Дмитрий выпрыгнул на берег. За стеной камышей сразу же начиналось продолговатое озеро. Вода казалась свинцово-серой. "Поэтому и назвали Волчье", - подумал Дмитрий. Вокруг озера росли дубы. Весь противоположный берег был покрыт ветлами.
"Там со спиннингом не разгуляешься, зато на этой стороне - раздолье".
Пока дед Егор привязывал лодку, Дмитрий снарядил спиннинг, пошел по берегу. Небольшой ручей соединял озеро с заливом. Прозрачная вода струилась по чешуйчатому руслу. Возле зеленых водорослей, словно магнитные стрелки, дрожали мелкие пескарики и окуньки.
"Надо стать вблизи ручья. К отмели хищник подходит". Бобик с лаем вылетал на тропинку и, возвращаясь, тянул на то место, о котором думал Дмитрий. "Умный пес, знает, куда вести". Дмитрий взмахнул спиннингом. "Пожалуй, метров на сорок бросил". Он уже успел сосчитать до двадцати, но блесна все еще тонула, увлекая за собой леску. "Вот это глубина!"
Ободренный первым забросом, он сильней взмахнул удилищем и едва успел затормозить катушку. Где-то вверху зазвенела блесна, в озеро посыпались листья. Дмитрий поднял голову - металлическая рыбка сверкала на ветке.
- И на вербе груши растут, - проходя мимо, ухмыльнулся дед Егор.
Дмитрий полез на дерево, сломал ветку. Едва он привел в порядок свою снасть, как за кустами зашумела вода и в сетях затрепетала рыба.
"Молодец дед!" Дмитрий взглянул на Бобика. Пес зорко следил за блесной, его глаза цвета спелого каштана горели, он тихо повизгивал.
- Я вижу, ты переживаешь неудачу, - рассмеялся Дмитрий, погладив по спине дворняжку.
Почти у самого берега вскинулась крупная рыба. И в ту же секунду темно-зеленая с красным опереньем стрела влетела в ручей. Над водой блеснул серебряный веер мальков. Заметив Дмитрия, окунь круто повернул назад, нырнул в глубину.
- Есть крупная рыбка! Поймать надо, поймать… - шептал Дмитрий, взмахивая удилищем. Но заброс оказался неудачным. Леска, словно паутина, опутала катушку. - Вот и борода! Поспешил, разучился ловить… - Дмитрий сел на пенек, покачал головой.
А удар слышался за ударом. То на отмели, то на глубине взлетали брызги и расходились кругами волны. "Вот когда разгулялся хищник!" Дмитрий спешил покончить с узлами, но, торопясь, он создавал новые замысловатые сплетения.
"Надо успокоиться! Так и до вечера не распутаешь…"
Дмитрий разделся и снова взялся распутывать леску. Покончив с узлами, он забрел в воду и осмотрелся. Под ногами желтел песок. Из черной ямы выглядывали старые водоросли, похожие на связки сухих грибов. Внезапно налетел ветер, и волны взбудоражили озеро. Там, где из воды торчали коряги, Дмитрий заметил круги, расходившиеся на воде. "Хищник гоняется", - подумал Дмитрий.
С легким всплеском блесна упала возле коряги. "Попробуем…" - Дмитрий покрутил катушку. Ничего, идет. Он оглянулся и застыл в удивлении. Собака стояла по брюхо в воде и, вытянув морду, следила за движением лески.
И в это мгновенье Дмитрий почувствовал сильный рывок. Леска обожгла пальцы. Он оступился, ноги скользнули в глубокую яму, но все же ему удалось сделать подсечку. Выбравшись на отмель, Дмитрий поставил катушку на тормоз. Ушла? Он осторожно подмотал леску. Коряга! Зацепил… Нет, есть! Сидит! Борясь с крупной рыбой, он вышел на берег и закричал:
- Дед Егор, на помощь!
- Держи, не пущай! - Дед, без штанов, в белой холщовой рубахе, выскочил из-за бугра. - Где? Что? - И, увидев согнутое в дугу удилище, подбежал к Дмитрию. - Легче! Ты ё на глубине води, морить надо! - Он поднял руку. - Стой, куда тянешь, дай погулять рыбине!
- Щука взяла… упорно держится на глубине… Это ее повадка… - отрывисто проговорил Дмитрий.
