* * *
18 октября 1941 года. Познань
Мятный леденец в кармане пальто давно растаял. Хотелось пить. И спать. И есть. С самого утра наша группа сидела на вокзале.
…Сразу после завтрака меня и Энн Миллер отвели в другое здание. Пришла фрейлейн Катарина. Она сказала, что нам нужно уехать. Ненадолго. А сама плакала, как будто мы уедем очень далеко и уже не сможем вернуться. Такая красивая и добрая фрейлейн Катарина. Я вытирала ей слёзки. А она положила леденец в карман моего пальто. Фрейлейн Катарина, мы обязательно вернёмся, и снова всё будет, как обычно. Каждый день по расписанию: завтрак, прогулка, занятия, обед, сон, свободное время, занятия, ужин и снова сон. Я привыкла к такому распорядку. Вот только фрейлейн Гериона. Она злая.
Несколько дней назад фрейлейн Гериона пришла вечером в спальню и сказала, чтобы все подготовились к осмотру. Она отвела каждого в отдельную комнату. Когда подошла моя очередь, фрейлейн Гериона больно ущипнула за руку и сказала:
– Хоть бы тебя выбраковали, дрянная девчонка. Вечно суёшь свой нос, куда не следует.
Я немножко испугалась, но потом успокоилась. Очень красивая тётя с белыми волосами и голубыми глазами измерила мой рост, вес. Потом осмотрела зубы, подёргала за волосы. Вздохнула, когда увидела цвет моих глаз. Со временем они из голубых окрасились в тёмно-синие, с коричневыми крапинками. Я любила смотреться в зеркало, поэтому первой заметила маленькие смешные крапинки, похожие на веснушки. Фрейлейн Гериона тоже их заметила.
Странное слово – "выбраковали". Похоже на "выбросили". Но я же не кукла, которую можно выбросить на грязную помойку за нашей кухней. Однажды фрейлейн Гериона выбросила любимую куклу Энн Миллер, когда та отказалась идти на занятия. Мы вечером тайком ходили смотреть на куклу. В куче картофельных очистков и кожуры от яблок, облитая помоями, кукла неподвижно смотрела на нас уцелевшим синим глазиком. Вместо второго была дырка. А из дырки вылезла толстая зелёная муха. Мы с Энн закричали от страха, потом убежали за угол столовой и поклялись друг другу никому не рассказывать, что видели, как умирают куклы…
– Всем встать! Через минуту прибывает поезд. Погрузка закончится через пять минут. Кто задержит процесс, будет высечен розгами, – злая тётя в форме солдата ногами пинала меня и Энн к выходу. – Пошевеливайтесь, дряни.
Пальцы в кармане пальто противно слиплись.
Глава 6
18–19 октября 2009 года. Минск
– Что-то случилось? Мила, ты молчишь уже второй час. Не заболела часом? – мама приложила руку к моему лбу.
– Ты знаешь, мамочка, несколько дней назад я познакомилась с удивительной женщиной. Она очень, очень одинока. Понимаешь? – я встала из-за стола и обняла маму за плечи. – Давай возьмём её к себе? Ты только не перебивай и выслушай всё, что я расскажу.
И я рассказала ей о странном доме, о кошках и бронзовой люстре с пыльными ангелами, о керосиновых лампах и шифоньере из красного дерева. И странное дело: чем больше я говорила, тем сильнее убеждалась, что Мирра Львовна никогда не переступит порог нашей квартиры.
Моя мудрая мама, в отличие от меня, поняла это сразу же.
– Что ж, – она улыбнулась. – Конечно, приглашай гостью, мы с папой будем рады помочь. Только она не поедет.
– Мама, я постараюсь её убедить переехать к нам.
– Думаю, что этой женщине действительно очень важно поставить итоговую точку жизни в своём доме, – мама погладила меня по голове, поцеловала в макушку. – Война держит её. Отпустить воспоминания трудно, иногда невозможно. Тем более в её возрасте. Война – это всё, что у неё осталось.
