- Знаю, а ты ей кто будешь?
- Невеста она мне… - неожиданно вырвалось у Андрея.
- Невеста… - старик окинул Андрея соболезнующим взглядом. - Там она… На самом хуторе работает.
Андрей достал кисет:
- Закурим?
- И то, сынок, без курева целое утро маюсь, - и старик, приняв из рук Андрея кисет, стал свертывать цигарку. - Эх, и табачок у тебя! - сказал он, с наслаждением затягиваясь дымом.
Андрей взял руку старика и, повернув ее ладонью вверх, высыпал в нее половину кисета.
- Спаси Христос, сынок! Выручил ты меня табачком, - благодарно улыбнулся старик.
Андрей уселся на бугорок, стал закуривать. Рядом с ним, кряхтя, опустился пастух.
- Так ты, значит, женихом ей доводишься? - спросил он Андрея и с какой–то особой лаской в голосе протянул: - Хорошая девка… Да только… - старик, не договорив, опустил голову.
- Что, дедушка, может, она больна?
- Нет, не в болезни дело. Как тебе и казать–то? - замялся пастух. - Ты ее, хлопче, лучше забери оттуда. Будь он трижды проклят, хутор этот, с хозяином вместе!
Старик задумчиво ковырял палкой землю. У Андрея, взволнованного намеками пастуха, кольнуло в сердце, но дальше расспрашивать он не решался. Ему казалось, что вот–вот он услышит что–то страшное, от чего померкнет для него яркий солнечный свет. Наступило молчание…
Наконец Андрей робко проговорил, заглядывая старику в лицо:
- Дедушка, ты что–то знаешь… Скажи!
Лицо старика стало суровым.
- Волобуй ей проходу не давал прошлое лето, - заговорил он как бы нехотя. - Раз в это время скотину пригнал. Дома–то никого не было, окромя их. Хозяйка в станицу поехала. Слышу Маринкин голос: кричит, словно ее кто душит. Я в хату побег. Гляжу, она от Волобуя в чулане отбивается… Хозяин–то пьяный. - Насилу оборонил… Ну, а как проспался, так мне и ей наказывал никому не говорить. "Это, кажет, я пошутил", а какая уж шутка! - Старик сплюнул. - Он такими шутками не одну девку испортил… Хозяйка утром приехала, а Марина в синяках ходит. Ну, Маринка хозяйке и рассказала. С тех пор жизни ей нету: задавил работой рыжий черт. А прогнать не хочет - работница она, сам знаешь, цены ей нету!
Андрей молча сел в седло и поскакал.
Марина с утра работала на волобуевском огороде. Она срывала молодые огурцы и складывала их в большую плетеную корзинку.
За высокими тополями послышался стук подков о деревянный настил моста. Затем из–за камышовой заросли показался всадник. Не доезжая до огорода, он спрыгнул с лошади и бегом направился к Марине. Девушка вскрикнула, узнав Андрея.
Первое мгновение они молча смотрели друг на друга. Заметив, что Марина пошатнулась, Андрей подхватил ее и крепко прижал к груди.
Очнувшись, она полными радости глазами пристально смотрела на Андрея.
"Андрей, счастье мое! Родной мой! Жив, жив!" - говорили ее глаза, но губы уже дрогнули в такой знакомой Андрею насмешливой улыбке:
- Устала я корзины с утра тягать. Голова закружилась, а ты рад скорее облапить. Пусти, медведь.
Но Андрей, не слушая Марину, жадно искал ее губы своими губами и, найдя их, еще крепче обнял девушку.
Взявшись за руки, они пошли с огорода. Конь Андрея, почувствовав свободу, беззаботно принялся ощипывать листья молодой капусты.
Андрей и Марина сели на краю балочки и стали говорить о разных пустяках, не решаясь коснуться того, что их волновало. У воды в камышах клохтала лыска, сзывая разбегающихся цыплят. Над рекой с пронзительными криками носились чайки, зорко высматривая в воде зазевавшуюся рыбешку. Высоко в синем просторе звенела гриль черногрудого жаворонка.
- Что так смотришь на меня, Андрейко? - Марина смущенно улыбнулась. - Что, с лица спала, глаза ввалились? Замучил он меня работой, идол рыжий. Сил моих нет! Руки наложить на себя хотела…
Андрей, ласково обняв ее, привлек к себе, не давая говорить:
- Знаю. Все знаю… Не надо!
