Десятого января офицер явился к Марии не в обычном своем мундире, а в добротном крестьянском кожухе и шапке-ушанке. Он похвастался, что снял их с убитого им партизанского командира.
- Завтра опять поедем ловить партизан, - добавил он, вытягивая из карманов бутылки с пивом, флягу со шнапсом.
- Выпьем, фрейлейн, за наш завтрашний успех! - провозгласил он и одним духом проглотил стопку шнапса.
Он пил стопку за стопкой, Мария только пригубливала. Потом, как бы невзначай, она спросила, в каком же месте намечена завтрашняя операция.
Захмелевший офицер невнятно, с сильным немецким акцентом буркнул какое-то название. Вскоре он задремал, сидя за столом.
Мария ждала прихода Тани и сопровождавшего ее паренька, моля судьбу, чтобы они не слишком задерживались. Возможно, Таня сумеет выпытать у офицера побольше, если уж не удалось избежать этой встречи. Только бы их ничто не задержало.
Раздался условный легкий стук. Отворяя дверь, Мария коротко сообщила Тане о своем госте, о намеченной на завтра неведомо где карательной операции.
- Беги за шнапсом, парень, - распорядилась Таня. - Надо ему добавить.
Она сунула юноше в руку несколько марок.
- Возьми позабористее. Можно самогону…
Офицера разбудили. Когда он продрал глаза, его бурно приветствовали Таня с товарищем, уже притащившим новую бутыль.
- Какая встреча! - воскликнула Таня. - За такую встречу грех не выпить.
Она затораторила по-немецки, что они идут на вечеринку, решили зайти за Марией. Будет очень весело - музыка, танцы, хорошие девушки. Они особенно будут рады такому кавалеру.
Офицер отрицательно качал головой. Нет, нет, ему предстоит на рассвете выехать из Минска. Важное дело.
Мария беззаботно, снова как бы невзначай, спросила, куда же это решил отправиться дорогой гость. Офицер повернулся к ней, в глазах его блеснуло торжество.
- Фрейлейн Мария, - произнес он с расстановкой, - вам не кажется, что этот вопрос вы уже задавали? Ответ вам показался неразборчивым, не так ли? И вам очень хочется, чтобы я повторил? Попозже, хорошо?
- Ну что у вас за скучные разговоры! - вмешалась Таня, бросив быстрый взгляд на обомлевшую Марию. - Право же, пойдем с нами. Не откладывайте на завтра то, что можно сделать сегодня. Доблестный солдат в дни войны никогда не знает, что ждет его завтра. И ждет ли вообще… Ну, пойдемте!
И уговорили. Все вместе вышли на темную улицу, прошли несколько кварталов. Здесь, возле пустынного парка, удобнее было действовать.
Юноша, спутник Марии, поднес свой пистолет к уху карателя, нажал курок. Осечка!
Фашист рванулся - с обеих сторон его крепко держали под руки Таня и Мария-маленькая. Он готов был крикнуть, но Таня расхохоталась задорно, весело:
- Позор! Офицер, да еще из таких войск, зовет на помощь после двух рюмок в дружеской компании. Вас засмеют… Испугались шутки.
Шедший позади юноша выбросил негодный патрон, подошел вплотную к карателю и выстрелил. На сей раз осечки не произошло.
Выстрел был бесшумным.
Фашист упал замертво. Нужно было немедленно расходиться, но предварительно решили инсценировать ограбление. Убитого раздели, одежду унесли, чтобы немедленно сжечь.
Наутро жандармы и полиция обнаружили труп. Они, по-видимому, сочли, что это обычное убийство с целью ограбления.
Среди любопытных, что пришли посмотреть на убитого, была и участница казни - Таня. Вместе с Леной Ильиной, племянницей Тамары, они стояли в толпе, прислушиваясь к разговорам немцев. Ничего особенного. Но вот один из офицеров опознал в убитом капитана, еще накануне принимавшего участие в расстреле пойманных партизан. Оказывается, он даже не выезжал никуда, не рисковал жизнью в стычке с партизанами - он их расстреливал пойманных, со связанными руками.