- А ты, гляди, поворачивай влево, а то за коряги уйдет! Ну и кобыла! - щурясь от солнца, выкрикнул дед.
Дмитрий, не торопясь, наматывал леску. Из воды показалось сплющенное рыло. Щука открыла пасть и, тряся головой, старалась освободиться от блесны. Дмитрий ослабил леску. Щука ушла в глубину, но уже без рывков. Сопротивлялась она вяло.
- Ты ё на отмель выводи. Она умаялась. - И дед Егор засучил рукава.
Дмитрий медленно, но упорно подводил к берегу щуку. На отмели она забилась и неожиданно присмирела, чуть шевеля плавниками. Тогда дед Егор наложил руку на ее голову и, нащупав глаза, сдавил их.
- Взяли! - с этим возгласом он вытолкнул метровую рыбу на песчаный берег.
Бобик с громким лаем запрыгал вокруг щуки. Дед Егор весело приплясывал. Щука извивалась всем телом, но уйти в озеро не могла. Она поворачивала к Дмитрию то черную спину, то широкий бок с зеленоватым отливом, покрытый небольшими пятнами и золотистыми полосками.
- Крупный экземпляр и окраска красивая… - Дмитрий взглянул на солнце, нагнулся, достал из кармана часы. - Пора собираться…
За Сеймом рыбаков окружили мальчишки. Они еще издали заметили крупную щуку и грянули дружным хором:
- Ура-а, Гитлера поймали!
Дед Егор поправил на плече весло и, чтоб все видели, выше приподнял щуку. Он приосанился и, важно неся добычу, свернул на тропинку. В хате, когда он положил рыбу в корыто, старуха развела руками.
- Свят, свят! Кто ж поймал?
- Начальник.
Бобрышев и Войцеховский, присев на корточки, разглядывали щуку.
- Нет, таких я не ловил, - признался старшина.
Бобрышев расправил у щуки плавник.
- Ты - умница, знала, что у нас редакционное совещание.
- Давайте попросим нашу хозяюшку зажарить рыбу. И никому ни слова. Строгая тайна… А как только окончится совещание, всех пригласим к нам, - предложил Дмитрий.
- Я за сюрприз и за пир! Жертвую свое пайковое масло. Оно в котелке в погребе. Старшина! Пока мы вернемся, ты уж тут помоги хозяюшке разделать рыбу. - Бобрышев порывисто встал. Он приблизился к ходикам, потянул вверх гирю. - Пошли, Дмитрий, а то еще опоздаем.
Через десять минут они уже подходили к редакционному поезду. На поляне Бобрышев принялся собирать землянику. Дмитрий с тайной надеждой увидеть Веру вошел в линотипный цех. Но машины не работали. В цехе были расставлены скамейки. Возле столика, покрытого красной скатертью, прохаживался тучный военный в начищенных до блеска сапогах. Он был чем-то недоволен и отчитывал Ветрова. Дмитрий услышал последнюю фразу:
- Какой народ, какая жара?!
- Народ - корреспонденты, а жара почти тридцатиградусная. Зачем же обливаться потом в вагоне? Проведем совещание на лесной полянке, - твердо отвечал Ветров.
- Ну, как хотите… - тучный военный повернулся к Дмитрию. - Я, кажется, не ошибаюсь, вы майор Солонько?
- Так точно!
- У меня хорошая память. В сорок первом году на окраине Чернигова вы читали стихи солдатам. Я вас слушал.
- Возможно…
- Не возможно, а точно так. Ну что ж, познакомимся, подполковник Синчило. - Дмитрий выдержал сильное рукопожатие. - Видно, что перо в крепких руках. А то мне однажды прислали в армейскую газету писателя… Вот потеха! - И Синчило расхохотался. - Заходит в кабинет, представляется. Я ему: сейчас проверим, что вы за писатель. И подвожу его к гире. Ну-ка, поднимите. Да где там! Смешной такой, пенсне на носу прыгает… Ну, думаю, пришло подкрепление. Потом он, на мой взгляд, и стихи и очерки плохо писал.
- Говорят, эта гиря приносила много неприятностей, - заметил Ветров.
- То есть как?
