"Погиб! - мелькнуло у меня в голове. - Тот, который первым ворвался на правый берег Днепра, тот, кого я больше всех сейчас хотел увидеть, пал! А я ничего не знаю о нем, о его подвиге. Что я напишу о нем?" И, обгоняя бегущих рядом бойцов, тороплюсь туда, где сражаются еще двое из отважной четверки - Иванов и Семенов. Но в водовороте ночного боя трудно кого-нибудь найти. А тут навстречу из-за хаты выскочила группа гитлеровцев. Бежавшие вместе со мной автоматчики заметили их и открыли густой огонь. Кидаюсь на землю рядом с ними и даю очередь из своего ППД. Несколько фашистов замертво падают, остальные убегают за хату.
Тем временем на берег высаживались новые группы автоматчиков. Советские воины делали героические усилия, чтобы прочно закрепиться на правом берегу.
Близился рассвет. Звезды бледнели и гасли, растворяясь в светлеющем небе. Гвардейцы с каждым часом наращивали свои силы, действовали смелее, энергичнее.
В который раз они устремлялись в атаку, упорно продвигаясь в глубь плацдарма. Но вот перед ними оказалась отвесная стена. Как взобраться на нее? За что зацепиться? Каждый понимал: оставаться внизу нельзя. Задерживаться - тоже опасно. Дело решали минуты, даже секунды.
- Становись мне на плечи! - подбежав к стене, крикнул один из бойцов - Сергей Орлов, который отличался необычайно высоким ростом.
И в то же мгновение солдаты стали быстро взбираться на плечи воина-богатыря, а затем и на стену, преодолевая неожиданно вставшее перед ними препятствие. Бойцы, действовавшие рядом, тут же повторяли этот прием. И враг попятился, уступил еще одну пядь захваченной им земли. Это было сейчас самое главное: хоть на шаг, но только вперед. Вскоре гвардейцы цепью ворвались в село. Жаркая борьба шла за каждую улицу, за каждый дом. В ожесточенной схватке был разгромлен штаб вражеского батальона, захвачены склады с боеприпасами и несколько исправных грузовых автомашин.
Взошло солнце четвертого дня сражения. И тут я спохватился, что занялся не своим делом, ввязался в бой, а ни строчки еще не написал в своем блокноте. Забежав во двор отвоеванной у гитлеровцев хаты, сел на колоду под вишенкой и стал писать обо всем, что видел. Когда я наскоро набросал фрагменты будущей корреспонденции о воинах-гвардейцах, которые первыми форсировали Днепр, передо мной встал вопрос: как передать это в редакцию? Паром, конечно, еще не работал, радиосвязи не было. Значит, снова переправляться через реку самому под почти непрерывной бомбежкой "юнкерсов" и фланговым огнем вражеских пулеметов.
Первую попытку перебраться на левый берег Днепра мы предприняли с тем же Сергеем Орловым, связным командира батальона. Среди своих сослуживцев он выделялся большой физической силой и выносливостью.
До войны, по его рассказу, он занимался спортом и легко на турнике "крутил солнце".
- Ну как, переберемся? - спросил я Орлова, садясь в лодку.
- Это мы запросто, - ответил Сергей не задумываясь.
Вначале действительно все шло хорошо. Мы бесшумно и быстро удалялись от берега. Справа и слева от нас падали снаряды, поднимая водяные фонтаны. Вначале противник вел огонь просто по реке, или, как говорят артиллеристы, бил по площадям. Однако стоило нам только выплыть на середину реки, как вдруг где-то сзади гулко заработал вражеский пулемет. Пули со свистом проносились совсем близко от нас, несколько впереди, пунктиром очерчивая линию своего соприкосновения с водой. Мы не успели придержать лодку, как оказались в зоне огня. Гитлеровцы дали новую длинную очередь. В то же мгновение, издав слабый стон, Орлов выронил из рук весла. Голова его как-то неестественно склонилась на плечо, и он тихо повалился на правый борт лодки. Она вдруг резко развернулась и поплыла вниз по течению. Я обеими руками с силой нажимал на правое весло, чтобы скорее выйти из-под огня противника. К счастью, в этот момент с нами поравнялась другая лодка. Она шла с левого берега навстречу нам и еще не успела достичь зоны пулеметного огня. Товарищи помогли перетащить Орлова в свою лодку, а нашу, пробитую пулями, взяли на буксир. Поневоле пришлось вернуться обратно на правый берег и начинать переправу сначала.
Вторая и третья попытки переплыть Днепр также не увенчались успехом.