Однако это плохо, что его опознали. Таня встревожилась. Знал ли кто-нибудь из карателей о встречах убитого с медсестрой Марией и ее знакомыми?
Опасность угрожала прежде всего Марии-маленькой. Она оказалась под ударом. Следовало немедленно принять меры предосторожности.
КОГДА ПРИХОДИТ БЕДА…
Невесело начался 1943 год для претендентов на мировое господство. Сводки Советского Информбюро переходили из рук в руки, из уст в уста. Таня, старавшаяся почаще бывать среди гитлеровских офицеров и солдат, видела угрюмые лица, слышала немало проклятий в адрес фюрера. Все тоскливее становилось на вечерах в "Зольдатенхаус". Собравшиеся шепотом передавали друг другу, что под Сталинградом отборные немецкие части разбиты наголову. Взят в плен сам фельдмаршал Паулюс. В Германии вывешены траурные флаги…
И все же немецкие власти в Белоруссии всеми силами цеплялись за ускользающее могущество. Те же самые офицеры, что накануне так скорбно сетовали на судьбу, проклинали ненужную бойню, наутро отдавали приказы об аресте первого попавшегося человека, о новых карательных операциях.
Крупные неприятности выпали на долю Тани и ее друзей по подполью.
Убийство гитлеровского карателя не прошло незамеченным. Оказалось, что этот капитан давно уже сообщил командованию о знакомстве с Марией Жлобой и о своих подозрениях. И когда он пьянел, и когда задремывал на стуле - все это была искусная игра: что ему там бутылка шнапса или две-три бутылки пива! Проспиртованный насквозь, он, похоже, вообще никогда не пьянел - так, во всяком случае, сказала Марии соседка, удивленная исчезновением своего ученика - будущего помещика. Выпив шнапса, он, по ее словам, только трезвел: гораздо лучше читал и говорил по-русски.
О том, что начались поиски медсестры Марии, Таня узнала от верных людей и сразу же побежала в больницу. Марию удалось вызвать на несколько минут с дежурства. Считанные минуты. Трудно было предвидеть, кто кого опередит - Таня врагов или они ее.
Опередила Таня:
- Тебя могут взять с минуты на минуту. Бросай все. Немедленно уходи…
Таня исчезла…
Но не каждый способен в подобные минуты уйти, не оглянувшись, от родного дома, отсечь прошлое. И Мария решила зайти в последний раз в свою узенькую комнатку, унести самые необходимые вещи, забрать оружие.
Она даже успела все это сделать, но суждено было случиться беде. Поспешно уходя из дому, Мария выронила из непрочно, второпях завязанного узла муфту со своими письмами и фотографиями.
Все это попало в гестапо.
На другой день фотографии Марии, увеличенные, размноженные, расклеили по городу. За ее голову было обещано крупное вознаграждение.
Возле дома, где она жила, в больнице, где работала, полиция устроила засаду. Авось потянет ее на поиски муфты либо к кому-нибудь из товарищей по работе. Может, за медикаментами придет - уже стало известно, что Мария нередко уносила из больницы бинты, вату и разные лекарства.
Враги не ошиблись…
На стенах, на городских оградах висели объявления - с них глядело на прохожих живое, смелое лицо двадцатилетней медсестры. Еще не знавшая об этом Мария решила попрощаться с друзьями из больницы: она любила и работу свою, и людей, с которыми была связана не первый год. Даже вчерашнего неожиданного бегства она не могла себе простить. Как там обошелся без ее помощи врач, который должен был оперировать молодую девушку?
Она уже приближалась к проходной будке больницы. Еще несколько мгновений, несколько шагов…
Было семь часов утра. Только светало.
Сидевшие в засаде полицейские дремали. Навстречу приближавшейся Марии выбежала пожилая женщина, врач больницы.