- О нее часто спотыкались в кабинете…
- Это возможно… - Синчило пристально посмотрел на Ветрова, но ответственный секретарь невозмутимо завязывал папку. - А вы, майор, гирями не занимаетесь? - переводя взгляд на Дмитрия, спросил заместитель редактора.
- Нет, но физкультуру люблю.
- А я крещусь двухпудовыми…
12
Полянка, которую облюбовал Ветров для редакционного совещания, находилась метрах в тридцати от поезда. Туда перенесли столик, графин с водой и несколько стульев.
Вековые деревья бросали густую тень на пестрые цветы и сочную траву. Солонько лежал на спине, прислонив голову к дубу. Он следил за прыжками белки. Встревоженный голосами людей, зверек то выглядывал из-за ветки, то скрывался в листве. Рядом с майором сидел Грачев и, покусывая зеленый стебелек, спрашивал:
- Ты отыскал ребят, Дима, и Синенко и Брагонина?
- Я ж обещал…
- Значит, видел их!
- Они тебе кланялись. Просили приехать.
- Буду поблизости, заеду к ним. Разве можно забыть? Брагонин мне жизнь спас. Если бы не он, раздавил бы меня немецкий танк под Котлубанью. Хорошие ребята! Ты о них что-нибудь написал?
- Я сделал полосу о традициях сталинградской гвардии. Помог им написать короткие рассказы о своих подвигах.
- Надо песню сочинить.
- Я привез стихотворение бронебойщика Валентина Зайцева о разведчике Синенко. Оно пойдет в полосе. Свежо, интересно написано.
- Да, я прочитал в нашей газете цикл его стихов. Подкупает теплота, юмор. Наташа хранит газетную вырезку, а ведь она даже твои стихи не все сберегает.
- У меня бывают неудачи. - Вот Семен, тот ни за какие коврижки не признался бы. Попробуй ему сказать… - Грачев замолчал. Мимо прошел Седлецкий и, сухо поздоровавшись, прилег под кустом.
- Ку-ку… Ку-ку… - послышалось вдали.
Гуренко вышел из-за дерева и, повернувшись на каблуках, крикнул:
- Кукушка, кукушка! Скажи мне, сколько продлится совещание? - И он громко сосчитал до трех. - Это терпимо. Спасибо, голубушка.
Все заулыбались. Синчило строго посмотрел на капитана, но ничего не сказал.
- Где же Тарасов?
- Почему он не едет?
- Уже давно пора начинать!
- Товарищи! - Синчило постучал карандашом по графину, откашлялся. - Гм… гм… Редактор предупредил меня, что он может задержаться в Политуправлении фронта. Гм… гм… Он просил не ожидать его. Мы немного запоздали с открытием редакционного совещания. Я надеялся, что полковник Тарасов вот-вот приедет. Но, очевидно, у него какие-то важные дела. Гм… гм… Давайте начнем нашу работу.
Корреспонденты придвинулись к столику. Ветров раскрыл блокнот, достал из папки газетные вырезки, перелистал их.
- Можно начинать, товарищ ответственный секретарь. - Синчило положил руки на столик, пошевелил толстыми пальцами.
Дмитрий заметил на левом мизинце большой, аккуратно заостренный ноготь. "Вот чудак Синчило! Зачем он отрастил? Однако… "быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей". Но сейчас же ему вспомнилась фраза, услышанная в вагоне: "Какой народ, какая жара?!" "Очевидно, Бобрышев был прав, когда так резко отзывался о новом начальстве".
Новый заместитель редактора был человеком средних лет. Его бугристый лоб значительно увеличивала лысина, хотя подполковник и пытался ее скрыть: он зачесывал волосы с затылка на темя и пышным чубом ловко спускал их на лоб. Когда подполковник поворачивался в профиль, становились заметны родинки, словно отполированные после бритья. Казалось, он только что пил воду, и капли не успели скатиться с его нижней губы и подбородка.
- Мне поручил редактор сделать критический обзор материалов, напечатанных в нашей газете, - услышал Дмитрий звонкий голос Ветрова и перевел взгляд на докладчика.
Ответственный секретарь говорил о том, что журналисты редакции работали на Курской дуге с таким же самозабвением, как в свое время на Дону и в Сталинграде. В числе лучших материалов он назвал статьи Гайдукова, Бобрышева, информации Грачева, отметил также талантливые рисунки Гуренко.
