! Я тебя спрашиваю! Какого лешего? Кто тебя послал? – совершенно неожиданно он схватил меня за плечи и довольно грубо оттолкнул от двери в центр комнаты.
Мятый алюминиевый таз жалобно ухнул. "Kitikat" тёмным фейерверком брызнул на японские веера складной ширмы начала девятнадцатого века. Хоть бы не испортить антикварные вещи.
"Мила, ты сумасшедшая! Какая ширма, какие веера? О чём думаешь? Тебя сейчас задушит ещё один неадекватный гражданин. Где же Мирра Львовна? Почему она молчит?"
Я беспомощно оглянулась в поиске хозяйки квартиры.
Мирра Львовна смотрела в окно. Казалось, что сейчас женщина находилась очень далеко от всего происходящего. Улыбаясь, она гладила рукой одну из пыльных керосиновых ламп.
Ну, точно: джинна из лампы вызвала. Иначе как бы этот сумасшедший появился здесь?
– Третий раз повторяю – кто тебя послал? Ты что, немая? Или умалишённая? – тёмной птицей "джинн" кружил возле стола и, как Зевс (есть у меня такой грех: обожаю легенды и мифы Древней Греции), метал глазами молнии.
Ситуация обещала выйти из-под контроля.
И тут я заметила на кресле с резными подлокотниками в виде львиных голов свой забытый зелёный портфель переписчика. Эврика!
Страх ушёл.
Сейчас я этому "джинну" покажу! Пусть он будет хоть трижды неадекватный!
– Уважаемый гражданин "как-вас-там-звать"! Во-первых, вы мне не тыкайте, я при исполнении, – десять лет назад Наталья Семёновна, позвонившая в нашу дверь для переписи, говорила точно также – вспомнилось мне кстати.
– При каком ты исполнении? Извините, вы… При каком вы исполнении? – "джинн" превратился в мужчину, издевательски скривившего губы, однако его тон в разговоре сменился на сдержанно-ироничный.
– Я переписчик, принимаю участие в переписи населения. Дома на этой улице находятся на моём участке. Так что в этом помещении нахожусь совершенно законно. И вы не имеете права меня выгнать! И вообще, вы кто такой? Живёте здесь? Прописаны? – я решила идти до конца, тем более что ирония в глазах собеседника (теперь уже синих, как летнее небо перед восходом солнца) сменилась удивлением.
Однако он быстро взял себя в руки.
– Понял. Слышал о вашей переписи. Покажите документы, удостоверяющие личность.
– Во-вторых, перепись – не моя инициатива. Это государственное дело, – я протянула ему "корочки" переписчика.
Ничего не ответив, он внимательно изучил удостоверение, отдал его и вышел. Стремительно и молча.
Дверь, выпустив странного "джинна", жалобно звякнула расшатанной алюминиевой ручкой.
Я неловко присела на краешек кресла, осторожно положив зелёный портфель на одну из резных львиных голов.
Мирра Львовна засмеялась. Засмеялась так громко, как только могло смеяться одиночество в её глазах.
* * *
14 октября 1941 года. Польцин. Санаторий "Борков"
– Minna, folge mir nach! Morgen verlasst du.
Не обращая внимания на приближающуюся фрейлейн Гериону, прячусь в угол и торопливо листаю страницы старого журнала. Наверное, его забыла фрейлейн Катарина, наша няня. Она очень добрая, тайком от всех приносит нам конфеты. А воспитатели её не любят. Всегда ругают.
Журнал такой красивый. Правда, весь потрёпанный. На обложке цифры 1, 9, 1, 2, потом красивая закорючка и снова цифра. Я знаю эту цифру, но забыла, как называется. Она похожа на перевёрнутый стул. А внутри много-много букв – маленьких и чёрных, как муравьи, что бегают по тропинке в парке. Буквы выстроены ровно, словно на параде. Я не умею читать, а картинок здесь совсем мало. Но всё равно интересно. Вот река, дом, машина, деревья – они нарисованные. Я тоже умею рисовать. А вот и люди. Они не нарисованные, а как живые: тётя с дядей держат за руку девочку, одетую в розовое платье. На рисунке оно серого цвета, но я точно знаю, что платье – непременно розовое. Иначе и быть не может. Деревья должны быть зелёные, небо – голубое, а платья у девочек – розовые. У меня никогда не было такого платья. Я вырасту и обязательно куплю розовое платье. Или два. Для себя и своей мамы. Вон, какие они красивые – мама, папа и дочка, улыбаются друг другу. Дотрагиваюсь до прохладной страницы в том месте, где рука девочки соприкасается с рукой мамы. Тепло…
В комнате нас пятеро – две девочки и три мальчика. Я – Минна Браун, родилась в Познани в 1938 году. Родители отказались от нас, бросили. А добрые дяди и тёти из Германии спасли. Я люблю Германию. Это моя родина.
