- Я, товарищ командир, когда в ячейке остался и немцы нас бомбить начали, испугался очень. Сами посудите, не военный я человек! А когда танки пошли, и вовсе, признаюсь, чуть в штаны не наложил. Хорошо, тут наши пушки стрелять начали. Рядом броневик проходил, в него попали, немцы с брони как мыши в разные стороны. Один ко мне в окопчик и заскочил.
Внезапно он суровеет и сплёвывает:
- Задушил я его. Руками удавил.
- Со страху, наверное?
- Не, со злости… А потом с автомата давай остальных гвоздить. Ничего машинка, только вот ствол вверх дёргает. А там и Иван Яковлевич подполз. Вначале-то у него винтовка германская была, а потом с броневика пулемёт содрали - так и дрались с ним вдвоём.
- А остальные? Вас же там человек пятьдесят было!
- За остальных мы не ответчики, товарищ командир. Видели четверых - руки подняли и в плен побежали.
Он сплёвывает, но тут вступает пулемётчик:
- Сами разобрались. Там и положили, гадов.
Я смотрю на них, потом на лейтенанта.
- А что вы скажете?
- Перед их ячейкой штук тридцать трупов. Рядом - броневик. Один ганс за ячейкой валяется. Видно, что придушили. Язык высунут и глаза выпучены. Не похоже, что врут.
- Да и я вижу, что не врут. Вот что, лейтенант: веди их в свою роту. Оформи, как полагается, пулемётчиками. Первый и второй номера. Поделись патронами. Я вижу, у них лента всего одна осталась. Комиссар где?
- У нас, товарищ капитан.
- Вот ему и отдайте. Кстати, как он?
- Нормально, товарищ командир. Стреляет метко, словно снайпер. Что не выстрел, то готов фриц!
- Вот ему и команда. Кстати, откуда вы, товарищи?
- Левченко, Пётр Семёнович. Секретарь Козелецкого райкома Партии. Второй секретарь.
- Рабинович, Иван Яковлевич. Заместитель секретаря городского комитета ВЛКСМ. Из Фастова я.
- Что же. Спасибо вам, товарищи. Честное слово, не в обиду будь вам сказано, не ждал я такого от вас. И рад, что ошибся. Низкий поклон вам…
Они уходят. А я никак не могу уснуть, взбудораженный происшедшим. Не все, оказывается, сволочи. И среди них нормальные люди попадаются…
Утро начинается с музыки. Над нашими позициями плывёт мелодия "Катюши". Затем, когда песня кончается, звучит гнусавый голос с жутким акцентом:
- Русский Ваньюшька! Сдавайсйя в пльен! Путешь шить, кушать пелый хльеп, яйко, сальо. Стреляйт сфой комисар-жид, комантир-юде, хоти в пльен. Путешь жить. Спать со сфой молотка.
Над окопами вдруг раздаётся гомерический смех. Да, такого ещё не было! Один голосок чего стоит! Видно, что и немцы озадачены. Голос затихает, затем как-то обиженно спрашивает:
- Это нье йесть смьешно. Почьему "ха-ха"?
Некоторые из нас, уже обессилев от смеха, валятся на дно окопов.
- Ферфлюхтер русише швайн!
Вот это другой разговор - тупоносая машина с огромными репродукторами стоит в тени деревьев, на холмике, до неё - с километр. Может, чуть побольше. Бах! Одинокий пушечный выстрел, и взрыв разносит агитустановку в клочья. Словно по команде немцы открывают ответную стрельбу. Вздымаются столбы разрывов, летят какие-то обломки, куски деревьев и брёвен. Снаряды рвутся и на линии нашей обороны, и в глубине, и перед нами. Так продолжается полчаса, затем вновь появляются танки.
Ну, на этот раз вы попали, ребята! ПТО на передней линии, а эти пушечки с километра снимают шляпу любому немецкому гаду. Точно, ползут, поблёскивая на солнце серой бронёй. Чуть позади глубокоэшелонированными порядками наступает пехота. Солдаты время от времени прикладывают к плечу оружие и стреляют. И метко, сволочи! Я замечаю, как пули время от времени жужжат над моей головой. Рядом вскрикивает боец, и присев на дно окопа хватается за развороченное плечо. Появляется санинструктор, вдвоём с помощником они накладывают бинт и утаскивают раненого по ходу сообщения в тыл…
Тысяча… Восемьсот… Семьсот… Низкий приплюснутый танк, в котором я узнаю "штугу" на мгновение замирает. Выстрел! Над моей головой с переливчатым журчанием пролетает снаряд и взрывается позади окопа. Барабанит земля, свистят над головой осколки. Пора! Кручу ручку индуктора полевого аппарата:
- Огонь!
Орудия стреляют по очереди, но так, словно бьёт гигантский пулемёт невообразимого калибра! Вражеские танки вспыхивают один за другим. Вначале слышится рокочущий долгий взрыв, затем подбитую машину мгновенно охватывает пламя. Мне кажется, что я даже слышу вопли сгорающих заживо членов экипажей. Но этот только кажется. Слишком далеко, да и взрывы изрядно притупили мой слух. Такое ощущение, что я все звуки слышу сквозь слой забившей уши ваты.
Между тем вражеская пехота устремляется вперёд. Пригнувшись и умело прячась за уже подбитыми машинами, они быстро продвигаются вперёд и оказавшись на открытом пространстве начинают окапываться. Огонь из стрелкового оружия усиливается, и пули всё чаще врезаются в бруствер моего НП. Пора уносить ноги.
Едва мы с телефонистом успеваем уйти и подключить телефон к линии, как на том месте, где мы только что были, вздымается к небу огонь взрыва. Вовремя мы ушли! Хотя чего удивляться? Вычислили нас вполне умело…
Ну что же, пора вводить в дело оставшиеся у нас гаубицы. Даю команду артнаблюдателю, и через мгновение оба уцелевших "Виккерса" гулко ахают из овражка за спиной. Ничего себе!
Взрыв швыряет сгоревший чешский танк словно пушинку, и тот несколько раз переворачивается вокруг своей оси. На втором обороте башня слетает с погона, корпус натыкается на бронетранспортёр и замирает на месте. Мгновением спустя грохочет сдвоенный разрыв.
Немцы не выдерживают, и начинают откатываться. В спину им бьют винтовки и трофейные пулемёты, устилая обгоревшую землю серыми мундирами. Отбились! Теперь надо ждать авиацию…
Авиация не заставляет себя ждать - четвёрка тупоносых бипланов, чем-то напоминающих наши "чайки", появляется из-за облаков и устремляется к нашим окопам. Но не тут то было, не зря же нам приданы курсанты артиллерийского училища!
Ребята уже разобрались с трофейной зениткой, и навстречу врагу тянутся, словно толстые шерстяные верёвки, счетверенные трассы! Наткнувшись на огонь Flak-системы, первый из бипланов разваливается в воздухе, а остальные резко уходят в сторону…
И снова артналет…
Основные потери мы несём именно от огня пушек. Танки и другую технику мы просто не подпускаем к линии окопов, расстреливая с дистанции, недосягаемой для их пукалок. Авиация больше нас не тревожит, видимо, опасаясь зенитного огня.
Зато к вечеру появляется делегат связи с приказом отступить после появления смены. И та не заставляет себя долго ждать: через три часа нас меняет полк НКВД в синих фуражках и танковая рота на новеньких "Т-34". Оставляем им трофейное оружие и пушки, а нас отводят в тыл.
Впрочем, это громко звучит - тыл. На деле мы маршируем на десяток километров вглубь наших же порядков и устраиваемся на отдых. Нас даже кормят горячей пищей.
Однако, отдохнуть не удается - едва я успеваю привести себя в порядок, как меня вызывают в штаб дивизии. Там уже сидят полковники, подполковники и даже один генерал. Представившись, как положено, начинаю доклад:
- В течение двух суток удерживал позицию согласно приказа. Уничтожено тридцать восемь средних танков, около пятидесяти легких, двадцать шесть бронетранспортёров, до тысячи человек пехоты и сбит один самолёт. Наши потери - сорок шесть орудий, безвозвратные потери - одна тысяча сто человек, ранено - тысяча двести.