С наступлением темноты мы снова отправились в путь. На этот раз он проходил несколько севернее. Фланговый пулемет врага нам уже не угрожал: его уничтожили советские артиллеристы. Теперь донимали гитлеровские минометчики. Освещая реку ракетами, враг довольно точно бросал мины. Мы продолжали плыть: другого выхода не было. Сидевшие на веслах бойцы, которых я никогда не видел раньше и не встречал позже, старались изо всех сил. Они знали, что переправляют корреспондента, и рисковали жизнью. Знали, что мне во что бы то ни стало нужно было добраться до левого берега.
И вот мы наконец добрались. Уже почти у самого берега близко разорвалась вражеская мина, осколки изрешетили лодку. Тонкие струйки воды быстро наполняли продырявленную посудину. Но опасность уже миновала. Еще одно усилие, и мы были на берегу.
Придерживая рукой корреспондентскую сумку, я поспешил в редакцию. Готового материала у меня было мало, но я полагал, что за вечер все напишу.
Редактор, выслушав мой доклад, мимо ушей пропустил мою просьбу дать целую полосу о героях дня и, протянув руку, попросил только корреспонденцию, о которой я сказал, что это будет лишь вступление ко всей полосе. Он молча прочел эту корреспонденцию. Что-то поправил и отдал на машинку. А мне кивнул:
- Отдыхайте, завтра снова за Днепр.
- Товарищ полковник, а как же с остальным материалом? - несмело спросил я.
Редактор посмотрел на меня и сочувственно улыбнулся:
- Я понимаю, у вас материала на несколько номеров. Но и другие привозят по столько же. Вон Орехов передал мне два очерка и подборку на полосу. И знаешь, откуда передал? С операционного стола.
- Что с ним?
- Я из всего этого смог поместить только несколько строк - подтекстовку под фотографией героев. А корреспондент остался без ноги.
Я стоял совершенно ошарашенный, сбитый с толку этими словами.
- Как? И это… Ради нескольких строчек?!
- Да. Именно ради нескольких строчек, - вставая из-за стола, печально произнес редактор. - Одни идут на смерть, чтобы освободить еще несколько пядей родной земли, принести свободу народам, спасти жизнь на земле. А вот мы, журналисты, ради нескольких строчек… Но эти строчки вдохновляют на победу…
На второй день в газете "За честь Родины" под заголовком "Герои-комсомольцы переправились первыми" была напечатана моя корреспонденция с Правобережья. Весь фронт в тот же день узнал о подвиге воинов-комсомольцев Василия Иванова, Николая Петухова, Ивана Семенова, Василия Сысолятина и других бойцов, которые первыми форсировали Днепр и самоотверженными действиями помогли создать букринский плацдарм.
Имена четырех гвардейцев стали еще более известны после того, как Указом Президиума Верховного Совета СССР им было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. О них узнала вся армия, весь народ. Поэт Александр Безыменский, работавший в то время в нашей газете, написал о них песню, которую фронтовики тут же подхватили:
Поправив бинты перевязки кровавой,
Спросил командир боевой:
- Кто первым рванется на берег на правый
Сквозь толщу стены огневой? -
И, сталь автомата воинственно тронув,
Шагнул Сысолятин вперед,
И с ним Иванов, Петухов и Семенов -
Лихой комсомольский народ…
Четыре героя на береге правом
Врага отвлекали стрельбой,
А наши полки навели переправу
И ринулись в яростный бой.
На лютых врагов, не жалея патронов,
Летел Сысолятин вперед,
И с ним Иванов, Петухов и Семенов -
Лихой комсомольский народ.
И когда в самых отдаленных подразделениях нашего фронта я вновь и вновь слушал эту песню, невольно вспоминались слова редактора о судьбе журналиста на войне, о цене нескольких газетных строчек…
* * *
Отдыхать долго не пришлось. Вечером я получил задание присоединиться к танкистам, которые в эту ночь должны были форсировать Днепр на другом участке реки.
В березняке, где были замаскированы наши танки, я увидел высокого, на вид угрюмого гвардии старшину, тяжелой походкой шедшего мне навстречу.
- Трайнин! - воскликнул я с радостью. - Петр Афанасьевич! Живой?!
Огромными, железно-цепкими руками Трайнин обнял меня, не говоря ни слова. Таков он всегда - молчаливый, с виду суровый, а на самом деле милейшей души человек.
- Все такой же могучий, несгораемый! - отойдя на шаг и раскинув в восторге руки, говорю ему.
- Несгораемый, оно, может, и верно, а насчет воды… - И он шепнул мне доверительно: - Плавать не умею.
Я почему-то искренне этому обрадовался и тоже в самое ухо признался, что страдаю этим же пороком. Но тут же добавил, что на правом берегу уже был и даже пытался добраться вплавь.
