Трудно идти бесшумно в водолазном костюме по скользкому и неровному каменистому дну. К счастью, ветер дует с берега, моросит дождь и шлепают волны о камни. Какая она длинная, дамба! Уже валуны пропали, начались глубины, и приходится ползти по мощеному откосу самой дамбы, а конца все не видно. Волны подхлестывают под живот и, того гляди, стащат в воду. Но вот и мыс. За большим валуном сидит человек и сигналит. Это Ананьев. На нем такой же, как и на всех нас, водолазный костюм старого покроя с рожками на голове.
- Севка! - шепотом окликаю его.
Не поворачивается, продолжая резать темноту тон" кой полоской света.
- Севка! - почти кричу. Он испуганно обернулся, и перед моими глазами сверкнуло ослепительное пламя, вырвавшееся из ствола пистолета. Пуля чуть не задела правый висок.
- Ты что?!
Он бросился ко мне в объятия, и я почувствовал, что он дрожит, как в лихорадке. После он рассказывал, что вообще уже потерял всякую надежду дождаться нас, страшно волновался и не сразу узнал меня, а когда узнал, то не мог удержаться от выстрела и сумел только несколько отвести пистолет в сторону.
Хорошо, что шум прибоя заглушил выстрел и немцы его не услышали.
Когда мы вернулись к шлюпкам, Никитин уже провел разведку дамбы. Дом, который был виден в дальномер, оказался не на берегу, а почти посредине дамбы. На балконе действительно стоит часовой, а в доме живут: сквозь бумажную маскировку окон пробивается слабый свет. Деревянных ставней на окнах нет, и можно смело бросать гранаты. Катера находятся от дома метрах в сорока ближе к берегу. Они не охраняются, но люки задраены. Начиная от дома и до самого берега по обеим сторонам дамбы растут толстые деревья. Это очень кстати. За деревьями можно укрыться и тем, кто будет бомбить катера, и нам троим, если немцы полезут с берега.
- Главное, ребята, смелее, - напутствовал Кириллов.- Начинает Никитин. И тут же, Фролов,- твое слово. А вы, - обратился он к нам, - как только закончатся взрывы, отступайте к шлюпкам. Мы вас подождем. Ну! Ни пуха ни пера…
Сам Кириллов остался в шлюпке.
… Первый взрыв - тяжелый, раскатистый, осветил не только дамбу, но и часть берега. Он так потряс землю, что даже нас подбросило, хотя мы от катера выдвинулись метров на пятьдесят. И тут началось. Земля точно взбесилась и пошла в неистовый пляс. Она гудела и, казалось, лопалась изнутри. Могучие деревья, за которыми мы лежали, шатались и готовы были рухнуть.
Никитин и Трапезов бомбили оба катера одновременно. Первыми связками они вывели из строя носовые среднекалиберные орудия, из которых катера ведут бой с подводными лодками, когда те всплывают на поверхность. Орудия сорвало с палуб. Следующие связки разворотили надстройки, сбили спаренные крупнокалиберные зенитные пулеметы на корме. Но катера оставались на плаву.
Никитин подполз вплотную к борту катера, заложил десятикилограммовый заряд тола. Потом отполз и из-за дерева бросил противотанковую гранату. Тол сдетонировал. Бронированный борт катера проломило взрывом. Пробоиной он хлебнул воды, накренился и начал тонуть.
Трапезову оказалось катер взять труднее. От стенки катер стоял несколько поодаль. Все палубные сооружения у него были разрушены, но на воде он по-прежнему держался. Тогда Василий с толовым зарядом прыгнул на палубу. Вставил бикфордов шнур.. Связку шашек на шнурке спустил к борту, а конец закрепил за кнехт, поджег шнур. Едва он успел прыгнуть на берег и укрыться за деревом, раздался взрыв. Катер начало кренить к стенке.
Фролов в это время расправлялся с домом. Часовой на балконе был уничтожен первой же гранатой. Но тут произошло непредвиденное. Еще шипела на балконе фроловская граната, как Михайлов кубарем покатился за деревья, под откос дамбы, в камни. Фроловцы остались втроем против двух этажей дома, а нужно было бросить хотя бы по одной гранате в каждое окно.
Стекло и бумажную маскировку лимонки пробивали легко, но не взрывались страшно долго. Семь секунд казались вечностью. За это время в разбитое окно успевало влететь еще несколько гранат и только тогда вырывалось резкое красное пламя первого взрыва.