Генерал бьёт по столу кулаком:
- Плохо воюете, майор! Столько народу положили, а у врага потери мизерные!
- Мизерные, товарищ генерал?!
Я взбешён и не обращаю на предостерегающие взгляды штабных никакого внимания:
- Мизерные, говорите?! У меня ни одной зенитки! Всего двадцать ПТО было, а остальные пушки времён Первой Мировой! Людей дали - танкистов из ЗэПэ, и никаких средств противодействия вражеской авиации! У нас все потери от бомб да от артиллерии! Да если бы не трофеи, там бы все полегли, все, до последнего! С "Льюисами" против танков послали! Из сорока пулемётов только два нормальных! И ни одного нашего сокола не видели! Вообще ни одного! Мы только во время первого авианалета три сотни бойцов потеряли убитыми! Три сотни…
Генерал багровеет, бледнеет, но берёт себя в руки:
- Танкисты из запасного полка! Как! Кто посмел! Немедленно разобраться! Да у нас каждый танкист на вес золота, тем более, с боевым опытом. Обстрелянный! А их на убой? Расстреляю гада!
Затем поворачивается ко мне, продолжая у же нормальным тоном:
- А ты кто сам будешь, майор?
- Заместитель командира запасного полка майор Столяров. Принял командование частью после смерти подполковника Федорчука и полковника Каца.
- Пехотинец? Артиллерист?
- Танкист, товарищ генерал. Воевал на "Т-28" и "КВ".
- Давно на фронте:
- С первого дня.
- Кадровый?
- Так точно. Награждён за Финскую, и недавно уже за эту.
Генерал поворачивается к офицерам и показывает на меня:
- Если бы все так дрались, как этот танкист - давно бы уже немца попятили! Эх… ладно, идите, майор…
Я отдаю честь и выхожу из землянки. Закурив, спрашиваю у стоящего поодаль лейтенанта:
- А что за генерал-то:
- В штабе Еременко. Недавно прибыл…
Глава 29
…К нам пришло пополнение, однако земляков среди них не оказалось. Ребята из разных мест нашей страны, а вот мурманчан - нет. И писем из дома я давно не получал. И от брата тоже.
Сашка вообще молчун по натуре, а вот я иногда потрепаться могу. Но что меня удивило - новички не имеют офицерских званий, одни сержанты и старшины. Поэтому и живут отдельно от нас в большой казарме. Ну, это так называется "казарма", на деле-то - обычный барак, бывшие мастерские. Просто вычистили их, помыли стёкла, соорудили нары в два яруса. Всё, как и положено младшему комсоставу, кроме полётной нормы, конечно.
Недавно ещё приказ зачитали, от 19 августа сего, одна тысяча девятьсот сорок первого, года. Интересный приказ, однако - о наградах и премиях.
За десять дневных или пять ночных штурмовок - первая награда и тысяча рублей. За последующие десять - вторая награда и две тысячи. Чтобы Героя получить - тридцать вылетов днём, или двадцать ночью.
Можно и по другому. За двух сбитых немцев - правительственная награда и полторы тысячи рубликов, за пять уничтоженных самолётов врага - вторая награда и две тысячи рублей денежного вознаграждения. Ну а за восемь "мессершмитов" или "юнкерсов" - опять же, Героя Советского Союза и пять тысяч рублей. Здорово Ага, здорово, только…
…только, при вынужденных посадках с убранными шасси или других действиях, приводящих к повреждению или уничтожению материальной части без уважительных причин, виновные приравниваются к дезертирам и вредителям. Посему - подлежат суду Военного Трибунала, а там - как повезёт. Могут сразу закопать, а могут - в штрафные части, кровью вину искупать.