Так сидели они молча, прижавшись друг к другу. Наконец Андрей встрепенулся:
- Уйдем, Маринка, отсюда. Сейчас же уйдем.
Андрей поднялся, помог Марине встать. Она беспокойно оглянулась:
- Погоди, Андрей, надо огурцы взять, а то хозяйка ругать будет. - Но, взглянув на Андрея, озорно махнула рукой. - А черт с ними, пускай сама их несет.
Во дворе, около новой, блистающей свежей краской косилки стоял Волобуй. Его одутловатое лицо с ярко–рыжей бородой выражало безграничное довольство.
Увлекшись осмотром, он не заметил подошедшего сзади Андрея.
- Здравствуйте, Степан Титович! - с трудом сдерживая гнев, проговорил Андрей.
Волобуй обернулся.
- А, это ты, Андрей! Ты что ж, не от Богомола ли приехал? - и, окинув удивленным взглядом Андрея, смущенно пробормотал: - Да тебя и не узнать. Прямо офицер, да и только!
Андрей, не отвечая, продолжал в упор смотреть на Волобуя. Тот, делая вид, что не замечает колючего взора Андрея, приветливо улыбнулся:
- Ну, что ж… Герою завсегда рад. Пойдем в хату, найдется что выпить.
Волобуй хотел было пройти мимо Андрея, но, взглянув ему еще раз в лицо, невольно отступил назад.
Андрей шагнул и схватил его за чесучовую рубаху:
- Погоди, Степан Титович, дело есть… Ты что ж, подлюка брюхатая, к чужим девкам лазишь, а коли они тебе, черту старому, не поддаются, так ты их со свету сживаешь?
Волобуй осел в руках Андрея грузным мешком:
- Пусти! Тебе кажу, пусти! Ратуйте! Ра–а–а-а…
- Цыц! Зараз кишки выпущу!..
Выглядывавшая из конюшни голова работника быстро спряталась назад.
- Говори, за что девка в синяках ходила?
Волобуй испуганно бился в руках Андрея, хрипел и наливался кровью.
Тряхнув Волобуя еще раз, Андрей швырнул его изо всех сил на косилку. Волобуй стукнулся боком о полок и растянулся на траве. С омерзением плюнув на него, Андрей зашагал к крыльцу.
Войдя в кухню, он взволнованно выкрикнул:
- Собирай, Маринка, вещи, зараз в станицу поедем!
Марина бегом направилась в чулан и через несколько
минут вынесла оттуда завязанные в узелок свои пожитки.
Кухарка, посмотрев в окно, всплеснула руками:
- Ой, лишенько! Очухался рыжий боров - хлопцев зовет. Ой, беда вам будет!
Андрей угрюмо усмехнулся:
- Ну, хлопцы меня не тронут, а сам не посмеет…
Взяв Марину за руку, он вышел на крыльцо.
Волобуй, собравший около десятка работников, увидев Андрея, заорал:
- Вяжите его, хлопцы! Мы его, мерзавца, к атаману отвезем!
Работники нерешительно топтались около Волобуя, боясь подступиться к Андрею. Волобуй исступленно визжал:
- Хватайте его! Вяжите его, бандюгу треклятого! Выпустите - всех со двора сгоню!
Андрей, оставив Марину на крыльце, подошел к дереву, отвязал коня и прыгнул в седло. В руках у него блеснула кривая турецкая сабля.
Работники бросились к воловнику. Волобуй споткнулся о камень и упал на четвереньки. Сабля, описав полукруг, со свистом опустилась плашмя на жирный волобуевский зад.
Волобуй ткнулся лицом в землю. Полоснув его еще несколько раз плашмя, Андрей подъехал к крыльцу. Марина, подхваченная им на руки, вскочила в седло, и конь карьером вынес их в открытые настежь ворота.
Из воловника выглядывали, давясь смехом, волобуевские работники.
… Усталые, но бесконечно счастливые, подходили Андрей и Марина к станице. Сзади них шел в поводу Андреев конь, отмахиваясь хвостом от комаров.