В окнах верхнего этажа уже свистел ветер, хлопая пустыми рамами, а внизу два окна оставались нетронутыми. Не было гранат.
Фроловцы ворвались в дом, Во всех комнатах на полу валялись изуродованные трупы…
С берега так никто и не показался. Немцы, вероятно, не поняли, что же происходит на дамбе, а возможно попросту струсили.
Мы стали потихоньку отступать к шлюпкам. Возбужденные никитинцы были уже здесь. Ждали фроловцев. Наконец и они показались, что-то волоча. Думали, что кого-нибудь из немцев, а оказалось - нашего Михайлова. Его то ли ранило, то ли контузило, - в темноте трудно было понять. Обращался с ним Фролов бесцеремонно, точно мешок с картошкой бросил на дно шлюпки.
Быстро заняли свои места и отчалили. Мы были уже на порядочном расстоянии от дамбы, когда немцы сообразили, в чем дело. Берег взвыл. Словно молотком в дубовые ворота застучали крупнокалиберные пулеметы, отчаянно стегали воздух автоматы. С десяток ракет - красных, оранжевых, белых - взвились вверх. Некоторые повисли на парашютиках, освещая все вокруг. Но увидеть нас среди волнистого ночного залива было не так-то просто. Били немцы наугад. Может, они думали, что на берег высадился большой десант, и нещадно крошили прибрежные камни. Возможно, просто хотели нагнать страху. Во всяком случае, трассирующие пули не долетали до нас, и лишь случайные из них щелкали по воде рядом.
Михайлов вдруг ожил, завозился, приподнялся, озираясь по сторонам. Но в этот миг над нами пронеслось несколько пуль. Он нырнул на дно шлюпки к нам под ноги. Что-то низкое, омерзительное было в движении и во всем облике этого сжавшегося в комок человека. Страшно? Конечно. И всем нам было страшно. Но ведь кто-то должен работать веслами. Выпусти их из рук хотя бы на несколько секунд, и шлюпку тут же поставило бы к волне бортом и перевернуло.
- Контуженным притворяется, - сердито сказал Фролов.- Ничего у него нет. В камнях просидел все время, а нам гранат не хватило, Сволочь…
Уже рассвело, а мы все еще нажимали на весла. Но вот нас заметил дежурный катер и взял на буксир.
Встречать выбежали девчата с зенитной батареи и тут же, не стесняясь, целовали. О Михайлове забыли.
Но он вскоре напомнил о себе. На второй день Октября пришел Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении участников операции правительственными наградами.
Самая высокая награда - орден Ленина - была вручена Севке Ананьеву. Мичмана Никитина и Василия Трапезова наградили орденом Красного Знамени, Володю Борисова - Красной Звездой, словом, всех участников операции, за исключением Михайлова.
Михайлов раньше всех узнал, кого и чем наградили. Встречая ребят то на крыльце, то на лестнице, то в столовой, он заискивающе заговаривал:
- А тебе "Звездочку" дали. Поздравляю… - и прятал глаза, потому что ответного поздравления не следовало.
КАК ОН МОГ
Над столом на полочке коптил фитилек. Черная струйка бежала к потолку землянки и там расползалась. Остро пахло гарью, но дневальный Николай С., сидевший облокотись на стол и подперев ладонями щеки, видно, дремал. Плохо сшитый офицерский китель без погон, какие выдают со склада, горбил фигуру разведчика, поднимая кверху плечи. Старшинское звание ему было присвоено с полгода назад, но он так и не удосужился нашить знаки различия.
Открылась дверь. Впустив облако морозного воздуха, вошел высокий и плечистый матрос Спиридонов. Пламя фитилька метнулось в сторону, лизнуло обитую грязной фанерой стену землянки.
- Снял бы нагар-то. Люди спят…
- А?.. Что? - встрепенулся Николай и потянулся к коптилке.
Спиридонов шумно отряхнул овчинный полушубок.
На нарах завозились. Сонный голос спросил:
- Ну как там, не видно?
- Никого нет. Почти всю дамбу прошел. - Спиридонов присел рядом с Николаем. - Дурью метет. Как доберутся на мотоцикле, не знаю…
- Значит, опять загорать, - позевывая, проговорили с нар.
Николай ухмыльнулся.
