- Да сперва-то немцы не разрешали… А после Кучум не давал. Мужики не раз пробовали - куды там! Пес, того гляди, вязы порвет. Так и отступились. А однажды сам в деревню прибежал. За помощью. Вот, ей-богу! Коли не верите, людей спросите. Бегает по деревне среди бела дня от избы к избе, воет, скулит. Вышли люди, а он их в поле ведет к березе той… Собрались человек десять, пошли поглядеть. Подходят, а на покойнике-то вороны сидят. Кучум кидается, лает, а достать птиц не может. А те - хоть бы что: сидят и клюют Тихоново тело. Постояли люди и обратно пошли, потому как ничем тут не поможешь, так Кучум за ними следом до самой деревни на животе полз! Просил, чтоб вернулись. Такая собака верная!
- Где сейчас тело? - спросил Колесников. - Неужто висит?
- Люди сказывали, сорвалось. То ли веревка попрела, то ли позвонки не выдержали. Теперь не видать.
Береза смерти осталась далеко позади. Вершина ее, и без того чуть заметная, растаяла в тумане. Давно умолк верный Кучум, а люди все шли, погруженные в молчание. Наконец старик остановился. Пятьдесят человек столпились вокруг него, ожидая, что скажет.
- Дальше вдвоем идти надо. Лесу нет, через поле все на виду. На рассвете-то оно опасно…
Колесников обернулся.
- Митрохин и вы двое, новенькие, со мной. Остальные ждут здесь. Леонтьев, остаешься за меня. Если все тихо - пришлем связного. Вот этого. Как тебя звать, солдат?
- Асан меня звать, - ответил Мурзаев.
- Добро. Веди нас, старик!
Скоро поле пошло под уклон. Глубокий овраг преградил путь. На другой его стороне лаяли собаки, перекликались часовые.
- Пришли, - сказал Игнат Матвеевич, - это и есть Березовское. Днем его отсюда как на ладони видать…
Цепляясь за кусты, начали спускаться. Неожиданно из-под ноги Мурзаева вырвался камень и понесся вниз, увлекая другие. Все пятеро замерли на месте, приникли к земле. Но часовой услышал.
- Стой, кто тута?!
Митрохин тронул лейтенанта за рукав, шепнул:
- Засыпались, командир. Когти рвать или как?..
А часовой ближе. Шелестит под ногами сухой пырей.
- Стой, говорю! Стрелять буду!
- Русский! - ахнул Митрохин. - Полицай! Ах ты, паскуда!
Еще минута, и весь гарнизон будет на ногах… Но раньше поднялся с земли Игнат Матвеевич.
- Семен, ты, что ли? - голос у старика скрипучий, незнакомый, дрожащий. Поднявшись, подошел к полицаю вплотную. - Ты чего это, негодник! В полицию записался?
- Записали, дедусь… - парень успокоенно закинул винтовку за спину. - А ты чего по ночам шастаешь?
- Внученька, Сёма, заболела, в горячке лежит. С вечера-то вроде ничего, а к утру совсем плохо изделалось. Фершал-то в деревне?
- Уехамши. С господином гауптманом.
- Ах ты, беда какая! - всплеснул руками старик. - Куды ж это оне ночью-то?
- Тебе етого знать не полагается.
- Да я к тому, Сёмушка, что ежели далеко уехали, так скоро не воротятся, а коли недалече, так я бы и обождал…
Семен подумал.
- Не дождешься. Ступай в Бельцы к знахарке, это дело вернее. Наши-то в Мурашове гуляют. Престол там ноне…
Неслышная тень поднялась за спиной Семена. Увидев ее, старик задрожал телом, подался вперед и даже схватил полицая за рукав.
- Слышь-ко, Сём…
Но полицай отпрянул от старика и угрожающе поднял винтовку.
- Уйди от греха, дедусь!
И вдруг ахнул, раскинул руки и повалился к ногам Игната Матвеевича.
Будто в тумане смотрел старик, как берут из рук убитого винтовку, снимают ремень с подсумком, телогрейку, сапоги… Господи, да что же это?! Зачем?! Он закрыл лицо руками.
- Ты чего это, папаша? - спросил Колесников. - Уж не жалеешь ли полицая?
- Пошто убили? - сердито спросил Игнат Матвеевич. - Чего он вам сделал?