Сейчас по распорядку свободное время в игровой комнате. Это значит, что можно передвигаться без команды воспитательницы, смотреть картинки в книжках, играть с куклами.
– Minna Braun! Gemeine Mädchen! Komm sofort zu mir! Sie sind für Ungehorsam bestraft! Wirst du in der Ecke stehen für zwei Stunden!
От страха захлопываю журнал. С последней страницы на меня смотрит та же тётя, но уже без девочки. Девочка, должно быть, с папой ушла погулять. А тётя улыбается и протягивает мне руку. Сердце почему-то дрожит, как ослиный хвостик. Кто это? Почему я радуюсь? Торопливо и неуклюже пытаюсь оторвать страницу. Главное – сохранить. В кармашке её увидит воспитательница. Отворачиваюсь к окну и засовываю листок под платье. Бумага колется и громко шуршит. Надо терпеть.
Интересно, а как живётся той девочке в розовом платье? Наверное, хорошо. Папа и мама её не бросили.
– Minna Braun! Woher ist das Magazin da?
Глава 4
15–16 октября 2009 года. Минск
Квартира, такая родная и уютная, встретила тёплыми объятиями домашнего халата, предложила тапочки, напоила горячим чаем.
Я прилегла на диван, укрылась любимым клетчатым пледом и, как киношные героини, предалась размышлениям.
Заканчивался второй день переписи. С большим трудом мне представлялось, как выдержать остальные десять дней.
Хотя, по правде сказать, устала я по одной простой причине: слишком много удивительной и непонятной информации свалилось на меня в квартире Мирры Львовны Андреевой.
И чем дольше я думала о странной квартире, её не менее странной хозяйке и полусумасшедшем мужчине из волшебной лампы, тем меньше я хотела туда возвращаться. Зачем это нужно? Слушать выжившую из ума старуху, позволять себя оскорблять врывающемуся в дом истеричному бизнесмену?
Кто он вообще такой? Зачем пришёл к старушке? Да и вёл себя так, словно хозяин в этом доме. А лицо у него, как у одного из десяти пыльных ангелов, которые кружатся на бронзовой люстре, – преломлённое тусклым светом октябрьских сумерек. Вот он уже стоит рядом, протягивает мне гравюру Дюрера и смеётся. И тут же смеются пять кошек. Как-то по-особенному, скаля клыки, хохочет старая знакомая – рыжая бестия с длинным подрагивающим хвостом. "Ты всё поймёшь. Нужно только спросить. И поставить точку", – Мирра Львовна протягивает мне тонкую ветку ивы, ветка на глазах зеленеет и зацветает красными гвоздиками. Двенадцать прекрасных гвоздик. "Девонька, ты пришла в то самое место и в то самое время", – она переступает раму своего мутного зеркала и зовёт меня с собой.
Я осторожно ступаю за ней, прохожу, отражаясь в большом самоваре, мимо круглого стола, застланного кружевной скатертью, протягиваю руку к зеркалу и… просыпаюсь. Рука лежит на прохладной обложке фотоальбома о творчестве Дюрера. Открываю наугад. "Мария с гвоздикой". Одна из моих любимых картин.
То самое место и то самое время.
Третий день переписи населения с утра встретил проливным дождём. Октябрь в этом году не баловал солнечными днями. Я люблю время листопада. У каждого оно своё, это время. Прекрасен ранний, августовский, момент увядания, когда первые жёлтые самолётики осени срываются с зелёных ветвей лета и, весело скользя, приземляются на яркие пятна астр, георгин, гладиолусов. Однако особенно хорош для меня момент позднего листопада. Люблю смотреть, как рано утром после первых заморозков в полнейшей тишине летят навстречу неизбежной зиме зрелые письма лета. Торжественное, многоцветное увядание.