Мне пока ещё никто из штрафников не попадался. Хотя нашего брата - лётчиков, в смысле - туда практически не посылают. А пехота и мы - в разных местах воюем…
Зато у меня и радость есть. Небольшая, правда, но есть: я себе стрелка воздушного нашёл. Не будет же Чебатурин каждый раз со мной летать! Причём стрелок настоящий, с дальнего бомбардировщика "ДБ-3Ф". Бывший, конечно. Сбили их недалеко от нашего расположения - немного ребята не дотянули, прыгать пришлось.
А "мессер" стал их расстреливать, уже когда купола раскрылись. Пилота со штурманом - наповал, а он уцелел. Пришёл к нам весь седой, а парню - всего-то двадцать лет. Ваня Иванов, сержант ВВФ. Зато теперь стреляет метко и зло.
Только вот одна у меня проблема турель получилась отличная, и пулемёты, хоть вражеского производства, но стреляют великолепно, но… с патронами напряжёнка, причём жуткая. Хоть специально вылетай за "хейнкелями", чтобы боезапасом разжиться… кстати, вот бегут! Что, нашли Отлично! Мы всей троицей, то есть я, Сашка и Олег бежим к полуторке. За рулём сидит Иван.
Только что звонили наши соседи, истребители - сбили два "сто одиннадцатых" совсем рядом с нами, километрах в пяти. Запрыгиваем в кузов, уже на ходу проверяем личное оружие. На такой случай берём кроме личных наганов и "ТТ", в БАО пулемёт. Мало ли, вдруг немцы при падении уцелеют или на выпрыгнувших нарвёмся Ваня гонит, как наскипидаренный. Ещё бы! Уже не раз бывало: подъезжаем - а там "махра" развлекается: в воздух пуляют, а то и просто со злости подожгут. Им-то от немцев ох как достаётся…
Дорога занимает полчаса. Уфф, первыми успели! Вываливаемся из кузова, осторожно приближаемся к первому лежащему на земле вражескому самолёту. От него, впрочем, мало что осталось, как и от экипажа. Так, груда обломков, неподалеку - оторванная конечность в остатках обуви. Шмякнулся от души. Ладно, этот будем потрошить позже, а пока катим к следующему, вошедшему в землю немного поодаль, метрах в трёхстах.
Второй сохранился лучше, по крайней мере, фюзеляж почти целый. Рядом с остатками плоскости ветром колышется парашют, тоже надо будет прибрать, пригодиться на шарфики да и девочкам нашим тоже лишним не будет. Пускай шьют себе лифчики да трусики - или что там им ещё по женской части надо?
Олег проверяет не успевшего сбросить парашютную сбрую немца, затем машет нам рукой - готов. Подходим поближе. Чем его так? Вся грудь залита кровью. Неужели он смог в таком состоянии ещё и выпрыгнуть?!
Осматривается по сторонам, Сашка лезет внутрь, через минуту свистит нам - нашёл что-то интересное. Помедлив, лезу в тесный люк. Внутри достаточно светло от пулевых пробоин. Шурик стоит над пилотским креслом, где застыл мертвец и указывает на него рукой.
- Смотри, командир.
Подхожу поближе, ничего себе! Вот это наши "ястребки" отличились - такого аса ссадили! Вся грудь пилота усыпана наградами - несколько железных крестов, какие-то значки, нашивки…
Я нагибаюсь и поднимаю валяющийся на полу удобный планшет с оборванным ремешком. В нём через прозрачное целуллоидное окошко виднеется карта с аккуратно нанесёнными обозначениями. Гм, надо взять. Вытаскиваю из кармана документы убитого и портмоне из отличной кожи с золотым вензелем. Сашка снимает с руки настоящие часы люфтваффе, мечту каждого из нас: там компас, светящийся циферблат, высотомер. Я забираю себе оружие покойника. Редкая штука, настоящий маузер, с которыми наши отцы и деды революцию делали. Да, повезло нам нынче!