- Зачем ты здесь? Уходи! В проходной засада.
Чудом Мария избежала гибели. Несколько дней она скрывалась у Юркевичей. Потом ее переправили к партизанам. И если раньше Таня с тревогой смотрела на развешанные по городу объявления, а лицо Марии на увеличенном портрете казалось страдальческим, то теперь она едва уловимо улыбалась портрету и Мария вроде бы отвечала ей легкой ободряющей усмешкой: пусть, мол, ищут понапрасну, пусть бесятся…
Едва пережили одну неприятность - произошла новая.
Костя Сумец, подружившийся с Ковалевым, ставший одним из помощников Таниных друзей, - однажды они даже ходили вместе подавать сигналы советским самолетам, бомбившим станцию Минск, - неожиданно попал в пренеприятную историю.
Немецкий офицер, приставленный наблюдать за порядком в батальоне нечто вроде воспитателя или надзирателя, - обнаружил у Сумца под подушкой газету "Известия" двухмесячной давности.
Вызванный на допрос к начальству Сумец твердил, что газету ему кто-то подсунул, что он ее видеть не видел. Если б нашел, сам немедленно сообщил бы начальству. Ему не верили.
И снова на выручку попавшему в беду товарищу пришли друзья.
Они доказывали, что Сумец непогрешим, что газету ему действительно подсунули. Пришла нежданно-негаданно и поддержка со стороны туповатого служаки Гришки. Очень довольный, что оказался в центре внимания, он рассказывал, будто в самом деле кто-то шныряет по чужим койкам. Он, Гришка, давно это примечает, но до поры помалкивает, потому что надо же того выследить. И он берется, выследит.
Трудно было понять, пожалел ли он Костю Сумца или сам верил тому, что говорил.
Виноват же во всей этой истории был один неопытный солдат. Сумец доверял ему и дал почитать газету, тайно принесенную в казарму. Солдат, вместо того чтобы вернуть газету Сумцу в руки, положил ее под подушку.
На этот раз Костю выгородили, но он попал под подозрение. За ним стали следить.
- Ну нельзя же так, понимаешь? - строго выговаривала Косте Таня. Самое опасное, если после одной-другой удачи мы становимся излишне самоуверенными. Не считай врага глупее себя. Он идет по твоему следу - не оставляй следов. Почему ты не забрал газету на другой же день? Забыл? Как видишь, такая забывчивость может стоить жизни. Ты неосмотрителен, Костя.
Это была абсолютная правда: Костя не всегда отличался осмотрительностью.
Однажды, в канун предстоящего налета нашей авиации на вражеские военные объекты, Таня получила от Андрея ракетницы. Одну из них она через Тамару вручила Косте и его сослуживцу Башкирову. Они должны были указать самолетам казармы, находившиеся неподалеку.
Смелый, но излишне лихой Башкиров уговорил Сумца подать сигналы с крыши здания, где расположился вражеский батальон.
- Так надежнее, - уверял он, - никуда уходить не нужно.
К счастью, в тот момент, когда они стреляли из ракетницы, почти все начальство батальона укрывалось в бомбоубежищах. Советские самолеты разбомбили указанную им цель, все обошлось благополучно, однако Таня долго не могла простить Косте такое легкомыслие.
- Просто невозможно было поступить глупее! Скажи, ты всегда рубишь сук, на котором сидишь?
А Костя и в тот, и в этот раз твердил одно и то же:
- Не могу больше, не могу. Отправьте меня к партизанам, тут я пропаду…
Таня чувствовала: оставаться под началом гитлеровцев Косте опасно. Особенно после истории с газетой.
Он не только заслуживает доверия - он его заслужил. Надо выручать парня, придумать способ, как отправить его в партизанский край…
На счастье, у Кости было несколько образцов увольнительной записки: Кошевой на всякий случай снабжал ими близких приятелей. Костя вписал число, час и вышел из казармы, чтобы никогда в жизни больше в нее не возвратиться.