Трайнин махнул рукой и улыбнулся озорно, по-мальчишески:
- Ну, если и ты не плаваешь, тогда обязательно переплывем!
- Понтонов нет? - спросил я.
- Делаем, - гордо ответил он и повел меня знакомить с друзьями, членами экипажа.
Имя механика-водителя Трайнина, бывшего тракториста, было широко известно на фронте. Он участвовал в битве под Москвой, освобождал Воронеж, совершал дерзкие вылазки против фашистских танков на Курской дуге и теперь привел свою машину на украинскую землю. Его умелые и отважные действия были неоднократно отмечены правительственными наградами.
О подвиге, за который Петр Афанасьевич получил первую награду, было рассказано в одном из номеров нашей газеты.
Случилось это на воронежском направлении. Танковая часть, в которой служил Петр Афанасьевич Трайнин, вела ожесточенные бои против фашистской механизированной дивизии. У врага было многократное превосходство в силе и технике. К тому же фашисты обладали большим опытом ведения танковых боев. И все же советские танкисты не отступили ни на шаг.
Бой начался ранним утром и не умолкал до вечера. Уже пылали десятки вражеских машин, пытавшихся пробиться сквозь нашу оборону, сотни фашистских трупов устилали землю. Большие потери были и на нашей стороне. Вскоре случилось самое страшное: кончились боеприпасы. Огонь прекратился.
Гитлеровцы это сразу почувствовали и решили вплотную приблизиться к нашим уцелевшим тайкам, чтобы в упор безнаказанно их расстрелять.
В этот ответственный момент боя Трайнин, оставшись один в танке, смело, на виду у "всех, первым повел свою машину навстречу врагу. Прошли считанные минуты, и над полем боя раздался необычный, рвущий перепонки звон металла. Ударом огромной силы Трайнин остановил, а затем перевернул вражескую машину. Продолжая двигаться вперед, он настиг вторую и так же быстро разделался с ней. Его примеру последовали другие танкисты. Гитлеровцы вынуждены были отступить.
Этот подвиг Петра Афанасьевича Трайнина был отмечен командованием: он получил орден Отечественной войны II степени.
В другой раз на поле боя сложилась еще более трудная обстановка. В тяжелой схватке с врагом танк Трайнина был подожжен снарядом. Сам Трайнин ранен в обе руки. Серьезное увечье получил заряжающий (ему оторвало ступню), а командир был убит. Но и тогда Петр Афанасьевич не растерялся. Он принял единственно правильное в этой обстановке решение: направил пылающий танк на огневые точки врага. Ошеломленные гитлеровцы побросали свои орудия и удрали. Раздавив несколько фашистских пушек, Трайнин сбил с танка пламя и спас от гибели экипаж.
И вот наступил долгожданный день: танк Петра Трайнина вместе с другими вышел к Днепру. Танкисту хотелось сразу, без малейшей задержки, без отдыха и сна устремиться на правый берег. Но… танк - не человек. Он не может держаться на воде, не может быть переправлен на подручных средствах, на лодке и даже на небольшой барже. Нужен был паром или мост. А время не ждало. Там, на правом берегу, вели неравный бой наши пехотинцы - горстка советских храбрецов, которые первыми форсировали Днепр, захватили небольшой плацдарм и героически удерживали его. Надо спешить. Дорог каждый день, каждый час, каждая минута.
И друзья Трайнина решили сами соорудить паром из бревен, используя для этого как тягловую силу свой могучий танк. Я увидел, что это нелегкий труд, требующий большого умения, находчивости и мужества. Все работы производились при строгом соблюдении правил маскировки. К счастью, все прошло благополучно.
Смеркалось, когда паром спустили на воду. Погрузить тяжелую машину без пристани было нелегко. Но танкисты проявили филигранное искусство. Точно в полночь танк погрузили на паром, глубоко вдавив его в воду. Со стороны казалось, что все это неуклюжее нагромождение пойдет ко дну от малейшей волны. Но вот "каравелла", как окрестили свое сооружение танкисты, благополучно отчалила от берега.
- Выше паруса, братцы! - подбадривал друзей Петр Афанасьевич.
Я уже заметил, что он неразговорчив лишь в спокойное время, а в трудную минуту он может и пошутить и побалагурить. И, видно, в этом была тайна его командирского обаяния.
- Давай, пожалуй, перейдем на нос бригантины, будешь лоцманом, раз уж ты побывал на той стороне, - сказал он мне, и мы перешли на передний угол парома. Тут он опять мне шепнул: - Только ты моим орлам ни-ни, что плавать не умею. Засмеют…
- Петр Афанасьевич! Смотри, что там? - я невольно присел, разглядывая что-то темное, плывущее нам наперерез.