- Газета несет в войска идеи партии, - горячо говорил Ветров. - Она друг и советчик солдата, в короткий срок помогает ему в окопе пройти курс военной академии… Мы ищем пути к солдатскому сердцу и, как это ни странно, частенько забываем поговорить о нашей фронтовой поэзии. - Он поправил очки, с пафосом продекламировал:
Железки строк случайно обнаруживая,
Вы с уважением ощупывайте их,
Как старое,
но грозное оружие.
Седлецкий зааплодировал.
- Подождите с аплодисментами, может быть, вам кое-что не понравится… - Ветров вытер носовым платком лоб, повысил голос. - Эти "железки строк" читатель фронтовой газеты обнаружит в стихах Дмитрия Солонько и Валентина Зайцева. - очень одаренного молодого поэта-бронебойщика. Семен Степанович Седлецкий разговор о поэзии встретил аплодисментами. Позволительно спросить, почему же он так долго не сдавал стихи Зайцева в набор? Семен Степанович упорно доказывал редактору, что они слабы с формальной стороны и к тому же в стихах мало искренности.
- Седлецкий бездушно отнесся к стихам Зайцева, - с места сказал Солонько. - Пусть он выступит и объяснит.
- Я выступлю, - перебил Седлецкий Дмитрия, - и как бы не пришлось вам краснеть, товарищ Солонько.
Синчило снова постучал карандашом по графину.
- Тише, товарищи! Давайте выслушаем подполковника Ветрова.
- Поговорим о месте литератора в армейском строю. Дмитрий Солонько присылает в редакцию не только свои стихи. Он пишет очерки, статьи о маскировке, делает интересную полосу о традициях сталинградской гвардии, находит в полках одаренных поэтов, художников. Недавно Солонько опубликовал остроумные стихотворные подтекстовки к рисункам солдата Шатанкова. А Седлецкий? Раз в неделю он дает в газету стихи короче воробьиного носа…
- Я написал пьесу, - перебил Седлецкий.
- Я говорю о том, что вы делаете для газеты. Но кстати и о пьесе. Я читал ее: неудачная пьеса. А могли бы посоветоваться с товарищами. Каждый бы вам помог, и я в том числе. Как говорят, одна голова хороша…
- А полторы еще лучше, - быстро подал реплику Седлецкий.
Раздался смешок. Ветров покраснел.
- Я люблю, когда собрание проходит остро, - улыбнулся Синчило. - Но сейчас словесная перепалка отвлекает нас от главного Гм… гм… Я попрошу докладчика уделить больше внимания статьям, очеркам, заметкам - нашему газетному хлебу.
Бобрышев придвинулся к Дмитрию, тихо сказал:
- Синчило переводит стрелку. Ловко… Ветров - чудак, не сумел ответить… Седлецкий срезал его.
Как только Ветров окончил доклад, поднялся капитан Гуренко.
- Я с большим увлечением делал рисунки к стихам Зайцева. А вот сегодня… я случайно прочитал стихотворение Седлецкого и призадумался, признаться, даже удивился. - На лбу у Гуренко появилась глубокая складка, прозрачные глаза его остановились на Седлецком. - За Днепром с винтовкою в руках лежит смертельно раненный солдат Чумаченко - герой стихотворения. Кричат вороны. Коршун уходит кругами в синюю даль, и видно, как у него краснеет крыло от заката. Но какой подвиг совершил Чумаченко? О чем он думал, за что боролся? Где его однополчане? Почему он брошен товарищами? На эти вопросы в стихах нет ответа, и получается: не ходи, солдат, за Днепр, а то упадешь смертельно раненный на безымянной высотке, и над тобой будут кружиться вороны да коршуны.
- А мы готовимся освобождать Украину.
- Штурмовать Днепр.
- Я протестую! - Седлецкий вскочил. - Пусть скажет Гуренко, где он нашел стихи?