Я обняла маму и, как маленькая, прижалась к её тёплой щеке:
– Мамочка, я так тебя люблю!
Утро следующего дня началось с неожиданно раннего пробуждения – в половине восьмого позвонила Юля, незабвенный секретарь моего непосредственного начальника Андрея Викторовича Стожкова.
Господи, как же давно всё это было: квартальные отчёты, товарные накладные, платёжные ведомости. Как давно и как безжизненно я провела все эти годы. Что я видела, чем дышала, о чём думала? Время проносилось мимо меня, задевая углами дней рождений. И всё. И больше ничего.
– Людмила Михайловна, вы слышите меня? Придите сегодня хоть на полчаса, очень нужно. Документы не подписаны, мы не можем сделать накладные без вашей резолюции. Андрей Викторович злится, – Юлька тараторила без остановки. – Так я передам ему, что вы будете сегодня?
– Передай, что я не просилась принимать участие в кампании по переписи населения. По-моему, это была оригинальная идея Андрея Викторовича. Вот пусть теперь злится сам на себя. Юля, я не приду, у меня ещё пять домов, в каждом по сто пятьдесят квартир. Так что справляйтесь без меня! До встречи через неделю.
Я положила трубку и, как была – босая и в пижаме, закружилась в вальсе. Так ему и надо, этому Андрею Викторовичу. Пускай помучается.
Рука неожиданно задела сумку, и из неё выпала книжка с тесёмкой – та самая, которую вчера вечером показывала мне Мирра Львовна. Уходя, я решила захватить её с собой, чтобы познакомиться поближе с содержанием.
События вчерашнего вечера заставили, конечно, поволноваться. Подопечная моя уснула через час после приезда "Скорой". Я положила на кресло рядом с тахтой свой мобильный телефон, нацарапала записку на клочке газеты, прикрутила фитиль в лампе, грозно помахала пальцем на кошек и тихо вышла, плотно прикрыв дверь.
"Оставляю Вам свой телефон. Просто нажмите на зелёную кнопку, если понадобится моя помощь. Людмила".
Проверив, не было ли звонков от Мирры Львовны, решила, что зайду к ней сразу же после посещения переписного участка.
Сегодня мы с коллегами-переписчиками договорились встретиться в десять часов. У меня в запасе час, так что можно выяснить, с чем или кем могла быть связана потрёпанная миниатюрная книжица со свастикой.
Написано по-немецки. Много фотографий. Я взяла с полки немецко-русский словарь. Так и есть – идеологический вестник времён Третьего рейха. Интернет, как всегда, пришёл на помощь.
"…Миниатюры, которые были разработаны и распространены во всех частях рейха. Распространялись в среде офицеров и солдат. Существовало около восьми различных коллекций в разных форматах, дифференцированных по лозунгам, цветам и темам как отдельные серии. Все книги были снабжены шнуром для ношения на запястье как браслет".
Значит, эта миниатюра находилась у одного из немецких солдат или офицеров. Как же она попала в руки Мирры Львовны? Смутные догадки пытались проникнуть в сознание, но я их упорно не воспринимала. Вот верну на место, тогда и спрошу.
Вечером, около четырёх часов пополудни, я входила в подъезд уже почти родного дома по улице Раковской. Надо срочно что-то предпринять в отношении кошек: это же невозможно – запах не выветрится, даже если тут всё хлоркой посыпать.
Дверь в квартиру была так же плотно закрыта, однако сегодня за ней слышались голоса. Я узнала металлические нотки интонаций хозяина строительной компании "Июль-сервис". Конечно, очень хорошо, что с бабулечкой (мне понравилось так её называть) всё в порядке. Но вмешиваться в чужой разговор не хотелось, тем более я понимала, что нахожусь, собственно говоря, на территории частной собственности.
Нужно подождать. Пускай он уйдёт.
Тихо выскользнув из подъезда, я обошла дом с другой стороны. Ого, а вон и дата его основания – выложена кирпичами – 1876 год. Сто тридцать три года старичку. А если починить, принарядить, будет жить ещё столько же.
