Жуков, немного помедлив, достал бумагу и принялся писать протокол осмотра. Греков отвел в сторону Геннадия.
- Как все произошло?
* * *
Алексей слез с козел, обошел коляску, попинав ногами колеса - крепко ли держатся, качнул рукой кузов, проверяя рессоры, поправил упряжь. Скучно. Долго там они копаться будут? Бабы толкуют - убили кого-то. Не приведи Господь, еще заставят мертвяка везти в морг?! С них станется - прикажут, и все. Власть!
Везти мертвяка очень не хотелось. Боялся их Алексей. Надо было придумать, как отвертеться от этого дела.
Он подошел к милиционеру, раздвинув любопытных.
- Кобыла у меня не поена. Может, сгоняю, пока тут это?..
- Не могу разрешить, - отмахнулся милиционер, - у начальника спросить надо.
- Так ты пусти, я пойду спрошу.
- Иди, - равнодушно согласился милиционер. Поручив одному мальцу приглядеть за кобылой, Алексей пошел по дорожке сада. Где тут они? Только бы разрешили, а там видно будет. Уехал вроде кобыленку напоить…
Заметив распростертое на дорожке тело и стоящих рядом с ним на коленях доктора и молодого вихрастого парня, Алексей замедлил шаги. Главного, в кожаной куртке, видно не было. Любопытство пересилило страх. Осторожно ступая, Метляев подошел ближе и через спину доктора взглянул на лицо убитого.
- Господи Иисусе! - сдернув картуз, перекрестился побледневший Алексей - на него мертвыми, навсегда остановившимися глазами глянул Колька Псих.
- Зачем вы тут?
Извозчик быстро обернулся. Человек в кожаной куртке смотрел строго.
- Занемог… Живот прихватило… - скорчил страдальческую мину Алексей. - Отпустите за ради Христа! Милиционер вам другого возчика поймаит… А я занедужил.
- У нас доктор есть.
- Нет… - отшатнулся Алексей. - Не дамся после мертвяка смотреть!
- Да ну его к бесу! - зло сказал подошедший Шкуратов. - Пусть катится!
- Хорошо, иди. Скажи милиционеру, что я тебя отпустил, - распорядился Греков.
* * *
Сдерживая нетерпеливое желание побежать сломя голову, Метляев нарочито медленно дошел до своей коляски. Не спеша взобрался на козлы, разобрал вожжи и тронул кобылу.
И только отъехав подальше от страшного места, привстал, взмахнул над головой кнутом и погнал кобылу вскачь, нахлестывая нещадно ее тощие бока то кнутом, то длинным концом вожжей. Скорее, скорее!
Вот и спуск к Яузе, въезд на знакомую улицу, где прошло детство. Наконец-то и папашкин двор. Наскоро привязав кобылу, запаленно поводящую потными боками - надо было бы обтереть скотинку, да некогда, потом, все потом, - Алексей, даже не вытерев сапог о положенный на крыльце половик, ввалился в дом.
Родитель хозяйничал: стоя у стола, деревянной ложкой мял в миске картошку, скупо подливая из большой бутылки из-под шампанского "Редерер" подсолнечного масла, словно отмеривал драгоценную редчайшую жидкость, отдавая ее в долг без возврата.
Не в силах вымолвить от пережитого волнения ни слова, извозчик прислонился плечом к косяку, вытирая свое одутловатое, мокрое от пота лицо большим красным платком.
- Хе, Алешка! - подслеповато прищурился на него Иван Васильевич. - Чей-то ты задохся, ровно на тебе воду возили? Ну, охолони… Картоплю вот с маслицем будешь? Да чего ты дышишь-то как? Или вместо своей кобылы на себе тарантас возил?
- Папашка!.. - немного отдышавшись, Алексей наконец обрел возможность говорить. - Беда, папашка!
- Какая беда? - Иван Васильевич обессиленно сел на табурет.
- Психа зарезали! - сделав шаг к нему, свистящим шепотом сообщил сын.