У Семенных Марину встретили всей семьей. Григорий Петрович, обнимая смущенную Марину, ободряюще улыбнулся:
- Ну, дочка, будь в этом доме хозяйкой. А как Андрей с фронта придет, новую хату вам построим.
И совсем по–молодому повернулся к жене:
- Принимай, Николаевна, дочку.
Василиса Николаевна, плача и смеясь, обняла Марину.
Андрей незаметно выскользнул во двор…
Гриниха сидела в кухне, разложив перед собой карты. В сенях раздался шорох, и в кухню вошел Андрей. Гриниха, подняв голову, с испугом посмотрела на него, смешивая колоду.
- Здравствуйте, Агафья Власовна!
Сняв папаху, Андрей уселся на лавку.
- Здравствуй, Андрей. Слыхала я, что ты вернулся. Василий сказывал.
Глядя на осунувшееся лицо Гринихи, Андрей с удовлетворением почувствовал, что та робость, которую всегда внушала ему эта женщина, исчезла.
Он спросил, улыбаясь:
- На меня гадали?
Гриниха окинула его злым взглядом:
- На дочку, что ты сгубил.
- Я? А мне сдается, что вы ее сгубить хотели.
Андрей смело взглянул Гринихе в глаза.
- Это чем же, бисова душа, я ее загубила? Тем, что добра ей хотела?
Андрей вскочил с лавки:
- За добро бутовское продать ее хотели? Да только не будет этого! За Бута она все одно не пойдет!
- А вот и пойдет. Она мне уже и согласие дала.
Андрей опешил:
- Грех брехать–то, Власовна!
- А вот и не брешу. Вчера на хуторе была. Николай с фронта вскорости приедет, зараз и свадьбу гулять будем.
Андрей, подойдя к ней вплотную, спокойно проговорил:
- Вот что, Власовна. Вашего Николая загнали в Персию, а Марину я сегодня видел. Выйдет она за меня, а не за Бута. Поняли?
Глаза Гринихи зло шарили по кухне. Метнувшись в угол, она схватила деревянную лопату:
- Геть с моей хаты! Слышишь? Геть зараз же!
Андрей, схватив папаху, попятился к двери. С лопатой
в руках наступала на него разъяренная Гриниха.
Выскочив во двор, он схватил толстую палку, валявшуюся у крыльца, и припер ею дверь.
С огорода за ним с любопытством смотрели Миля и Анка.
- Миля! Как только я с проулка выйду, отворишь дверь! - крикнул Андрей, направляясь к калитке.
По дороге Андрей ругал себя за свой необдуманный поступок. Он знал, что Гриниха устроит скандал и даже может забрать к себе Марину. Тогда их свадьба расстроится, а тем временем, возможно, приедет в отпуск Николай Бут… Он готов был уже повернуть назад, чтобы попытаться как–нибудь умилостивить Гриниху. Но мысль о том, что она хотела насильно выдать Марину за ненавистного ему Бута, увеличила неприязнь к этой женщине. "Пускай старая карга побесится, а Марину я ей все–таки не отдам. В случае, ежели она к атаману побежит жаловаться, Василий Маринку к тетке, в Деревянковскую, отвезет".
Придя домой, Андрей застал всю семью за ужином. Он сел к столу рядом с Василием, взял ложку, зачерпнул из миски борща и, посмотрев исподлобья на отца, буркнул:
- Был у Гринихи.
Василиса Николаевна всплеснула руками:
- Как же ты сам–то, сынок? Да говори, что она тебе сказала?
Марина усмехнулась:
- Его мать побила, вот он и молчит.
Андрей положил ложку:
- Два раза лопатой ударила за то, что я про Бута ей напомнил. Теперь, должно, побежит жаловаться к атаману.
Григорий Петрович укоризненно покачал головой:
- Всегда ты, Андрей, прежде языком работаешь, а потом головой.
Андрей виновато опустил голову.
На семейном совете было решено отправить пока Марину к ее тетке, а к Гринихе идти Григорию Петровичу. С тем и легли спать.
Утром прискакал от атамана нарочный и передал Андрею приказ явиться в станичное правление.
… Подходя к базарной площади, Андрей увидел почтальона деда Черенка. Тот замахал ему рукой:
- Погоди, Андрей, тебе телеграмма.
Удивленный Андрей нерешительно взял из рук Черенка протянутую ему бумажку.