Скрипучая скамейка возле дома как будто ждала моего прихода. Словно знала, что никто другой не сможет успокоить уставшие ноги путника лучше, чем она. Я благодарно погладила выгнутую деревянную спинку – потрескавшуюся, с еле заметными следами краски, но такую тёплую.
– Переписная кампания закончилась? Отдыхаем? – уже знакомый саркастический выпад заставил вздрогнуть и покраснеть.
Хозяин "Июль-сервиса" направлялся прямиком ко мне.
– Вы всегда так подкрадываетесь к людям? Не человек, а оборотень! – недовольно буркнув, я попыталась встать, но собеседник, если его можно было так назвать, толкнул меня обратно.
– Послушайте, уважаемый господин Июльский, вы меня уже второй раз хватаете за плечи. Это что у вас, привычка такая? – я сердито запахнула куртку и резко встала.
– Мы знакомы? – он на мгновение изменил выражение лица. – Или вы наводили справки обо мне?
– Ничего я не наводила! Прекратите вести себя, как невоспитанный мальчишка!
– Милая барышня, вы имеете такую привычку – находиться в неподходящее время в неподходящем месте. Но раз уж вы сегодня здесь, давайте поговорим. Присядьте, – мужчина приподнял полу плаща и присел на краешек скамейки.
А мы ещё и аккуратные! Боимся запачкаться! Надо признаться, я не отличаюсь педантичностью. Порядок в моей комнате можно смело назвать относительным. Книги из домашней библиотеки и личные фотографии привыкли лежать бок о бок с квартальными отчётами и товарно-транспортными накладными нашей организации, но это ещё цветочки. Дело в том, что вещи мои зачастую ведут свою собственную жизнь. По одной только им ведомой причине они прячутся в самые укромные уголки шкафа, так что приходится выходить из дому совершенно не в той одежде, в которой планировалось. Я даже немного завидую коллегам по отделу: наши женщины выглядят безупречно. Образы продуманы, каждая прядка волос выверена, про макияж и маникюр и говорить не надо. Я, конечно, тоже пытаюсь идти в ногу с модой, но, скажу честно, не всегда удаётся.
Однако никогда ещё мне не хотелось вылить чашку кофе на одежду сослуживиц только потому, что их наряды выглядели аккуратно. А сегодня такое странное желание впервые захлестнуло с такой силой, что я оглянулась в поиске ближайшего кафе.
Спокойно, Мила, спокойно. Ты ещё успеешь это сделать. Когда-нибудь.
– Что ж, давайте поговорим.
– Мне нужна ваша помощь. Не знаю, как хозяйку квартиры уговорить съехать. Поговорите с ней. Заставьте, наконец, съехать. Все сроки прошли, здесь капитальный ремонт должен идти, строители простаивают. Я плачу огромную неустойку. А она как стена: ждите, говорит, уже скоро. А что скоро? Мне сейчас нужно, сегодня. Прогорю на этом проекте, если не начну ремонт. Утром придёт бригада – пусть начинают со второго этажа. Все сроки вышли, – он говорил вроде бы о важном деле, но мне почему-то не хотелось слушать речи модно одетого минского сноба, который может за деньги купить всё что угодно. Ну, или почти всё.
– Послушайте, господин благородный строитель. Помогать я вам не стану. Разбирайтесь сами. Я здесь случайно оказалась, как вы говорите, в неподходящее время и в неподходящем месте, но благодаря этому познакомилась с удивительной женщиной, которая знает о прошлом нашего города больше нас с вами и которая трепетно хранит память о родных. Нам всем нужно поучиться у неё. Вот что вы знаете о Мирре Львовне? – я вдруг вскочила и вытащила из сумки вчерашнюю миниатюру времён Третьего рейха. – Знаете, что это такое?
Он с некоторой опаской смотрел на взбесившуюся переписчицу, размахивающую перед его носом старым блокнотом со свастикой на обложке, но Остапа, как говорится, понесло.