- Дожидайтесь. Кому-то вы очень нужны…
С нар не ответили, а Спиридонов смерил его взглядом.
- Что ты всегда каркаешь? Знают, что сидим без продуктов, привезут…
- Поживем - увидим…
Они встретились глазами и долго смотрели один на другого. Николай не выдержал взгляда Спиридонова, встал и отошел в угол, где на ящике стояла рация. Включил ее и, подождав, когда нагреются лампы, взялся за ключ. В контрольном глазке замелькал красный огонек.
- Хватит стучать-то, надоел до смерти, - буркнул Спиридонов, отходя к печурке.
- Что я тебе, делаешь свое дело и делай. Чай, у меня расписание…
- Нечего зря передатчик включать. Засекут немцы…
Николай щелкнул выключателем. Правой рукой он продолжал работать ключом. Дробные звуки морзянки отчетливо слышались между всхрапываниями спавших.
Спиридонов подбросил в печурку угольку, хотел лезть на нары, но в этот момент издалека донесся треск мотоцикла и тут же пропал.
- А ведь это наши! - Спиридонов схватил полушубок, шапку и выбежал на улицу.
С нар мигом повскакали несколько человек и, на ходу одеваясь, побежали.
В землянке остался один Николай. Жил он здесь постоянно, обеспечивая радиосвязь с отрядом. Радист снова включил передатчик. Красный огонек судорожно заметался…
Через несколько минут с мешками и свертками шумно ввалились разведчики, раскрасневшиеся и веселые. На столе тотчас выросла гора из буханок, хлеба, банок консервов и различных кульков. Костя Сванишвили обрадованно крикнул:
- Э, хлопцы, халва! - и развернул на столе сверток с серой комковатой массой, поблескивающей льдинками. Сразу же потянулось несколько рук, и на щеках у ребят выросли большие желваки.
"Но что такое? Холодная, как лед, твердая, на зубах хрустит, а сладости никакой", - недоуменно переглядывались разведчики.
- Это же мыло мерзлое, - догадался Синчаков.- У Непомнящего-то пена изо рта лезет…
- Где? - Сережа провел ладонью по губам.
Досталось бы Косте на орехи, будь у ребят настроение похуже.
- А Спиридоныч-то самый большой кусок зацапал,- давясь от смеха, хрипел Гупалов.
- Три дня встречать ходил, - невозмутимо добавил Кадурин. Рот у него остался полуоткрытым, а глаза, словно у магометанина во время молитвы, закатились кверху.
Все захохотали. Кадурин обладал редкой способностью вызывать у людей смех. Сам он никогда не улыбался.
Спиридонов плевался в углу у порога. Сжалился над ним Сванишвили, зачерпнул из ведра кружку воды:
- Спиридоныч, вадичкой, харашо будет…
- Шо ты даешь? Ему спиртику подай. И закусывать не надо, - сострил Дибров.
По землянке вновь покатился хохот.
Спиридонов все еще плевался. Он был очень привередливым в пище. Зная его слабость, ребята иногда ради шутки пользовались этим. Только он ложку ко рту, а кто-нибудь возьмет да и бухнет этакую смачную гадость про лягушку или крысу. Прощай обед. Зажав рот, вылетит из-за стола и больше не подойдет. А ребята едят да похваливают.
Но Спиридонов не обижался. Такой уж имел характер, покладистый, незлобивый. Только вот с Николаем у него были нелады. Он и сейчас метал на него недобрые взгляды. Может, потому, что тот оказался предусмотрительнее и не притронулся к "халве"?
О их взаимной неприязни знали в отряде. За каждым разведчиком, как тень, по пятам ходила негласная репутация. Определялись люди по трем основным качествам: смелости, выдержке и чувству товарищества. И в этом смысле репутация Николая была небезупречной. Дважды он ходил в операции на пару, а возвращался оба раза один, убитых товарищей оставляя на вражеском берегу. Такие случаи не являлись в отряде редкостью, но всегда настораживали, несмотря на то, что те, кто оставался в живых, сами еле-еле дотягивали до своего берега.
Спиридонов, наоборот, вскоре после того, как Николай вернулся из операции один, в ледяной воде плыл с Михаилом Звенцовым, тяжело раненным и потерявшим сознание, километров десять. Все-таки он дотащил друга. Вылезть сам на берег уже не мог: его выволокли из воды под руки.