- Как?.. Да откуда ты-то? Откуда знаешь? - затеребил его рукав отец.
- Оттуда… - Алексей шумно перевел дух и, схватив со стола чайник, жадно припал к носику. Долго пил; напившись наконец, поставил чайник на стол; брызгая слюной, заговорил торопливо: - В наряд меня распределили сегодня, милицию возить, у них своих не хватает, ну и подряжают нас по очереди на разъезды…
- Да не тяни, Алешка! Черт лопоухий! - простонал старый серебряник.
- Ездил я с ними сейчас. Псих там, у монастыря, лежит, зарезанный. Сам видел, доктор его аршином зачем-то мерил.
- Может, обознался? - с надеждой спросил Метляев-старший.
- Чо я, слепой или Кольку не знаю? Аж сердце захолонуло, как увидал. Чего делать будем?
- Ах ты, Господи, вот наказание-то…
Иван Васильевич вскочил, суетливо забегал по комнате, бестолково переставляя попадающиеся под руку вещи.
- Папашка! В выгребную яму надобно все кинуть, - предложил Алексей, тяжело усаживаясь на лавку у стены.
- В яму, в яму… Это же деньги, да какие, дурень! - постучал себе по лбу согнутым указательным пальцем отец.
- Не жадничай! Давай, ежели так хочешь, коль чего поценнея, отвезу себе, спрячу, а остальное в яму.
- Эва! - остановился напротив него Иван Васильевич. - Вот она, сыновья благодарность родителю! Себе захапать золото хочешь? А родитель по старости лет помирай в нищете?
- Папашка! Не в этом дело! Милиция теперича точно искать станет! На убивцев они лютые, а там и до золота могут докопаться.
- Без тебя знаю… - огрызнулся отец, мечась по комнате. - Но деньги, деньги-то какие, Господи! И все теперя прахом… Лешка! Черт лопоухий! - внезапно пришедшая в голову мысль поразила своей простотой Ивана Васильевича. - Так хорошо ведь, что прирезали его! Хорошо!
- Ну да, чего уж лучше, - Алексей скорчил кислую рожу, потом покрутил пальцем у своего виска. - Рехнулся ты, папашка, совсем!
- Не, не… - замахал на него руками отец. - Дурень! Теперь эти, кто Кольке золото давал, ко мне не придут! Понял?
- Да? А ежели придут? Тогда, как Псих, кончишь, - набычился сын.
- Скажу, что он все забрал, и дело с концом.
- Не поверют… - Алексей тяжело вздохнул. Перед его глазами до сих пор стояло мертвое тело, распростертое на дорожке старого монастырского сада.
- Поверют, поверют. Психа нет? Нет! А спрос с него, в первую голову. Скажу, забрал - и все, - не унимался старик, никак не желавший расставаться с золотом.
- Папашка, а вдруг ВЧК, уголовка нонешняя? Милиция?
- Ну и шут с ними! Золотишко все одно наше будет! Шубу себе на хорях справлю, торговлишку заведу…
- Найдут, папашка!
- Не найдут! - упрямо выставил козлиную бородку Иван Васильевич. - Господин жандармский ротмистр да полицейский пристав с чинами сыскной полиции при царе-батюшке куда умнее этих были. Головы! В университетах обучалися! И то не нашли. А этим куда-а… - он пренебрежительно махнул рукой. Завертелся по комнате, шаря вокруг себя глазами. - Где он? Ага, вота!
Старый серебряник поднял топор, подал сыну.
- А ну, вынай порог у двери!
- Ты чо, папашка?!
- Делай, что говорю! - визгливо прикрикнул Иван Васильевич. - А я пойду горн вздую. Пиджак свой сыми, землю для формы готовить будешь…
* * *
Кино родилось 28 декабря 1895 года в Париже, на бульваре Капуцинов, в подвальчике "Гран-кафе", где состоялся первый сеанс ленты, отснятой братьями Люмьер. Через полгода кино уже было в России.