- Расписывайся скорей! - торопливо совал Черенок Андрею огрызок карандаша…
Семен Лукич гневно ходил по кабинету, пыхтя трубкой. В углу сидел Волобуй. Рыжая борода его топорщилась просяным веником. Заплывшие маленькие глазки смотрели зло и выжидающе.
- Я ему покажу, мерзавцу, как честных казаков шашкой рубать, да еще за горло давить!.. - никак не мог успокоиться атаман.
- Это разве казак, Семен Лукич? Это прямо разбойник! "Я тебе, кажет, все кишки выпущу!"
В комнату вошел в сопровождении писаря Андрей. Увидев в углу Волобуя, он понял, зачем его вызывал атаман.
Семен Лукич подошел вплотную к Андрею.
Андрей невольно отвернулся: от атамана несло винным перегаром.
- Ты что отворачиваешься, сукин сын? Ты знаешь, что за такие штуки, - атаман мотнул головой в сторону Волобуя, - я тебя зараз в холодную отправлю!
Андрей, встретившись с торжествующим взглядом Волобуя, выпрямился.
- Я вам, господин атаман, не сукин сын, а старший урядник Второго Запорожского полка. - И, доставая из кармана телеграмму, подал ее атаману.
- В холодной же мне сидеть некогда, вот читайте!
Семен Лукич, удивленно посмотрев на Андрея, взял телеграмму и передал писарю. Тот тщательно развернул ее и прочитал вслух: "Полк срочно перебрасывают тчк. Немедленно выезжай назад. Командир третьей сотни подъесаул Кравченко".
Провожать Андрея поехал Григорий Петрович. Василий был послан Богомоловым в Уманскую, а Марина осталась с заболевшей матерью Андрея.
На станции Андрей увидел Максима Сизона. Тот обеспокоенно всматривался в ожидающих поезда пассажиров, словно хотел найти среди них нужного ему человека.
Увидев Андрея, Максим, радостно улыбаясь, пошел ему навстречу:
- А я боялся, Андрей, что ты вечерним уехал.
Посмотрев другу в глаза, он смущенно проговорил:
- Ты меня прости, брат! Напрасно тогда обидел тебя, на лычки да кресты твои глядя. - И, смеясь, хлопнул Андрея по плечу: - Ну, и здорово же ты Волобуя отвозил! Мне хлопцы рассказывали.
Поезда, заливая ярким светом железнодорожную насыпь, уходили в разные стороны. В тамбуре одного из вагонов стоял Андрей, махая папахой отцу и Максиму.
От него уплывала вдаль родная станица.
Глава VI
Максим первые дни почти не выходил из дому. Раненная осколком гранаты голова ныла тупой, нудной болью. По ночам снился фронт. Колючая проволока. Грязные окопы…
Просыпаясь среди ночи, Максим долго лежал с широко раскрытыми глазами, боялся заснуть. Днем забирался в садик и сидел часами в густом малиннике, наблюдая суетливую птичью жизнь.
Шли дни. Однажды, зайдя в кухню, он увидел, что мать разложила на столе мучной чувал и сосредоточенно вытряхивает из него остатки муки.
Максима больно кольнуло в сердце. Взяв из рук матери мешок, он свернул его и молча вышел из хаты.
На улицах было пустынно и тихо. Он задумчиво смотрел на дворы и обочины дорог, до того заросшие бурьяном, что из–за него не видно было заборов.
Завернув на боковую улицу, Максим увидел у открытых настежь ворот Игната Колоскова. Сидел Игнат прямо на земле, обтесывая топором новый столбик, который он держал между ногами.
Максим подошел ближе.
Здорово, дядя Игнат! - И тут только Максим увидел, что левая нога Игната отрезана по самую коленку.
Игнат, сумрачно взглянув на Максимову забинтованную голову, спросил:
- Ты что же, совсем, что ли?
- Почти что и совсем… - сказал Максим. И, смотря на двухаршинный бурьян, задумчиво протянул: - Ишь, ведь, как позарастало…
- Хозяев нету, а бабы сами что могут сделать? Они, брат, эти годы и так, словно каторжные, маются…
Он кивнул на мешок:
- Ты что, уж не к Буту ли идешь? Ежели к Буту, да еще за мукой, лучше не ходи - не даст. Да и мельница у него на ремонте.