Но сегодня был совершенно не тот день. Ветер трепал ветки, листья нервно срывались с деревьев и летели, оголтелые, к небу, потом к земле, бросались друг к другу на помощь и обречённо падали в грязь. Я открыла зонт, прижала покрепче свой зелёный портфель и вышла из подъезда.
Утренняя разминка на переписном участке, дежурный обмен мнениями с коллегами по цеху, и вот оно – счастье! Блестит и переливается стёклами окон, зазывая в один из многоквартирных домов по улице Немига. Счастье переписчика: чтобы все были дома и ответили на предложенные вопросы максимально быстро.
Часам к пяти, основательно вымокнув и заполнив все имеющиеся переписные листы, я отнесла их в главный штаб и по пути домой снова решила зайти в ЖЭУ: всё-таки стоило поинтересоваться личностью хозяйки квартиры номер два дома по улице Раковская. К тому же странный сон не давал покоя. И неожиданная просьба…
Мирра Львовна вчера, после ухода незваного гостя, долго молчала, потом, видя, что я собираюсь уходить, совсем как-то по-детски приложила к тощей груди свои ивовые руки и попросила навестить её ещё один только раз. И такая в её глазах стояла тоска, что отказаться было невозможно. Тем более что переписной лист на неё я так и не заполнила.
– Девушка, подскажите, а где можно найти дворника, который убирает территорию двухэтажного дома на Раковской? – я назвала номер особняка.
– Дом, который выкупила фирма? – девушка лет восемнадцати старательно перебирала бумаги на столе, одновременно разговаривая со мной и поглядывая на экран бормотавшего в углу телевизора.
– Фирма? Какая фирма? Там же люди живут. Как может фирма купить дом вместе с жителями?
– Подождите, сейчас вспомню название. "Июль-сервис", кажется. Да, точно, частная строительная компания "Июль-сервис", – девушка пожала плечами. – Знаете, я эту историю не совсем хорошо знаю. Подойдите к нашему начальнику, она вам подробнее расскажет.
Начальником ЖЭУ, к моему удивлению, оказалась Мария Владимировна Кошелева – наша соседка. Редкая удача – встретить в незнакомом учреждении почти родного человека – соседа по лестничной площадке. Хотя, по-моему, она мне обрадовалась гораздо больше, чем я ей.
– Людочка, да ты вымокла вся! Заходи быстрее. Сейчас чаю поставлю, напою тебя, отогрею. День сегодня ненастный. А ты, я вижу, в переписной кампании принимаешь участие?
Я обречённо кивнула и пододвинулась ближе к обогревателю.
– Да, несладко вам приходится. Устала, милая?
Я снова кивнула и попыталась обнять закипающий чайник.
– Мария Владимировна, я к вам по делу. Скажите, что вы знаете про двухэтажный дом, который по улице Раковской расположен. Он у вас в подчинении числится.
– Это тот, который расселили недавно? Да что я скажу? Дом старый, их несколько таких осталось. У меня недавно телевизионщики были, фильм снимают. Документы спрашивали – как раз по истории улицы Островского. Так Раковская называлась с 1937 года. Знаешь, я ведь и сама некоторых фактов не знала. Вот, смотри, – Мария Владимировна достала из шкафа две увесистые, довольно потрёпанные голубые папки, туго перевязанные белыми тесёмками.
Она развязала тесёмки, и на волю выпорхнули многочисленные планы, отчёты, нормативные документы, касающиеся улицы Раковской.
"Именем Николая Островского улица стала называться с 1937 года. Старое название – Раковская. Жилой район вдоль улицы и севернее в XVIII–XIX вв. назывался Раковским предместьем. Застройка бывшего выезда из города на Запад, в сторону Ракова, начала формироваться еще в средние века. До революции это был квартал доходных домов, плотно застроенный и густо заселенный. Он славился ремесленниками, но почти не имел магазинов. Здесь находились униатская церковь, кармелитский монастырь, Петро-Павловский монастырь, от которого сохранилась Петро-Павловская церковь. Во время гитлеровской оккупации часть района входила в состав еврейского гетто.
Улица Островского, как и улица Немига, была запечатлена в кадрах кинофильмов "Миколка – паровоз" и "Руины стреляют…".
В 1968–1973 гг. историческая застройка бывшего предместья была снесена в связи с реконструкцией улицы Немига. Частично сохранились каменные дома на улицах Островского, Витебской, Освобождения, Замковой, Димитрова.
По улице Островского дом № 25, напротив кинотеатра, находился хлебозавод № 1, которому присвоено имя в честь 10-й годовщины Октябрьской революции. Производство здесь началось в 1927 году. После войны, в 1946 году, завод восстановлен и расширен".
– Интересная справка, – чихнув в десятый раз, я попыталась собрать разлетевшиеся документы. – Кто это написал?
– Покажи-ка. Сейчас вспомню. Это до перестройки было, в восемьдесят пятом, кажется. Я тогда секретарём здесь работала. Да, точно. В этом году я замуж вышла, поэтому и запомнила. Так вот, приходил к нам мужчина, информацию искал о жителях улицы Раковская. Всё спрашивал, кто остался из стариков. Говорил, в Великую Отечественную его мать здесь жила некоторое время. Где-то он и о себе написал… Здесь должен листок быть с адресом и фамилией. Сказал, что интересуется историей. А это с собой принёс. Ну я и положила в общие документы. Давно это было, а вот, поди ж ты, пригодилось. Тут целая поэма.
– Повесть, – машинально поправила я.
– Что?
– Поэма – это в стихах, а здесь, скорее, повесть.
– Ну и ладно. Бог с ней, с этой повестью. Главное ведь в любой улице что? – Мария Владимировна подняла вопросительно указательный палец. – Главное – это люди. А людей там почти не осталось. Значит, и улица уже не та. Домов несколько жилых, остальные под офисы, магазины проданы. Хотя и этот особняк ещё весной продали. Название такое у фирмы – с летом связано. "Летние услуги"? "Сервис в августе"?
– "Июль-сервис"?
– Кажется, да. Точно, вспомнила. Строительная компания "Июль-сервис". Хозяин – грозный мужчина – всё молчит да бумаги подписывает. Пока у нас был, кроме "здравствуйте" и "до свидания", пару фраз бросил: "дайте паспорт на дом", "все ли прописанные живут в доме". Поломанный он какой-то.
Я вспомнила неадекватного гражданина, который вчера чуть не посадил меня в алюминиевый таз с кошачьим кормом.
"Пыльный ангел, преломлённый светом…"
– Мария Владимировна, этот хозяин – невысокий ростом, коротко стриженый? Глаза синие-синие?
– Да, вроде похож по описанию. Вспомнила, как зовут. Вячеслав Иосифович Июльский. Хозяин строительной компании "Июль-сервис". А ты что, знакома с ним?
– Да лучше бы и не знать. Сноб, каких мир не видывал. Вчера в одну из квартир этого дома ворвался, как ураган, набросился на меня с кулаками и вопросами: кто пустил меня туда, зачем пришла… Как будто дел мне больше нет – ходить по чужим квартирам.
– Ты знаешь, Милочка, я слышала, он жильцов этого дома всех расселил, квартиры они получили прекрасные. Далековато, правда, в новостройках в Уручье, но всё чин-чинарём – как положено. Не обманул. Только вот загвоздка с одним человеком вышла. Не захотела переезжать некая Мирра Львовна Андреева. Весьма оригинальная особа.
– Вот я у неё в квартире и находилась! Спросить хочу у вас, как получилось, что человек её возраста живёт в таких антисанитарных условиях.
– Одинокая она. Прости, Господи! – Мария Владимировна размашисто перекрестилась на иконку Николая Чудотворца, стоящую на письменном столе. – Говорят, старуха с придурью. Вроде бизнесмен этот к ней и так и эдак. А она – нет, и всё тут. Умру, говорит, в своей квартире. Подождите, недолго осталось. Главное, дом отсоединили от всех коммуникаций – там ни воды, ни электричества нет. Как она живёт, не знаю.
Так вот зачем столько керосиновых ламп!
– Вы знаете что-нибудь об этой женщине? Почему она одна? Где родственники?
Мария Владимировна задумалась, потом вспомнила о закипевшем чайнике, засуетилась, готовя чашки и печенье.