– Эта женщина потеряла в войну своих родных. Их убили здесь, возле этого дома. Она хоронила их – своих сестёр, которым было всего немного за двадцать. Они мечтали выйти замуж, родить детей. Они собирались жить, а их резали, стреляли, травили угарным газом. Вы слышали что-нибудь о Минском гетто? Вы вообще слышали о Великой Отечественной войне? Может, в учебниках встречали? Сколько жителей в городе погибло, сколько детей замучено, сколько их, беременных, больных, просто расстреляно? – я бросила в него эту фашистскую пропагандистскую книжицу. – А вот это трофей хозяйки. Она отомстила за семью. Пока не знаю как, но отомстила. Думаю, даже тем, что осталась жить. И живёт до сих пор. Живёт в своём доме. А вы об убытках заводите речь. Стыдно, господин хороший, стыдно! Впихнёте стены дома в пластик и "adiós", а дом будет страдать. Он живой! Понимаете? Живой! Он видел всё это! Нужно только услышать и понять! Впрочем, делайте, что хотите! – я вдруг совершенно неожиданно для самой себя заплакала. – Мне-то что за дело.
Июльский протянул мне свой носовой платок.
– Подождите, вы что, серьёзно? История, знаете ли, это хорошо. Только это – прошлое. А мы с вами живём в настоящем. Здесь и сейчас. Понимаете, о чём я? Здесь и сейчас.
Господи, как ужасен этот человек!
Неизвестное до сих пор чувство наполнило моё сердце. Я не выдержала, подскочила к нему, схватила за лацканы дорогого костюма:
– Хозяйку не позволю обижать. Сама здесь поселюсь!
Показав ошарашенному Июльскому кулак, я побежала в дом.
– Сумасшедшая истеричка!!!
Дорогу в дом перегораживал чёрный "Лексус", вальяжно расставивший колеса в ожидании хозяина.
Пнув по колесу иномарки, я ойкнула от боли и, прихрамывая, побрела к дому.
– Нет, эта девица определённо ненормальная! Машина-то здесь при чём?
* * *
28 октября 1941 года. Минск
Мы с Энн – почти ангелы. Каждую ночь у нас за спиной появляются лёгкие светящиеся крылья. Летим по небу и видим много людей. Со всеми здороваемся. И с нами все здороваются. Здесь никто не разговаривает. Но все друг друга понимают. Удивительно.
Даже фрейлейн Катарина здесь! Улыбается и раздаёт всем конфеты в ярких фантиках.
И вдруг из-за облака выходит моя мама. Моя настоящая мама. Я никогда не видела мою маму. Волосы белые-белые, глаза синие-синие. И в белом платье. Такая красивая! Почему она тревожно протягивает ко мне руки?
– Минна, тебе нужно спрятаться! Найди место, где можно спрятаться. Скоро, очень скоро придёт время прятаться. Услышь меня, Минна!
Я хочу подлететь к маме, но крылья не слушаются. Они превращаются в бледно-восковые руки. Я падаю. Так больно.
Мама!
Твоё время ещё не настало.
– Скажите, а когда мы вернёмся домой? – Энн Миллер устало смотрит на доктора в белом халате, который высасывает кровь из её тонкой руки в огромный стеклянный шприц.
Доктор смотрит на кровь, молчит и улыбается.
Мама, у меня нет сил даже на то, чтобы вспомнить твоё лицо.
Мы с Энн – почти ангелы.
Глава 7
19 октября 2009 года. Минск
– А кресло, если вы не возражаете, в этот угол поставим! Видите, сразу просторнее стало! Завтра приду утром – окна вам вымою. Мне не трудно! – чуть прихрамывая, молодой ланью я бегала по комнате Мирры Львовны и наводила порядок.
Слёзы от разговора с Июльским давно высохли. Я успокоилась и сейчас даже немного стыдилась своего поведения. Как-то по-детски вела себя. Руками махала, кричала. Возомнит невесть что. Впрочем, меня совсем не волнует, что подумает обо мне этот человек. Надеюсь, мы с ним больше не увидимся.