- Он предатель, дедушка! - сказал Мурзаев. - Предателей убивать нада.
- Глупый он! Сёмка-то. Молодой еще. И ты глупый! Отняли бы винтовку, поговорили как след, пристыдили б…
- Ну хватит! - сказал Колесников. - Развел антимонию! Что он тебе, родственник?
- Племянник он мне…
Колесников присвистнул от изумления.
- Ни хрена себе ситуация! Ну и как же теперь?
- А никак. Дальше без меня пойдете. Не нужен я вам. Березовское - вот оно.
- Ладно. Укажи, где немцы стоят.
- Чего указывать? Почитай, в кажной избе. Начальник ихний в том самом доме, что Тихон спалить хотел. Тама его и пымаете, коли надо. А меня отпустите с богом. Не помощник я вам…
- Ну что ж, и на том спасибо. А за полицая на нас зла не держи. Сердце огнем горит! Племянник, говоришь? Да будь он хоть сын твой - все равно бы прихлопнули! Под самый корень будем рубить эту заразу! Мурзай, беги к Леонтьеву! Пусть ведет людей!
Старик вытер ладонью глаза.
- Бог вам судья, делайте как знаете.
Колесников сказал на всякий случай:
- Насчет Зинки - гляди! Если что случится…
Игнат Матвеевич не понял, ответил по-доброму:
- Не бойсь, угляжу. Не впервой.
Лейтенант прикусил язык, сказал как можно мягче:
- Да уж постарайся… Девка она, конечно, шалая, но добрая. Встанет на ноги, тебе помощницей будет, покуда мы тут… Пока не вернемся за ней.
- Прощевайте, - сказал старик.
Подошел Леонтьев с людьми. Геннадий разъяснил обстановку.
- Нападать прямо на штаб бессмысленно. Немцы, расквартированные по домам, стрельбу услышат, прибегут, и нам каюк, не прорваться. Обойти Березовское невозможно. Кругом топь. Есть только одна дорога: через мост, а это значит, через всю деревню. Полтораста человек с автоматами - для нас не шутка. Пулеметы, видно, имеются…
- Что предлагаешь? - спросил Леонтьев.
- Предлагаю вырезать гадов к чертовой матери! - лейтенант обвел взглядом притихших бойцов. - Всех, конечно, не ликвидируем. Одно неверное движение, крик - и мы обнаружены. Это случится наверняка, а пока не случилось, какая-то часть будет нами уничтожена. - Все молчали. - Старик сказал, что где-то престольный праздник. Значит, и тут гуляют. Ситуация подходящая.
- Все так, - сказал Леонтьев, - только ведь это не из винтовки палить. Для такого дела навык нужен…
- Никто не родился убийцей! - взорвался Колесников. - Я сам дома курице рубил голову, отворотись…
- Я говорю: навык нужен! - Настойчиво повторил Леонтьев. - И потом сперва разведать надо. Без шума… Ты дай мне кого-нибудь.
- Ну нет! - отрезал Колесников. - Сам пойду. Митрохин! Мурзаев!
Однако вместо двоих к нему подошли трое. Рядом с Мурзаевым стоял Лузгин.
- Пускай идет, - сказал Леонтьев, - дружба - дело святое.
Перейдя овраг, Колесников поднялся по крутому склону к огородам. Здесь он остановил Митрохина, а сам с двумя остальными подошел к ближайшей избе и поднялся на крыльцо. Неожиданно за его спиной залаяла собачонка. Этого Геннадий не предвидел. Обычно немцы уничтожали всех собак в деревне, особенно вот таких, маленьких пустолаек. Но отступать было поздно. Громко топая сапогами, он сердито крикнул на собаку и кулаком постучал в дверь.
Женский голос спросил:
- Кто там?
- Господина унтера - к господину начальнику! Срочно!
- Батюшки! - изумленно воскликнула женщина. - Да нету у меня никого!
У Колесникова моментально вспотела спина.
- Это как же нету? А мне сказали, будто он к тебе пошел!
- И кто ж это набрехал? И как же людям не совестно?
- Ладно, - сказал Геннадий, - знаем мы вас! Все монахинь из себя корчите… Вот я сейчас гляну, какая ты есть монахиня. А ну, открывай живо, не то дверь высажу!
Затаив дыхание, все трое слушали, как возилась в сенях, причитала испуганная женщина. В последний момент она заколебалась, спросила с тревогой:
- Ты, что ли, Петр Лукич?
Дверь приоткрылась, Колесников рванул ее на себя, одним прыжком миновал порог. Еще не понимая, что произошло, женщина отступила назад в темноту, и Геннадий, боясь ее потерять, шагнул за ней. Она вскрикнула, но лейтенант успел зажать ей рот ладонью:
- Успокойся, гражданка. Я не разбойник. Просто заблудился в лесу. Ничего плохого тебе не сделаю.
Женщина продолжала биться у него в руках, словно пойманная птица, даже расцарапала Колесникову лицо, но крикнуть так и не смогла. Постепенно она стала уставать. Движения ее слабели. К тому же незнакомец не делал ей ничего плохого. Он только не давал кричать. Когда ей удалось освободить лицо, она спросила возмущенно:
- Чего тебе, ирод окаянный?
И тогда Геннадий сказал то единственное, что могло успокоить женщину больше всего:
- Хлеба! Хлеба кусок! Из окружения я…
Женщина ахнула.
- А обниматься лез! Голодный, а обниматься лезет!
Впрочем, она прошла на кухню, вздула огонь в еще не остывшей печи, сунула туда несколько лучинок, укрепила их на шестке. Стало светлее. Затем она достала чугунок щей, от каравая отрезала ломоть и стала возле печи, спрятав под фартук не по-женски большие руки. Геннадий взял ложку, но есть не стал, медлил. Хозяйка поняла это по-своему. Молча достала из горки старинный граненый штоф, стакан, наполнила его мутноватой жидкостью и снова отошла к печке.
- Ждала кого? - спросил Колесников.
- Пей, коли дают, да уматывай поскорей! - посоветовала она.
- Немцев много?
- Хватает.
- Стоят где?
- По-разному стоят. Которые у хозяев, а которые в школе. Казарма у них тама.
- И в вашем крыле есть?
- Есть и в нашем. Четверо у Зеленковской стоят, пятеро у Беловых, а староста у старика Дубова.
- Где это?
- По нашему порядку третья изба от моей. А зеленковская - четвертая. Дранкой крытая… Да тебе-то зачем? Ты туды не иди, а сейчас в огород, мимо баньки, после в овраг спустишься. Там до лесу - всего ничего.
- Спасибо, хозяюшка. - Колесников отодвинул в сторону нетронутые щи, а хлеб положил в карман. - Чего ж староста один живет?
- Так не немец он. Русский. Глебов по фамилии. А величают Петром Лукичом.
- Величают, говоришь? Это кто же его величает?
- А все. Начальство же!
- А… Ну пойду я повеличаю. Ты сходи к Дубову-то, проверь, на месте ли начальник. Вдруг ушел куда.
Хозяйка начала о чем-то догадываться, сказала нерешительно:
- Куды ж ему уйти в эдакую рань?
- Иди, иди. Коли он дома, вызови. Скажи, человек из лесу заявился. Раненый. В твоей избе лежит. Командир, мол. Со "шпалой". Гляди сюда! Вот с этакой, только подлиннее… Запомнила? Ну иди. Да иди же!
- О господи, чего же теперича будет?! - охая, она накинула на плечи ветхий кожушок, сунула в ноги валенки и обмотала плечи большим шерстяным платком. Стараясь не потерять ее из виду, Колесников с солдатами шел напрямик через огороды.
К избе Дубова они подошли одновременно. Понуждаемая энергичными жестами лейтенанта, женщина выпростала руку из-под платка, робко постучала и обреченно поникла головой. В сенях послышались осторожные шаги, которые вскоре смолкли.
- Кто такой и по какому делу? - спросили за дверью.
- Это я, Петр Лукич, - заторопилась она, - Евдокия Селезнева, вдова бригадира Якова Ивановича. Вы еще ко мне за самогончиком приходили…
- Ну признал, - нехотя отозвался Петр Лукич, - так что из того?
Женщина качнулась вперед и, чтобы не упасть, ухватилась за косяк.
- До вас я, Петр Лукич. Да вы отворите, не пужайтесь, одна я…
- Мне пугаться нечего, - помолчав, сказал Глебов, - а только ни к чему в такое время двери отворять. Баба ты молодая, а тут одни мужики… Так что ступай.
Евдокия обрадованно метнулась было прочь, но бросив взгляд в сторону, замерла на месте. От страха она заплакала, но робко, по-детски, стараясь своим плачем не слишком тревожить людской покой.
- Чего ж делать-то мне, Петр Лукич! Он ведь не уходит! Страшно мне! Хошь бы ты дверь отворил! Со страху боюсь ума лишиться!
Дверь слегка приоткрылась.
- Кто не уходит? Говори толком.
Захлебываясь слезами, Евдокия лепетала что-то малопонятное и все норовила юркнуть в избу, но Глебов почему-то удерживал ее на крыльце. Выслушав все, он сказал:
- Не мое это дело. Коли ты на него донести хочешь - бог тебе судья, доноси. А меня не впутывай. По мне что командир, что рядовой - все едино душа человеческая. В молодости не был Иудой, а в старости тем более не стану. Ступай с богом. Делай, что тебе совесть велит.
Он хотел закрыть дверь, но Евдокия боком пролезла в щель, и Колесников услышал ее громкий, рыдающий голос:
- Петр Лукич, Христа ради, не гони! Боюсь я! - и еще что-то, чего лейтенант уже не расслышал. Кинувшись к двери, он потянул ручку на себя. Из сеней пахнуло овчиной, луком и старой, лежалой соломой. В темноте кто-то вскрикнул, загремел жестяным ведром.
- Ни с места! - крикнул лейтенант, наугад продвигаясь вперед. - Кто шевельнется, пристрелю! - рукой он нащупал слева бревенчатую стену. - Всем - в избу! Отворить дверь в комнату!
Кто-то шарахнулся прочь, скрипнув половицами, в глаза лейтенанту ударил показавшийся слишком ярким свет керосиновой лампы.
В избе у печки стоял с поднятыми вверх руками высокий худой старик в домотканой рубахе и подштанниках. Другой, тот, что вошел впереди лейтенанта, был немного моложе, шире в плечах и бороду имел широкую и густую, по бокам сильно тронутую сединой. Евдокия, сжавшись в комок, забилась в угол, где стояли ухваты и висели на гвоздях связки красного лука.
- Хозяин? - лейтенант в нетерпении слегка поигрывал наганом перед лицом высокого старика.
- Теперича хозяин тот, у кого в руках вот эдакая штука, - ответил старик, опуская руки.
- Хозяин, хозяин, - подтвердил другой и сел на лавку, - а я погорелец. Живу тут покуда…
- Из Мурашова, - пояснил высокий, - когда его избу тама спалили, сюда ко мне перешел. Товарищи мы… Сесть-то можно? Али до утра стоять?
Колесников убрал наган.
- Садитесь. Так кто же из вас Глебов?
Мужики переглянулись.
- Ну я буду Глебов, - сказал тот, что был пониже ростом, - а вы, извиняюсь, не тот раненый командир, про которого Евдокия говорила? Не дождались, стало быть, подмоги, сами заявились… И сильно вас ранило?
Лейтенант покраснел.
- Здесь не вы, а я задаю вопросы.
Широкоплечий усмехнулся и погладил бороду. Нет, он был не из робкого десятка, этот Петр Лукич. Тогда почему отказался пойти к Евдокии? Ведь за каждого пойманного красного командира немцы давали деньги!
- Немцам служишь? И дорого платят? Наличными или натурой? Отвечай, немецкий прихвостень, когда с тобой советский командир разговаривает!
Глебов слегка побледнел, но продолжал сидеть и взгляда своего не отвел. Подождав, когда гнев лейтенанта пройдет, сказал:
- Можно и так считать. Сполняю, что требуют. А плата… Тут всем одинаково платят: не повесили нынче, значит, наградили…
- Приказы немцев выполняешь! - не сдавался Геннадий. - Значит, предаешь Родину!
Глебов опустил глаза.
- Экой ты скорый, парень! Сполняешь - значит, предатель. Так ведь приказы по-разному сполнять можно… - он покосился на застывших у дверей с оружием в руках солдат Колесникова. - Ты лучше скажи, зачем к нам пожаловал? Чего тебе надобно?