Спустя несколько дней Тане удалось с подводой "оттуда" переправить Костю в партизанский отряд.
Тревожные вести незадолго до этого дошли до Кучерова. От своих "самогонных клиентов" - полицаев, охотно болтавших с ним за очередной стопкой и даже просивших нередко помощи, Кучеров узнал, что за Тамарой Синицей и за всеми, кто бывает у нее, приказано установить тщательную слежку.
Ни о чем допытываться Кучеров не стал - боялся вызвать подозрение, но сигнал этот не сулил ничего доброго.
Через связных Таня снеслась с Андреем, с партизанским командованием. Тамара Синица покинула Минск. Четверо детишек остались на попечение бабушки. Им наказали на все вопросы о маме отвечать: "В деревню уехала, за продуктами".
В январе 1943 года из батальона бежал к партизанам Сергей Ковалев. Ему нельзя было оставаться после исчезновения Тамары. Их слишком часто видели всех вместе.
Тане становилось все труднее. Таял круг ее помощников. Но самой ей покидать Минск пока что было нельзя. Боец Татьяна Климантович оставалась на своем посту.
Суровое время дало ей суровых и требовательных учителей. Но и придирчивый Андрей, и немногословный Батя могли быть довольны ею. Иногда она вспоминала того солдата, который покинул их с Сергеем в трудные минуты, под Новый год, и бежал куда глаза глядят.
У подпольщиков было все обдумано: солдата должны были спасти. Он же, в припадке слепого ужаса, ринулся навстречу гибели. Таня узнала, что он был задержан и расстрелян.
Горькая, но поучительная история…
Таня ночевала на разных квартирах. Иногда она забегала к Терезе Францевне, помогала постирать, наварить нехитрого супу для ребятишек. Ей был близок этот дом - первый добрый кров на оккупированной земле. Скучали по ней и дети, а Лена, старшая, готова была идти за Таней куда угодно и на что угодно.
Приближалась годовщина Красной Армии - 23 февраля. И вновь люди на оккупированной земле готовились тайком отметить эту дату, один из установившихся в родной стране праздников - день рождения армии, которую ждали, в приход которой свято верили.
В день двадцать пятой годовщины создания нашей армии дядя Юркевич вместе с возчиком Овчинниковым вернулись из партизанского края в Минск. Среди продуктов, лежавших на подводе, были гостинцы, которые партизаны прислали семье Тамары Синицы. Там было письмо и для Тани. Никто, кроме нее, не разобрался бы в этом на первый взгляд наивном любовном послании. На самом же деле это Андрей просил срочно добыть важные, интересующие Москву сведения.
Юркевич с Овчинниковым, доставив гостинцы и другим семьям, шумно торгуясь для виду, отправились с порожней подводой по домам.
Елена Игнатьевна давно дожидалась мужа к обеду. Но не успела она поставить перед ним тарелку с дымящимся супом, как Афанасий Иосифович сорвался с места: он случайно увидел в окно двух гестаповцев, которые шли прямо к его калитке. Они вели женщину, едва державшуюся на ногах.
Юркевич все понял, увидев ее.
Он открыл нижний ящик шкафа, сгреб в кучу лежавшие там письма и фотографии, швырнул в топившуюся печь.
"Арсенал" был пуст, хоть шаром покати, - кроме коз, в погребке ничего нельзя было найти: все оружие накануне успели вывезти партизанам.
Женщина, которую вели гестаповцы, еще недавно числилась связной партизанского отряда, многое знала о работе подпольщиков, бывала у Юркевичей, приносила к ним листовки, передавала поручения.
Но сейчас молодую, здоровую Любу Жук трудно было узнать!
Полуодетая, несмотря на лютую стужу, с рассеченной грудью, в изорванном окровавленном платье, она, как вошла, с порога заговорила:
- Дядя Юркевич, прости меня… Вместе работали, вместе погибать будем… Пить дайте, пить!
Лицо ее превратилось в кровавую маску, и с болью, с ужасом и отчаянием смотрели на Юркевичей воспаленные глаза.
Тетя Юркевич дрожащими руками поднесла Любе кружку с водой.
Немец выбил кружку из рук, отшвырнул Елену Игнатьевну. Охнув, она осела на пол.
Через полчаса гестаповцы вели по улице уже четверых арестованных: взяли и возчика Овчинникова. И всю дорогу Люба твердила, как обезумевшая:
- Дядя Юркевич, прости… Ой, родненькие мои, простите меня, мочи не было больше молчать, видите, что со мной сделали…
Но другие арестованные, шагая рядом с ней, молчали. Молчали они и на допросах в гестапо, и на очных ставках. Их держали в тюрьме, били, показывали фотографии, требуя назвать фамилии, адреса этих людей. Но, даже глядя на знакомые лица, все трое отвечали одно и то же: "Не знаем… Никогда не видели…"
Только однажды Елена Игнатьевна увидела своего мужа в тюрьме, избитого, в синяках и кровоподтеках.
- Я ничего им не сказал, - шепнул он. - Бедная ты моя, видно, не суждено нам вместе век скоротать.
Предчувствие не обмануло Афанасия Юркевича: вскоре его расстреляли. Казнили и Овчинникова.
Елену Игнатьевну еще долго держали в тюрьме, но весной, когда ее с партией арестованных женщин гоняли разбирать стены разрушенных домов, ей удалось однажды с наступлением темноты спрятаться в развалинах.
Верные люди переправили тетю Юркевич в партизанский отряд имени Котовского. Там, среди людей, знавших ее мужа, с благодарностью вспоминавших "арсенал" дяди Юркевича, она оставалась до конца войны, приняла на себя обязанности поварихи.
А если никто не видел, плакала она о своем старике.
Был конец марта. Не пришлось Тане отметить свое девятнадцатилетие. Да и вспомнила ли она сама про этот день среди горя и страданий тех, кто стал ей так близок?
Она помнила главное: теперь ей придется работать и за себя, и за них.
ПЕЧАТЬ ГОРОДСКОЙ УПРАВЫ
Срочно требуется оттиск новой печати минского бургомистра. На ней имеется цифра "8".
Таково было очередное поручение, полученное Таней в зашифрованном под наивное любовное послание письме Андрея.
Очередное трудное поручение: как без Марии-маленькой связаться с Батей, занимавшимся изготовлением документов и печатей? Искать его нельзя ни под каким видом. Батя непременно сам даст о себе знать, едва появится возможность.
Пока что такой возможности нет, а печать необходима.
И в те дни, когда Юркевичи еще подвергались жестоким допросам в тюрьме, Таня отправилась посоветоваться к Кучерову. Он связан с городской управой, сумеет подсказать пути, укажет нужных людей.
Кучеров выслушал Таню без малейшего удивления. Уверенно произнес:
- Строиться надо. Или вот еще огород. Такое дело.
- Не понимаю, - удивленно сказала Таня.
- К бургомистру надо идти. На прием.
- Ну, а предлог-то какой?
- Так ведь я ж сказал: строиться надо. Мол, замуж вы собрались, вот и нужен участок для застройки. Или, если дом не желаете, под огород попросите землицы… А разрешение выдают в управе.
- Вот это здорово! - воскликнула Таня.
Ведь на разрешении должна непременно стоять печать бургомистра. Она-то и требовалась Тане. С этого оттиска сделают другую печать, абсолютно похожую на первую, необходимую партизанам для пропусков.
В городскую управу Таня пошла вместе с Кучеровым. Он, как управляющий домом, где была прописана Таня, должен был подтвердить ее благонадежность, сказать, что ютится она у родственников и лучше бы ей построить домик, тем более что вроде бы и замуж пора.
По дороге Кучеров рассказывал про бургомистра Ивановского. Кое-что Таня слышала о нем и раньше.