Трайнин тоже присел и вдруг прыснул в кулак:
- Повара идут на таран!
И на самом деле, это двигалась солдатская походная кухня со всеми ее атрибутами. Она держалась тоже на бревнах, наскоро связанных, видно, самими поварами. Кухня проплыла так близко, что нас обдало горячим, щекочущим запахом гречневой каши.
- А что, котелок нашим ребятам на том берегу сейчас нужен не меньше, чем ящик снарядов, - кивнул Трайнин.
Выше по реке еще один танк. А дальше темнели еще и еще.
И вдруг небо и вода вспыхнули ослепительным светом. И все вокруг взбудоражилось громом и молниями.
Увидев, что советские танки переправляются через Днепр, гитлеровцы открыли бешеный артиллерийский и минометный огонь. В воздухе появилась авиация.
От густо падавших снарядов Днепр кипел, бушевал, сильно раскачивая наш ненадежный корабль. Бойцы изо всех сил работали шестами. Оставив меня на посту впередсмотрящего, Трайнин тоже взял шест и начал усиленно грести. Мы теперь уже не смотрели на взрывы, что совсем рядом вздымали в небо огромные смерчи воды, не обращали внимания на вой, визг и лязг железа, наполнившие воздух. Важно было гнать плот к правому берегу, туда, где под кручами сражаются наши, где нас ждут как верных, надежных защитников.
И вот вздох облегчения. Трайнин подходит ко мне, мокрый с ног до головы, но счастливый. Плот вышел из зоны огня. Мы у правого берега Днепра.
Но не успел экипаж вывести свою машину на твердую землю, как впереди послышался гул и лязг немецких танков.
- Скорей! Скорей! - слышалось то там, то тут на берегу, где один за другим причаливали такие же паромы с нашими танками.
И с ходу несколько грозных тридцатьчетверок ринулось в бой.
Меня, как я ни просился, Трайнин не взял к себе в танк: просто не было места.
- Вон цепляйся к поварам. Там теплее, и при свете уголька, гляди, что-нибудь и напишешь, - шутливо ответил он и нырнул в люк машины.
Я долго смотрел вслед умчавшейся железной громадине и суеверно сказал:
- Ни пуха тебе, ни пера, Афанасьич. Жми вперед, с победой!
Проводив танкистов, я и впрямь направился к поварам. Но кухни уже не было видно. Повара тоже ушли куда-то вперед, где их ждали проголодавшиеся бойцы, несколько дней жившие на сухом пайке.
Я хотел присесть тут же на берегу и, что называется, по горячим следам написать статью о переправе танкистов, но вдруг заметил впереди частые орудийные вспышки. Догадавшись, что это наша противотанковая пушка, я направился к ней. Было еще темно. Под ногами ничего не видел и шел наугад. Неожиданно зацепился за провод. Я остановился, чтобы разобраться, чья это связь: наша или вражеская. Держась за шнур, прошел метров десять по направлению к батарее и почувствовал, что впереди он за что-то зацепился. Нагнулся и увидел труп. Присев на корточках, нащупал погоны нашего связиста, лежащего ниц. На спине его чернела рана. Умирал он, видно, долго и мучительно. Я решил вытащить из-под него провод, который, как я считал, он придавил своим телом. Но шнур не поддавался. Я рукой проследил до того места, где он был придавлен, и вздрогнул: концы разорванного провода были намертво зажаты зубами погибшего. Убедившись, что повреждение связи исправлено надежно, хотя и очень дорогой ценой, я достал из кармана героя-связиста документы для передачи командиру. Встал и, сняв фуражку, мысленно поклялся написать о нем очерк. Все необходимые данные занес себе в блокнот.
На позицию артиллерийского взвода я прибыл, когда уже совсем рассвело. Гвардии старшина Агеев, глянув на мое удостоверение, кивком указал на окопчик: мол, залезай и отдыхай. Черные от усталости и пыли, с воспаленными глазами, бойцы напряженно смотрели на пригорок, из-за которого выползали фашистские танки.
- Один, два, четыре, десять, пятнадцать… - считал Агеев железным голосом, потом бросил считать и сам встал за орудие. Страха уже не было, исчезла и растерянность.
Высоко подняв голову и покусывая нижнюю губу, этот совсем еще юный командир, казалось, решился на что-то такое, от чего содрогнутся даже самые отчаянные враги. А танки двигались грозной, смертоносной силой. В окопе осыпалась и тряслась земля. Но Агеев мужественно стоял - высокий, стройный, словно неуязвимый для пулеметов врага.