Прочие найденные в кабине вещи вроде зажигалки, опасной бритвы, и прочей мелочи, отдаём ребятам. Пора забирать патроны и ехать назад, в расположение. Да и пованивает здесь - мозги и кровь из разнесённой очередью головы аса забрызгали всю кабину. Противно…
Взбираемся наверх, потрошим патронные коробки. Небогато, но лучше, чем ничего. Выбираемся на свежий воздух и отдаём нашим подарки. Сваливаем ленты на пол кузова. Пора ехать назад…
Зато - бывает же! - из-под под груды обломков первого сбитого "сто одиннадцатого" вытаскиваем целых шесть лент. Сами не ожидали! Теперь и на пару вылетов хватит! Счастливые и довольные возвращаемся в полк, и я иду к Чебатурину. Надо сдать документы и карту. Майор сидит у приёмника в своей землянке и слушает радио. При моём появлении он оживляется:
- С чем пришёл, старший лейтенант?
- Да вот, за патронами ездили, товарищ майор. Там нашли…
Я выкладываю на стол планшет. "Особист" открывает сумку и начинает извлекать оттуда вещи. Карта сразу уходит отдельно, с ней поработают настоящие специалисты. Так, несколько писем. Это тоже по его части. Пачка сигарет. Майор вертит её в руках, по слогам читает: "жи-та-нес". "Житан", что ли по-нашему?
- Ого! Французские! Будешь?
Он открывает её и протягивает мне. Беру непривычную иностранную штуковину. Коричневая какая-то, но пахнет хорошо. Затем на столе появляется куча фотографий. Что ж, посмотрим на покойника.
Фашист оказывается молодым. Судя по внешнему виду, почти мой ровесник. На добротной коричневой бумаге, травленной сепией и с фигурными вырезами по краям, запечатлён истинный ариец. Высокий, белобрысый. Где-то на отдыхе, на фоне захваченных городов. Чебатурин неожиданно тычет пальцем в одну:
- Это Париж. Видишь, Эйфелева башня.
- Где? Вот это?
- Да.
Сзади немца возвышается высоченное решётчатое сооружение.
- Эту башню спроектировал и построил великий французский инженер Жан Эйфель. Ещё до Мировой войны.
- Здорово. И всё ещё стоит?
- Как видишь.
- Хороший ориентир.
Майор неожиданно смеётся:
- Тьфу на тебя! Всё тебе ориентиры, пеленги, приводы. Совсем лётчиком стал. Наверное, скоро и по земле в столовую да в сортир по азимуту ходить будешь…
Через несколько карточек улыбка сходит с его лица, да и у меня тоже. Это снято у нас на Родине. Горящие танки, разрушенные дома, убитые красноармейцы. А это что? Я не верю своим глазам, не может быть! Нет! Майор смотрит на моё лицо.
- Что с тобой? Эй, старшой, ты что?!
Я беру карточку и смотрю на запечатлённое на ней лицо, затем переворачиваю. Есть надпись, по-русски: "Моему любимому Георгу от любящей Екатерины. Помни меня". Моя бывшая невеста стала фашистской подстилкой! Как же я мог! Как не разглядел её гнилую сущность!
Сквозь шумящий в ушах гнев прорывается голос:
- Старший лейтенант Столяров! Что с вами?!
Непослушными от злости губами я выдавливаю из себя:
- Н-ничего, товарищ майор. Это я так. От злости. Вы посмотрите - это же русская. Вот надпись, видите?
Он смотрит на меня, затем на чернильные строки. Неожиданно щёлкает зажигалкой.
- Закуривай, старший лейтенант.
С минуту мы оба молчим, пыхтя трофейными сигаретами. Ничего табачок. Крепкий. Я чувствую, как меня отпускает.
- Знакомая?
- Бывшая невеста. Извините, товарищ майор, не разглядел затаившегося врага.
- Не мели чушь, Володя! Скажешь тоже… нет здесь твоей вины. Ни капли. Война, она брат такая… Словом, как проявитель фотографический работает. Выявляет натуру человеческую. Где какая гнильца в людях есть - наружу выносит. А если человек истинный - закаляет его характер. Так что… Жаль только, что кровью мы за это платим. Людской кровью…