В доме шесть по Большой Дмитровке 18 мая 1896 года в помещении театра Солодовникова состоялся первый в России киносеанс. А в 1904 году открылся первый кинотеатр на углу Столешникова переулка и Петровки. И начали кинотеатры расти, как грибы, - дело оказалось доходным, а публика весьма охочей до нового зрелища. Появился "Синематографический театр" на Страстном бульваре, потом в гостинице "Метрополь" открыли кинотеатр "Модерн", "Ампир" на Арбате и "Ампир" в Марьиной роще - излюбленном месте гуляний небогатых москвичей, "Гранд-электро" на Тверской и на Сретенке, который потом переименовали в "Большой Московский", как некогда популярный трактир. В четырнадцатом году на Чистых прудах построили "Колизей", на Садовой-Сухаревской - "Форум", на Тверской открылись "Прогресс", "Сфинкс", "Колибри", "Аполлон", "Амур", "Миньон"…
Греков и Шкуратов шли в кино. Вернее, к кинотеатру "Великий немой", где постоянно обретался некий Фома - Кузьма Фомичев, называвший себя свободным анархистом, дружок убитого Кольки Психа.
После убийства карманника арестовали всех, кто находился на "малине" Паучихи, но никто из них ничего толком не знал. Только Сенька Бегемот, плача пьяными слезами, твердил, что Кольку прирезал не кто иной, как Фома. Он так и пошел в камеру, сопровождаемый милиционером, размазывая по лицу пьяные слезы и сопли.
Вспоминая эту картину, Федор поморщился: сколько же грязи осталось в наследство от самодержавия и Временного правительства! Тот же Сенька - здоровый сорокалетний мужик, ему бы работать, а он? Давно надо было прихлопнуть этот притон в Дубровках, и вот наконец прихлопнули.
- Я вчера Пушкина кончил читать, - отвлек его от размышлений Генка, - все как есть, полное собрание сочинений прочел. От корки до корки. Ничего писал, подходяще. Раньше не до того было, а теперь как свободная минута, так читаю. Еще Достоевского прочел. Как раз по нашей части - "Преступление и наказание".
- Ну и как? - улыбнулся Федор.
- Классового сознания у Раскольникова не было. Чутьем знал, что не так все, что эксплуататоры жизнь в засилку взяли. А действовал прямо как анархист.
- Думаешь, можно было ему объяснить, как надо?
- Ха! А кто же ему тогда объяснил бы? Но мне это меньше понравилось. Вот про французскую революцию - это да, сила! Какие люди: Марат, Робеспьер! Но пролетариат ихний больно темный был, потому им и свернули шею. Наполеон - это ж чистая контра! Второй Корнилов.
- Много всего там было. Фуше, например.
- Кто такой? Не знаю.
- Жозеф Фуше? Французский министр полиции. И вообще очень скользкая личность. Он то за одних был, то за других.
- Помутил, в общем, воду, - подытожил Генка. - Мало еще знаю, ой мало. Как думаешь, учиться будут направлять? Я бы попросился. Но сначала гада этого поймаю, который от меня у монастыря ушел.
- По-моему, Фома… Вон, гляди, лохматый, - Федор показал на нечесаного парня в темной рубахе, толкавшегося около касс.
Пробравшись сквозь толпу, они подошли к Фоме. Греков тронул его за рукав:
- Здорово, Фома!
- Привет… - Фомичев недоуменно оглянулся. Незнакомые фраера. Один даже в кожанке… В кожанке!
Фома, резко оттолкнув Федора, кинулся в сторону. Шкуратов едва успел его поймать за руку. Фома взвыл:
- Пусти, сломаешь!
- А ты не бегай, - назидательно сказал Генка. - В МУР поедем…
* * *
- Что я тебе, начальник, костью в горле стал? - Фома сидел на стуле в кабинете Грекова, притихший, сгорбившийся, уронив руки между колен. Пальцы мелко дрожали, выдавая скрываемое волнение. - Кому Фома добра не сделал?
- Откуда крест у тебя? - поинтересовался Шкуратов, отвернув полу пиджака Фомы.
- Нельзя, что ли? Ношу в знак отрицания религии.
- Где взял?
- Где взял, там больше нету, начальник. Кореш подарил.
- Крест краденый, Фомичев, - спокойно сказал Греков. - В Вахрушенской церкви украли. Знаете об этом?
- Я?! Откуда мне знать? Нужен тебе, так на, забери… - Фома быстро снял через голову цепочку и швырнул крест на стол. - Возьми символ порабощения и дурмана! Могу идти?
- Рано собрался, - Шкуратов повертел в руках отобранный у Фомы нож.
- Это хлеб резать, - с ухмылкой пояснил Фома. - Что еще?
- Скажите, Фомичев, где вы были позавчера ночью?
- Заладили, скажи да скажи… А я помню? Я вот тоже могу тебя, начальник, спросить: где ты был на прошлой неделе во вторник? Ты помнишь? То-то… Мне незачем запоминать.
- Скоро выясним, есть зачем или нет. Пятна какие-то странные на лезвии. Это не кровь, а? - поинтересовался Геннадий.
- Может, я куря зарезал или порося… - скорчил шутовскую рожу Фомичев.
- Или Кольку Психа, - закончил за него Греков.
- Ты чего, начальник? Сам псих? Зачем мне его резать?
Фома выпученными от страха глазами уставился на Федора. Непослушными пальцами нащупал пуговицы на вороте рубахи, попытался расстегнуть. Не вышло. Рванул, оторвав. Тяжело заходил кадык на жилистой шее, покрывшейся липким потом.
- Хотя бы за крест.
- Не золотой он, - быстро ответил Фома, - не золотой - серебряный, только позолоченный…
- Откуда знаешь?
- Проверял… - Фома с натугой проглотил тугой комок, застрявший в горле, перевел глаза с Федора на Шкуратова и обратно, ища в их лицах сочувствия. - Не убивал я его… Нет на мне таких делов, чтобы убивать. Ошибка это.
- Потрудитесь тогда объяснить, откуда крест. Скажете, в карты выиграли? Старая песня… Церковь вместе с Психом брали?
- Не был я там! Сроду на такие дела не ходил. Отпустите за ради Христа!
- Не могу, Фомичев. Крест краденый есть, нож со следами крови. Не помните, где были… Придется задержать до выяснения, - развел руками Греков.
- Подарил он мне крест, Колька… - быстро облизав языком пересохшие губы, сказал Фомичев. - Встретились недели три назад у "Великого немого", тогда и подарил. Дело, говорил, хорошее могу предложить. Легаши, то есть, извините, гражданин начальник, милиция, стало быть, уголовная, делом этим не интересуется, а куш приличный. Я, сколько, говорю, это - приличный-то? А он не сказал. Крест вот подарил, а не сказал… Я говорю: зачем мне крест? Продашь, сказал, и ответ дай о деле. Думать, мол, долго некогда. Пока будешь думать, все дела кончатся, и быть тебе без взяток, и не мельтешись, мол, уголовке ты будешь без надобности. Вот и получилось - "без надобности"…
- А дальше? - заинтересованный рассказом Фомичева, спросил Греков.
- Не наши его шлепнули, точно! - убежденно прижал руки к впалой груди Фома, - чужой кто-то. Наши его все как пустого балабона знали, ну, морду могли набить по пьянке, а чтоб прирезать? Не-е… Наши бы не стали. Поперек дороги чужому встал. Или в большие дела попутался… Думай, говорил. А что мне думать, я не лошадь. Вы меня не обманываете, что Кольку прибили?
- Резону нам нет, Фомичев, обманом заниматься.
- Ага, оно, конечно, так… - согласился Фома. - А ответ он дать велел через Татарина.
- Знаю такого… - мрачно кивнул Шкуратов.