У Максима дрогнули губы:
- На ремонте, говоришь? Давно?
- На той неделе остановилась.
Максим опустил голову:
- Что ж, придется к Богомолову пойти. Может, он даст, да, видно, и внаймы к нему придется наняться.
- Под работу, может, и даст, а так и не проси… Я вот третьего дня у него был. "А что ты, говорит, в этом году сеял?" А как сеять, ежели я вторую неделю только дома, а пай мой Бут за коня забрал?
Положив топор, Игнат вытер рукавом рубахи мокрое от пота лицо.
- Коня подо мной убили, а сам вот калекой на всю жизнь остался. - Он выругался и снова взялся за топор. - Небось, как на войну провожал, так он нам, помнишь, какую речь говорил: "Герои, за святую Русь…", а теперь морду воротит. "Ежели тебе пшеница нужна, могу твою корову купить…". А как ее продать, если она сейчас всю семью кормит?..
Подходя к богомоловской лавке, Максим увидел толпу женщин. Они окружили приказчика, качающего из железной бочки керосин.
Обитые железом ставни и двери были заново выкрашены и блестели на солнце яркой зеленью. В лавке было душно и пахло дегтем от подвешенных к потолку хомутов. За широким прилавком суетилась богомоловская дочка, отвешивая пшено и муку стоящим в очереди женщинам.
За стеклянной перегородкой конторки хозяин разносил старшего приказчика. Его густой голос отдавался у Максима в ушах, усиливая утихшую было к утру головную боль.
Максим, подойдя к конторке, замялся около двери.
Ты меня такой торговлей по миру пустишь! - кричал хозяин. - Виданное ли дело - за месяц половину товара в долг раздать!
- Так отдадут же, Филипп Павлович… - Голос приказчика звучал смущенно и неуверенно.
Богомолов с досадой бросил конторскую книгу на стол:
- Когда еще отдадут, а ведь товары с каждым днем дорожают. Чтоб ни на одну копейку в долг не отпускал! Понял?
Максим, поймав на себе насмешливый взгляд богомоловской дочки, с досадой толкнул ногой дверь в конторку.
Богомолов повернулся к нему всем корпусом. Его глаза впились в свернутый мешок:
- Что надо?
- Слыхал я, Филипп Павлович, что вам на мельницу работник нужен.
Богомолов, рассматривая Максима, словно прикидывал что–то в уме:
- Надо было, да уже я пленного австрийца взял.
Максим молча повернулся к двери.
- Постой, куда торопишься? Ты сколько у Бута получал?
- Двенадцать рублей.
Богомолов, разгладив бороду, подошел к Максиму.
- Ну, ладно. Я защитникам отечества завсегда рад помочь. - И, повертываясь к приказчику, спросил: - Филимон, сколько за его матерью числится?
Тот, мусоля пальцы, начал перелистывать толстую книгу.
- Десять рублей семьдесят три копейки, Филипп Павлович.
- Ну вот, сам видишь - навстречу бедным иду, товар даю в долг.
Максим молчал. Богомолов хлопнул его по плечу:
- Оставайся! Что ж с тобой делать? За двенадцать, как у Бута.
Максим замялся:
- Так то ж в прошлом году было, Филипп Павлович, вздорожало теперь все…
Богомолов недовольно поморщился:
- Ну, как хочешь… Ты вот раненый. Какой с тебя работник? А я беру. Думаешь, ты мне нужен? Для души своей делаю. Понять это надо!
Максиму хотелось уйти, но, вспомнив, что дома нет муки, он нерешительно переступил с ноги на ногу.
Богомолов взял из рук Максима мешок и кинул его приказчику.
- Ты, я вижу, за мукой пришел… Насыпь ему, Филимон, пуда два размолу. - И когда приказчик уже вышел в лавку, крикнул ему вдогонку: - Да не забудь, запиши в счет жалованья!
Максим повернулся к двери, но в это время в конторку вошла старая Панчиха, у которой сына убили на германском фронте. Увидав Богомолова, она с плачем кинулась ему в ноги:
- Не губи, кормилец ты наш! Не оставляй детей малых без крова!
Богомолов отошел за большой конторский стол. Панчиха на коленях поползла следом: