Но Филипчук уже не отвечал. Сабуров ощупал его. В двух местах – на шее и на боку – под ватником было мокро от крови. Он прижался ухом к губам Филипчука. Филипчук дышал. Сабуров подхватил его одной рукой под мышки и, подтягиваясь на другой руке и отталкиваясь ногами, пополз дальше. Через тридцать шагов изнемог от усталости, опустил Филипчука и лег рядом с ним.
– Филипчук, а Филипчук?
Филипчук молчал.
Сабуров залез под ватник и гимнастерку и дотронулся до голого тела Филипчука. Тело заметно похолодело. Сабуров расстегнул карманы гимнастерки убитого, вынул пачку документов, вытащил из кобуры наган, засунул его к себе в карман брюк и пополз. Ему не хотелось оставлять здесь тело Филипчука, но пакет, лежавший за пазухой, не позволял долго раздумывать.
Когда он прополз еще шагов сорок, впереди послышался свистящий шепот: "Кто?"
– Свои, – тоже шепотом ответил Сабуров, встал на онемевшие ноги и, не видя ничего перед собой, пошел вперед. Оказалось, что ему нужно было сделать всего три шага до выступа стены, где его ждали. – Командир роты где? – спросил он.
– Здесь.
– Там, шагах в сорока, лежит командир, с которым я полз.
– Раненый? – спросил командир роты.
– Нет, убитый, – ответил Сабуров сердито, чувствуя за этими словами вопрос, вытаскивать или нет. – Убитый, но все равно надо вытащить. Понятно?
– Понятно, товарищ капитан, – сказал командир роты. – Вы документы взяли у него?
– Взял, – сказал Сабуров.
– Ну так что же, товарищ капитан? Ему все равно… легче не будет. А двух человек мне посылать – пропасть могут.
– Я вам уже приказал вытащить, – повторил Сабуров.
– Есть, товарищ капитан, – сказал командир роты, – но…
– Что "но"?
– В другое время не стал бы говорить, а сейчас каждый человек на счету.
– Если не вытащите, – с неожиданным для себя бешенством сказал Сабуров, – отнесу пакет к генералу, вернусь, сам вытащу, а вас за невыполнение приказания застрелю. Дайте мне провожатого до штаба.
Он повернулся и нетвердой походкой вслед за автоматчиком двинулся к блиндажу Проценко. Еще секунда – и он мог бы ударить этого командира роты. Может быть, тот по-своему прав и люди у него на счету, но в том, чтобы вытащить тело убитого командира, было что-то такое важное и святое для армии, что, на взгляд Сабурова, оправдывало даже потери, если они были неизбежны.
Когда Сабуров ввалился в блиндаж, у него потемнело в глазах, и он сразу сел на лавку. Потом открыл глаза, хотел встать, но Проценко, который был уже рядом, положил руку ему на плечо и посадил его обратно.
– Водки выпьешь?
– Нет, товарищ генерал, не могу, – устал, свалюсь от нее. Если бы чаю…
– А ну дайте ему скорей чаю! – крикнул Проценко. – Ремизов жив?
– Жив, только ранен. Вот от него пакет. – Сабуров полез за пазуху и вынул пакет.
– Добре, – сказал Проценко, надевая очки.
Увидев, что Проценко читает донесение, Сабуров привалился к стене, и только когда Проценко, неизвестно через сколько времени, тряхнул его за плечо, понял, что заснул.
– Сиди, сиди, – удержал его Проценко.
– Я долго спал?
– Долго. Минут десять. Ремизов ранен, говоришь?
– Ранен.
– Куда?
Сабуров сказал. Как и предвидел Ремизов, Проценко рассмеялся.
– Небось ругается старик?
– Еще как.
– А какое настроение у них?
– По-моему, неплохое.
– Он мне пишет, что может собраться с силами и со своей стороны по немцам ударить. Тоже с таким положением мириться не хочет. – И Проценко постучал пальцем по бумаге, которую держал в руке. – Ты один пришел оттуда?
– Один.
– Что же он тебе командира не дал для связи, чтобы его обратно послать? Старый, старый, а тоже маху дает.
– Он дал командира, его убили по дороге.
Только теперь вспомнив, что у него документы и оружие Филипчука, Сабуров выложил все на стол.
– Так. – Проценко нахмурился. – Сильно стреляли?
– Сильно.
– Днем не пройти там?
– Днем совсем не пройти.
– Да… – протянул Проценко. Он, очевидно, хотел что-то сказать и не решался. – А мне завтрашней ночью штурм делать. Как же это его убили?
– Кого?
– Его. – Проценко кивнул на лежавшие перед ним документы Филипчука.
– Смертельно ранили, потом тащил его, потом умер.
– Да… – опять протянул Проценко.
У Сабурова смыкались глаза от усталости. Он смутно чувствовал, что Проценко хочет послать его обратно к Ремизову, но не решается об этом сказать.
– Егор Петрович, – обратился Проценко к сидевшему тут же начальнику штаба. – Пиши приказ Ремизову. Все предусмотри, как решили: и точный час, и ракету – все.
– Я уже пишу, – отрываясь от бумаги, ответил начальник штаба.
Проценко повернулся к Сабурову и чуть ли не в пятый раз повторил:
– Да… Ну ты чего сидишь-то? Ты приляг пока. – Он выговорил это слово "пока" осторожно, почти робко. – Приляг пока. Ну-ну, приляг. Приказываю.
Сабуров вскинул ноги на скамейку и, приткнувшись лицом к холодной, мокрой стене блиндажа, мгновенно заснул. Последней блеснувшей у него мыслью была мысль, что, наверное, его все-таки пошлют, ну и пусть посылают, только бы дали сейчас поспать полчаса, а там все равно.
Проценко, прохаживаясь по блиндажу, ждал, когда начальник штаба допишет приказ. Иногда он на ходу взглядывал на Сабурова. Тот спал.
– Слушай, Егор Петрович, а если Вострикова послать?
– Можно Вострикова, – согласился начальник штаба. – Вы на словах ничего не будете добавлять, только приказ?
– Плохой приказ, если к нему надо еще что-то на словах добавлять.
– Если на словах не добавлять, можно Вострикова.
– Я бы его послал, – кивнул Проценко на Сабурова, – да трудно в третий раз за ночь идти.
– Идти труднее, а дойти легче, – заметил начальник штаба. – Он на животе уже два раза прополз, каждый бугорок, каждую ямку знает.
– Да… – опять протянул Проценко. – Придется. Должен быть там приказ. Алексей Иванович, – растолкал он Сабурова.
– Да, – поднялся Сабуров с той готовностью, с какой спохватываются накоротке заснувшие люди.
– Вот приказ, возьми, – сказал Проценко. – Когда дойдешь до Ремизова, пусть дадут нам зеленую и красную ракету над Волгой. А если ракет нет – три очереди из автоматов трассирующими. И после паузы еще одну. Отсюда будет видно?
– Да, – подтвердил Сабуров.
– Буду знать, что дошел и приказ донес. Ты по дороге-то не заснешь? – спросил Проценко, похлопывая Сабурова по плечу. – Вдруг проснешься, а уже день?
– Не засну. Немцы не дадут.
– Разве что немцы, – усмехнулся Проценко. – Здорово устал?
– Ничего, не засну, – повторил Сабуров.
– Ну ладно. Садись за стол.
Сабуров присел к столу, а Проценко, приоткрыв дверь, крикнул:
– Как там насчет чаю?
Потом Проценко сам вышел за дверь и тихо отдал какое-то распоряжение. Через две минуты, когда Проценко, Сабуров и начальник штаба сидели рядом за столом, Востриков внес медный поднос, на котором, кроме трех кружек с чаем, была горстка печенья и стояла только что вскрытая банка с вишневым вареньем.
– Вот, – сказал Проценко, – варениками угостить не могу, а украинской вишней – пожалуйста. – Он повертел в руках банку и подчеркнул ногтем надпись на этикетке. – "Держконсервтрест. Киев". Чуешь? С Киева вожу.
– Так все время с Киева и возите? – спросил Сабуров.
– Сбрехал, конечно. Где-то под Воронежем выдали. Люблю вишню… Ну давайте чай пить.
Теперь Проценко уже не возвращался к своим сомнениям – посылать Сабурова или не посылать. Выражать излишнее беспокойство – значило напоминать человеку, что ты думаешь о его возможной гибели. И Проценко неожиданно завел разговор о школе червонных старшин при ВУЦИКе, где он когда-то учился.
– Ничего учили. Вид был хороший: форма, галифе. Между прочим, хотя тогда и не принято было, но даже танцам и хорошим манерам учили.
– Ну и как, научили? – усмехнулся начальник штаба.
– А что, разве не заметно?
– Как когда.
Сабуров выпил кружку горячего чая, и ему опять захотелось спать. После второй он как будто немного разгулялся. Варенье было вкусное, какое он любил с детства, – без косточек. Проценко приказал подать по третьей кружке. Тут Сабуров почувствовал, что пора идти, и, сделав несколько глотков, поднялся.
– Что же не допил? – спросил Проценко.
– Пора, товарищ генерал.
– Значит, если ракет нет, дадите автоматные очереди, три и одну.
– Ясно, – сказал Сабуров.
– В сторону Волги…
– Ясно.
Откозыряв, Сабуров повернулся и вышел. Проценко и начальник штаба помолчали.
– Ну как, – обратился Проценко к вошедшему штабному командиру, – людей из батальонов вывели сюда?
– Выводят.
– Поторапливайтесь, скоро рассвет. Тогда выводить будете – людей потеряете… Считаешь, дойдет? – подумав о Сабурове, спросил Проценко начальника штаба.
– Надеюсь, что да.
– И я надеюсь. Была минута, когда отправлял его, хотел сказать прямо: дойдешь в третий раз – орден Ленина тебе, генеральское слово. Не утвердят, свой сниму, отдам!
Тем временем Сабуров полз по окончательно обледеневшей земле. То ли дело близилось к рассвету и немцы считали, что никто здесь больше не пойдет, то ли им просто надоело всю ночь стрелять по берегу, но он уже прополз половину пути, а сверху не грохнуло ни одного выстрела. Его даже начало пугать это – не будет ли засады? Он взвел парабеллум и, отвязав от пояса одну "лимонку", взял ее в правую руку. Хотя так ему было труднее ползти, но он не выпускал гранаты, держа ее таким образом, чтобы метнуть в первое же опасное мгновение. Потом он вспомнил о приказе. Ну что ж, вторую гранату в крайнем случае он бросит себе под ноги. Он благополучно прополз еще полсотни шагов и начал отгонять эти мысли. Подсознательное чувство говорило ему, что и на этот раз все сойдет. И действительно, он дополз до развалин на той стороне без единого выстрела за всю дорогу.
– Опять ты, Сабуров? – окликнул Григорович.
– Я.
– А Филипчук где?
– Убит.
– Где?
– Шагов семьдесят не доползли, – сказал Сабуров и вспомнил мертвое лицо Филипчука. Возвращаясь сюда, он спросил у командира роты, вытащен ли Филипчук. Услышав, что вытащен, он захотел сам посмотреть, где лежит тело, и посветил ручным фонарем в лицо Филипчука. Лицо было бледно. Кто-то из бойцов стер с него грязь и кровь. И в который раз в жизни Сабурову стало не по себе, что вот с этим человеком какой-нибудь час назад он перешептывался: "Ты здесь", – говорил он. "Я здесь", – отвечал Филипчук.
Войдя к Ремизову, Сабуров вручил ему приказ. Ремизов прочел приказ, потом спросил о Филипчуке. Повторился почти тот же разговор, что с Григоровичем.
– А документы принес? – спросил Ремизов.
– Генералу отдал. Приказано дать сигнал, что я добрался. У вас зеленые и красные ракеты есть?
– Должны быть. Посмотри, Шарапов, есть ракеты?
– Ракеты все, товарищ полковник.
– Тогда приказано дать три автоматные очереди трассирующими над Волгой. Три сразу и одну вслед.
– Это можно, – оживился Ремизов и снова крикнул: – Шарапов! Помоги мне встать.
Шарапов помог ему встать, и он, кряхтя и разминаясь, пошел по блиндажу.
– Дай мне автомат и диск с трассирующими. Пойдемте, Сабуров. Я сам, коли так, тоже очередь дам.
Шарапов и еще один автоматчик вышли из блиндажа вслед за Ремизовым и Сабуровым.
– Становись рядом со мной. Стрелять по команде "три", очередью. Будем считать, что это наш прощальный салют Филипчуку. – Ремизов повернулся к автоматчику: – Отдайте свой автомат капитану. Возьмите, Сабуров. Вместе с вами помянем товарища!
Небо уже начинало сереть, когда по команде "три" они выпустили по автоматной очереди. Светящиеся трассы пуль, изгибаясь где-то в конце пути, взлетели высоко в темно-сером воздухе над Волгой. Ремизов дал вдогонку еще одну очередь и посмотрел на Сабурова, как раз в эту минуту хотевшего сказать, что ему пора идти обратно.
– Не пущу вас, уже светает. И вообще не пущу. До трех раз судьбу испытывать можно, больше не надо. Пробьемся завтра ночью – вернетесь.
– У меня там батальон без командира, – сказал Сабуров.
– А у меня тут два батальона без командиров. Идите спать. Шарапов, устрой капитана на комиссарскую койку. Погиб у меня комиссар. Прекрасный был человек. Только месяц назад из райкома партии прислали. Воевать не умел, а бодрость душевную даже в меня, в старого черта, вселял. Очень жалею. Даже удивительно, как жалею. Пойдемте в блиндаж.
XIX
Когда Сабуров проснулся, было уже три часа дня: он проспал почти восемь часов. В углу блиндажа кто-то копошился.
– Кто там? – спросил Сабуров.
– Я
Перед ним стояла толстая девушка, рукава у нее были засучены, а поверх гимнастерки надет передник.
– А где полковник? – спросил Сабуров.
– На передовой.
– А где у вас передовая?
– А тут, рядом.
Сабуров спустил ноги на пол и только теперь обнаружил, что во время сна кто-то снял с него сапоги и портянки.
– Сидите, – сказала девушка. – Портянки сушатся, сейчас принесу.
– Кто же это с меня сапоги снял? – спросил Сабуров.
– Ясно кто – Шарапов.
Девушка вышла и тут же вернулась, держа в одной руке покоробившиеся просушенные сапоги Сабурова, а в другой – портянки.
– Нате, надевайте.
– Как вас зовут? – спросил Сабуров.
– Паша.
– Что же вы тут, одна за всех?
– Одна, – ответила Паша. – Все на передовую ушли, и телефон там.
– Стало быть, вся охрана штаба на вас возложена? – спросил Сабуров, подвертывая портянки.
Паша промолчала, видимо не одобряя этого праздного вопроса.
– Кушать хотите?
– Хочу.
– Полковник приказал, чтобы вы, как проснетесь и покушаете, к нему шли. Вас автоматчик проводит.
– А чем же ты меня кормить будешь?
Паша огорченно пожала плечами: этот вопрос ей доставил страдание.
– Кицытратом. Грешневым. Кушали?
– Случалось.
– Я в него сала положила. А чего завтра буду готовить, не знаю.
– Все еще не стала Волга? – спросил Сабуров.
– А шут ее знает. То говорят – стала, то – не стала. А продуктов не везут. Вот и мучайся.
Она вышла и вернулась со сковородкой каши.
– Кушайте.
Потом полезла в угол, достала флягу, встряхнула и, не спрашивая Сабурова, налила ему полстакана.
– Где Шарапов? – спросил Сабуров.
– С полковником. Он всегда с полковником, от полковника не отстает.
Она, не дожидаясь приглашения, села на табуретку напротив Сабурова и, подперев рукой подбородок, стала его разглядывать. В полку она, наверное, уже всех разглядела, а он был новенький.
– Ну что ты смотришь? – сказал Сабуров.
– Ничего, так. Теперь у нас будете?
– Нет, не у вас.
– А чего же вы?
– Временно сюда прибыл. Завтра отбуду. Как, можно?
– А почему же нельзя? – не поняв шутки, сказала она. – Может, еще чего хотите покушать, так больше нет ничего. Может, чаю еще хотите, так чай есть.
– Нет, не хочу, – ответил Сабуров.
– А Сергей Васильевич всегда чай пьет.
– Кто это Сергей Васильевич?
– Да полковник.
– Ну, а я не хочу.
– Как ваше желание. Может, вам шоколаду дать?
– Нет.
– Сергей Васильевич сказал, чтоб вас всем, что есть, кормить.
– Спасибо, не хочу.
– Ладно, как хотите, а то у него одна плитка осталась, – как показалось Сабурову, с некоторым облегчением сказала девушка.
– Так где же автоматчик? – спросил он, доев концентрат.
– Там, в окопе.
Сабуров поднялся:
– Спасибо.
– Будьте здоровы. Вы чего-то кушаете мало.
Сабуров вышел. В окопе около блиндажа его действительно ждал автоматчик.
– Ну что ж, пойдем до полковника, – сказал Сабуров.
– А что до него идти, товарищ капитан, – сказал автоматчик. – До него рукой подать.
В хозяйстве Ремизова чувствовалась аккуратность. Вперед от блиндажа, через развалины, шли ходы сообщения, прерывавшиеся только там, где можно было безопасно пройти в рост.
Через пять минут Сабуров был на наблюдательном пункте, устроенном довольно остроумно. На самом краю обрывистого оврага, отделявшего здесь позиции Ремизова от немцев, стоял разрушенный дом, по остаткам которого беспрерывно била немецкая артиллерия. Ремизов подкопался под фундамент и внизу под ним сделал довольно просторную землянку с двумя замаскированными глазками в сторону немцев.
Земля за ночь окончательно обледенела. На дне оврага лежал опрокинутый, сорвавшийся с откоса танк и валялось много трупов.
– Как позавтракали? – вместо приветствия спросил Сабурова Ремизов.
– Отлично, товарищ полковник.
– Значит, Паша не подвела. Она кулачка: все для меня бережет. Никак ее к гостеприимству не приучу.
– Наоборот, – сказал Сабуров, – даже шоколаду мне предлагала.
– Неужели? Ну, это прогресс. Тихо сегодня у меня. Зато, кажется, там на генерала нажимают. Слышите?
Действительно, левее слышалась стрельба.
– По звукам судя, уже два раза до гранатного боя доходило. Я бы на вашем месте после таких пластунских подвигов сутки спал. Приказал не будить. Конечно, в крайнем случае разбудили бы, но пока ничего такого нет. Шевелиться – шевелятся, это да. Вот извольте бинокль.
Сабуров взял из рук Ремизова бинокль и долго просматривал ту сторону оврага. То здесь, то там перебегали люди. В просветах между домами промелькнул один, потом другой танк.
– Бомбили уже? – спросил Сабуров.
– У нас нет. Тот, левый берег бомбили. Все "катюш" ловят. "Катюши", как всегда, арии пели утром. Отдохнули?
– Вполне.
– Сегодняшний день вы у меня прямо как прикомандированный офицер Генерального штаба – можете наблюдать за общим ходом боя. Впрочем…
Ремизов, прихрамывая, отвел Сабурова в сторону, они вышли из блиндажа и оба прислонились к стене окопа.
– Впрочем, – повторил Ремизов, – хорошо, если бы вы прошли на правый фланг. У меня такое чувство, что они сегодня мной не интересуются, я для них уже отрезанный ломоть. Считают, что всегда успеют разделаться. Но все же, на всякий случай, пойдите. У меня на правом фланге слабенько, – лейтенант Галышев батальоном командует, совсем мальчик. Всех поубивало вчера, что сделаешь? До вечера понаблюдайте там от моего имени. Если надо будет, команду примете. А ночью вместе пробиваться будем. Тут уж я вас от себя никуда… Хорошо?
– Хорошо, – согласился Сабуров, удивляясь той непринужденной мягкости, с какой разговаривал Ремизов, хотя совершенно ясно было, что он приказывает.