- Они напечатаны на редакционном бланке и вместе с другими материалами лежат на столе ответственного секретаря. Совершенно точный адрес! Так разрешите заняться дальнейшим разбором стихотворения. Видит ли наш поэт настоящую фронтовую жизнь? Поднялась вся Россия. С нами сыны Белоруссии, Узбекистана, Литвы, все советские народы. К линии фронта подходят колонны танков. На стальных башнях написано: "От челябинских рабочих", "От саратовских колхозников". А солдат Чумаченко одинок и вооружен винтовкой. Я не против винтовки, она нужна! Но вы присмотритесь вообще к стихам Седлецкого: поэт очень строго соблюдает военную тайну. - Гуренко усмехнулся. - Никакой боевой техники, кроме винтовки, вы там не найдете…
- Разрешите! Я хочу рассеять это… эту клевету, объяснить… - Седлецкий подбежал к столику.
- Вы хотите дать справку? - спросил Синчило. - В вашем распоряжении три минуты.
- Заместитель ответственного редактора и ответственный секретарь, - как можно торжественнее произнес Седлецкий, - могут подтвердить, что этих стихов я им не сдавал. Все знают, что за столом подполковника Ветрова работают многие товарищи и часто забывают там свои черновики. Капитан Гуренко нашел такой черновик, отрывок из моей неоконченной поэмы. Не разобравшись, в чем дело, он выступил здесь не как честный критик, а как злопыхатель.
- А почему ваши стихи напечатаны на редакционном бланке? - не выдержал Гуренко.
- Виновата машинистка! - бросил реплику Бобрышев.
- Нет, не машинистка… У меня просто не было другой бумаги. Но вернемся к главному! У меня солдат Чумаченко… не положительный персонаж. Он трус! Это лермонтовский Гарун. И, конечно, автор не может нести ответственность за мысли отрицательного героя. - После небольшой паузы Седлецкий с иронической усмешкой продолжал: - Представьте на миг, что я захожу в хату, где работает художник Гуренко, снимаю с мольберта начатую картину, забираю неоконченные этюды, а там пока что вырисовываются танки с черно-белыми крестами, самолеты со свастикой. Ах, вот оно что! Я поднимаюсь на собрании, требую слова и, показав товарищам наброски, говорю: "Вы, Гуренко, воспеваете вражескую технику. Вы антипатриот!" Каково это, а?
- Ой ли? - покусывая стебелек, проронил Грачев.
- Ловкач, все придумал на ходу. Стихи он оставил на столе секретаря не случайно. Но сейчас забил отбой, и ему удалось успешно отступить, - заметил Бобрышев.
Синчило еще резче постучал карандашом по графину.
- Я всегда приветствую бдительность. Гм… гм… Но критик с дубинкой может отбить у наших поэтов всякое желание дерзать. Не зная всего произведения, мы не можем учинять расправу над его отдельными главами. Меня вполне удовлетворяет справка поэта Семена Степановича Седлецкого.
- У Седлецкого нет никакой начатой поэмы. Он не сможет нам показать черновики. Все это выдумка. Я разбирал вполне самостоятельное и законченное стихотворение. - Голос Гуренко задрожал от гнева. - Я прошу дать мне возможность выступить вторично.
- Можете оставаться при своем мнении, - отрезал Синчило.
- Я прошу…
- Хорошо, вы получите слово. Я вовсе не зажимщик критики, капитан Гуренко. - И Синчило презрительно улыбнулся.
Принимая позу победителя, Седлецкий сказал:
- Разрешите мне уж заодно выступить в прениях по докладу…
Синчило молча кивнул и засек время.
- Подполковник Ветров сделал обстоятельный доклад. - Седлецкий откинул со лба седую прядь, пригладил рукой волосы. - Газета "Красное знамя" учит войска смелому маневру на поле боя, искусству маскировки, активной обороне. Наши статьи, заметки, очерки разъясняют солдатам приказы командования, подготавливают их к решительной битве. Ветров убедительно рассказал об этом. Он совершенно прав, когда критиковал некоторые материалы за сухой и бесцветный язык…
- Что-то мирно настроен Седлецкий, - шепнул Грачев Бобрышеву.
- Сейчас он развернется и сделает заход на бомбежку…
- Ответственный секретарь редакции, наш уважаемый начальник штаба, на все лады расхваливал здесь стихи молодого поэта Зайцева и увенчал лавровым венком Дмитрия Солонько. - Седлецкий помедлил, как бы собираясь с мыслями.
Грачев с Бобрышевым переглянулись. Седлецкий сделал шаг вперед. Казалось, он брал разгон для своей речи.