Лейтенант думал, при свете лампы разглядывая лица мужиков.
- Немцев в деревне много?
Старики снова переглянулись.
- Как для кого, - сказал Глебов, - ежели ты смелый человек, для тебя это пустяки, а коли трус, лучше сюда не суйся.
- Загадками говоришь.
- А ты разгадывай!
Лейтенант нервничал, не зная, как поступить. С одной стороны, угрозой от стариков ничего не добьешься- не таковские, с другой - у него не было времени на то, чтобы завоевать их расположение.
- Я не гадалка. Если хотите помочь - помогайте. После… обоим зачтется…
Глебов засмеялся, толкнул локтем Дубова.
- Слыхал, Денис? Зачтется, говорит! Ну спасибо, парень, обнадежил! - он поднялся над столом, широкоплечий, кряжистый, будто вырубленный из целого смоляного комля, посмотрел на лейтенанта в упор из-под косматых черных бровей. - Милостей нам твоих не надо, награды тоже оставь при себе. У меня за ту германскую два Георгия, у Дениса - полный бант…
- Врешь! - вырвалось у Геннадия. - Такие герои немцам служить не будут!
Глебов с укоризной покачал головой, сказал тихо:
- Откуда тебе знать, кому мы служим! Вот у тебя рота… Или взвод. Скомандовал - пошли. "Огонь!" - стреляют… Всё - на виду. А мы - вдвоем! И вся оружия- вот она! - Глебов постучал себя по лбу. - Длинным с выпадом, коли! "Герои"… Мы свое отгеройствовали. Теперь ваш черед.
- Мужики! - сказал Геннадий. - Мне нужно к своим! Очень нужно! Помогите. Не ради себя прошу, ради товарищей своих!
Приступ страшной усталости, как тогда, по выходе из болота, внезапно одолел его, заставил сесть. Минуты три все молчали. За печкой трещал сверчок, в углу сонно вздыхал теленок, в подполье глухо пропел петух.
- Видать, не помереть нам с тобой своей смертью, друг Денис! - проговорил Глебов, поднимаясь. - Штаны-то одень, без них в рай не пустят…
- И то… - сказал Денис, натягивая портки. - Чего делать-то будем? Я, чай, и стрелять-то разучился!
- Найдется без тебя кому стрелять. Ты что надумал, лейтенант?
- Проведи меня к штабу, а там…
- А там? - Глебов смотрел строго, как смотрят на ученика. - У тебя сколько людей? Рота? Взвод? Али, может, батальоном командуешь?
- Тебе не все равно, дед?
- Большая разница! Так сколько?
- Полсотни наберется…
- Полсотни? Дура! Куды ж ты в лоб-то лезешь? Веди его к штабу! Слышь, Денис! Я-то проведу, мне - что! Только что останется от твоей полусотни?
- Пулеметы?
- Не без того.
- Много?
- Два. Один крупнокалиберный. При нем круглосуточно - два немца. Часовых возле штаба трое. И караулка рядом…
Лейтенант огорченно сказал:
- Опоздал я. Рассветало. Надо было сонных…
- И это бы не вышло, - отрезал Глебов, - кроме солдат в избах бабы и ребятишки. Это ты учел? - Лейтенант отрицательно качнул головой. - То-то. Ну а теперь слушай меня. Комендант наш теперь в Мурашове. Гуляет. С ним два офицера. И цельная машина солдат. Вечор уехали. Утром, надо понимать, вернутся. Дорога из Мурашова идет через дамбу… Смекаешь!
- Смекаю. Предлагаешь взять гауптмана, перебить солдат и тогда уж атаковать штаб?
- Точно! - Глебов восхищенно хлопнул лейтенанта по плечу. - Тогда уж тебе никто в спину не ударит! Некому будет. Да и офицеры там все в кучке… Немец - он без офицера не вояка! Как думаешь, Денис?
- Куды им!
- Вот и я думаю. Так что гляди, парень, упустишь момент, век тебе из Непанского болота не выбраться.
Наше Березовское - это замок. Отопрешь его - молодец. Не сумеешь - никто тебе не поможет. Так что давай, не мешкай. Рота-то твоя где? Веди к дамбе, а я за штабом приглядывать буду. Ежели что - Дениса пришлю. Он у них истопником. Ну а я все-таки староста!..