– Милочка, хватит, ты устала. Ничего не надо. Мне хорошо и так, – пожилая женщина сидела на табуретке в центре комнаты и с некоторой опаской наблюдала, как представитель переписи населения в моём лице хозяйничает в её квартире.
– А давайте я ещё и в другой комнате уберусь! – я шагнула в сторону белой покрашенной двери, но вдруг буквально наткнулась на умоляющий взгляд хозяйки.
– Не надо, – Мирра Львовна быстро, насколько могла в своём возрасте, поднялась со стула и встала между мной и дверью. – Людмила, не надо. Я… Понимаешь, я не хочу. Пока не хочу, чтобы ты туда заходила. Придёт время, и ты узнаешь. Всё узнаешь.
Из-за её спины смотрела прямо в моё сердце Дева Мария.
Злость и слёзы куда-то ушли. На их место пришли спокойствие и умиротворённость. И радость. Удивительно – Дева Мария подарила мне радость.
Я улыбнулась, обняла бабулечку:
– Мирра Львовна, простите, если нарушила ваш покой. Сегодня я сама не своя. Даже не знаю отчего. (Ох и врунья ты, Мила. Всё ты прекрасно знаешь. Просто тебе очень нравится господин Июльский.) Я постараюсь сделать так, чтобы вам было удобно. Сейчас пол вымою, и мы займёмся дальнейшим заполнением переписного листа. Мне же перед начальством отчитаться нужно, а информации толком до сих пор нет. (Лукавишь, Людмила, тебе ведь нужно просто побыть рядом с этой женщиной, подбодрить, показать, что она не одинока. Да и самой тебе не мешало бы выговориться.)
Через час комната приобрела вполне достойный вид: чисто вымытые хрустальные ангелы благодарно парили на повеселевшей бронзовой люстре, зеркало посылало заходящему солнцу удивительно тёплые блики, японские веера кокетливо распахнули миру свои причудливые узоры. Старенькие, но вполне уютные шторы занавесили вымытое окно.
Накормленные кошки с необычайным интересом наблюдали за передвижением алюминиевого таза из комнаты на кухню.
– Уважаемые животные, с этого дня вам придётся столоваться в другом помещении. Думаю, что кухня – самое подходящее место для принятия пищи. А мы с Миррой Львовной приступим к заполнению анкеты, – я вымыла руки, достала из портфеля частично заполненный бланк. – Итак, продолжаем: "Раздел № 1. Пункт 1. Характеристика жилого помещения – одноквартирный жилой дом, квартира, садовый домик". Вариантов несколько, в вашем случае отметим: "нежилое помещение, используемое для проживания". Мирра Львовна, дорогая, почему вы разрешили, чтобы вам отключили электричество и воду?
– Меня никто не спрашивал. Да ты, деточка, не волнуйся. Были времена, когда воду из снега добывали, при свечах жили. Это не главное. А главное знаешь что? Начало. Вот будешь смеяться, подумаешь: старуха из ума выжила, а я помню, как родилась. Все люди помнят. Только вспоминать не все хотят.
Ты знаешь, какой запах у начала твоей жизни? Какой вкус? Цвет? Звук? С чего всё началось? А я помню. Моя жизнь началась с потрескивания зажжённых свеч и голоса отца. Когда я родилась, на этом столе горели жёлтые свечи. Мама пеленала меня в ткань, хранящую запах лаванды. Ярко-жёлтое начало жизни с запахом лаванды. Отец читал надо мной молитву, – Мирра Львовна с трудом поднялась и, прихрамывая, подошла к двери в другую комнату. – А я слушала и понимала – на радость пришла в этот мир. Ждали меня. С этими словами и живу до сих пор. Хочу попросить тебя кое о чём, – внезапно она сменила тему разговора и улыбнулась. – Можно?
– Конечно.
– Когда умру, прочти вот это, – она чуть приподняла левый угол картины Дюрера, вытащила сложенный вчетверо пожелтевший бумажный листок. – Сейчас не надо. Он здесь будет, не забудешь?