В другой раз Спиридонов так же очень долго тащил по заливу своего напарника и только у берега выяснилось, что тот давно уже мертв… Николай пытался тогда заговорить с ним, что ни к чему, мол, было так делать. Сам мог погибнуть. А кому это нужно? Спиридонов угрюмо отмолчался, как будто не слышал.
Николай и сейчас попробовал найти ключ к сердцу старого разведчика.
- А ты заешь сахаром, лучше будет.
Однако Спиридонов не внял его совету, а ответил всем сразу:
- Чего пристали, ешьте…
Разведчики шумно и весело поужинали за все три предыдущих дня, которые тянули впроголодь. Одни пошли к знакомым девчатам на зенитную батарею, другие улеглись спать.
Спиридонов с Гупаловым собирались на лед. Была их очередь отлежать день в спальных мешках под носом у немцев для наблюдения за неприятельским берегом. С этой целью и жили на дамбе разведчики. Фашисты, очевидно, догадывались о готовящемся прорыве блокады- вдоль берега на льду они устанавливали заграждения из колючей проволоки, причем работали днем, очень спешно, не боясь обстрела наших батарей.
… Проводили Спиридонова с Гупаловым до места еще затемно. Замаскировали снегом спальные мешки, в которые влезли ребята, и оставили их на весь день до наступления темноты. Назад наблюдатели возвращались всегда сами, по компасу. Если они задерживались, то им сигналили с дамбы красными ракетами и выходили встречать, развернувшись по льду цепочкой.
Провожавшие, обивая варежками снег с валенок, вернулись в землянку. Обступили печурку - холодная.
- А где же Николай? Он нынче дневалит, - недоуменно спросил Кадурин. И хотя рот его по обыкновению оставался полуоткрытым, никто даже не улыбнулся.
Растолкали спавшего на нарах мотоциклиста из отряда- он. ничего не знал. Сбегали к зенитчикам - нет. Обежали мыс дамбы, звали, сначала вполголоса, потом кричали - нигде нет.
Не объявился он и днем, Его или утащили немцы, или он сам сбежал к ним. Последнее было наиболее вероятным.
На льду в мешках лежали Спиридонов с Гупаловым. Подойти к ним сзади и захватить их живьем ничего не стоило. Навались неожиданно, завяжи мешок и волоки куда хочешь…
Переговорили по телефону с командиром береговой батареи на Лисьем Носу. На всякий случай с ним имелась договоренность - открывать огонь. Установили дежурство у дальномера на зенитной батарее на дамбе. По радио связались с отрядом и доложили командованию. Бати в школе не было. Ответил комиссар - немедленно выезжает.
Все это делалось в лихорадочной спешке, но исключительно четко. Люди понимали друг друга без слов. Все чувствовали себя в какой-то мере виноватыми и старались как можно быстрее и лучше сделать то, что от них требовалось. Такая обстановка бывает, когда в доброй семье неожиданно кто-то умрет. Один бежит заказывать гроб, другой - на почту, чтобы дать телеграммы, третий идет копать могилу…
Но это не были похороны. И виноватыми люди чувствовали себя не потому, что не удалось вовремя раздобыть какое-то новое лекарство или заполучить знаменито- го доктора, а потому, что никто не смог своевременно распознать человека, который так долго жил рядом, пил и ел за одним столом.
Не горечь утраты давила людей, а тяжесть обиды. Случившееся не укладывалось в сознании, было невероятным и, как всегда бывает с людьми, когда они оказываются не в состоянии понять какое-либо событие в целом, люди вспоминали отдельные разрозненные факты: кто-то, проснувшись ночью, укрывал Николая полушубком; другой, откладывая свои дела, несколько раз подменял его на дежурстве, чтобы дать возможность сходить в город и отнести сэкономленные продукты родным; третий сам заносил консервы и хлеб его старушке матери; четвертый по-дружески раскрыл перед ним душу - рассказал о своей первой любви…
Люди жили до сих пор одной большой семьей. Некоторые были заметнее - о них много и хорошо говорили, имена других назывались реже, а кое-кто вообще оставался в тени, но у всех было свое, заслуженное место. Все делилось поровну, было общим, одинаково касаемым всех: и горечь утраты, и случавшаяся иногда радость, и веселые шутки. Никому и в голову не приходило, что среди них есть человек, который все делает только для отвода глаз, а в душе живет совершенно другой жизнью.