- Я видел его, разговаривал с ним…
- Вы счастливый! Завидую вам. И еще одному человеку в нашей редакции.
- Кому?
- Майору Солонько. Он даже свои стихи читал Маяковскому.
- А-а… Да… Возможно. Он вам рассказывал?
- Нет… Случайно узнала… Еще на Дону, в степи, как-то к нам в редакционную машину сел один полковник, Герой Советского Союза. Оказывается - школьный товарищ майора. Они ехали и все вспоминали о Харькове, о том, как ходили в гостиницу "Красную" читать свои стихи Маяковскому…
- А как вы познакомились с Солонько? - перебил Седлецкий. - Вы, кажется, считаете его своим спасителем? - Последнее слово он произнес с особым ударением.
- Да-а… - грустно вздохнула Вера. - Было нечто в этом роде… - Она задумчиво смотрела в открытую дверцу чугунной печурки, где плясали языки пламени.
Седлецкий молчал, ожидая. Вера не спеша начала свой рассказ. Она говорила, не отрывая взгляда от огня, точно рассказывала не Седлецкому, а пламени.
- Гроза ночью разыгралась. Гром гремит… И канонада - точно гром. Говорили, будто Красная Армия освободила Муром. А бой почему-то не затихал, а, наоборот, все приближался. И странно, и тревожно… - Вера нагнулась и, собрав на полу куски березовой коры, бросила их в печь. - Потом хлынул ливень. Стало темно-темно. К дому подъехали машины. Входит отец, секретарь райкома и какой-то седой военный. Плащ-палатка на нем вся почернела от дождя… Это был генерал Курбатов.
- Герой Сталинграда. Я знаком с ним… - заметил Седлецкий.
- Я нагрела чай, - продолжала Вера, не обратив внимания на замечание Седлецкого. - Входит дежурный, докладывает генералу - майор к нему какой-то. "Скажи, пусть заходит…" Увидел майора, заулыбался, пошел навстречу. И к нам: "Майор Солонько, корреспондент фронтовой газеты. Мы с ним старые друзья. Знакомьтесь!"
Вера зажмурила глаза. Седлецкий осторожно коснулся ее руки. Вера точно не заметила этого движения, спокойно убрала руку и продолжала:
- Отец строго наказал: не задерживаться в пути до самого Нового Оскола. А мы все же с матерью заехали к знакомым в Нежиголь.
- Знакомые места, я там воевал, - вставил Седлецкий.
- У Краснополянского леса, - вела свой рассказ Вера, - вдруг самолеты. Кучер глянул: "Немец!" - давай погонять лошадей. Один фриц отделился - и к нам. Кучер соскочил с козел, побежал к дубу. Мы с мамой бросились в канаву. Кругом взрывы, земля содрогается. Кажется, будто пьешь что-то кислое, так противен стал воздух. Мама силится встать и не может… - Вера закрыла лицо рукой и замолчала. Плечи ее вздрогнули.
- Это очень тяжело… Похоронить мать в воронке… Я понимаю вас… - с участием вздохнул Седлецкий и, выждав, пока она успокоится, взволнованно спросил: - А что же потом?
- Я заблудилась в лесу, вышла на поляну и услышала шум грузовика. Из-за деревьев выскочила полуторка и остановилась возле речки.
- И вы встретились с майором Солонько?
- Да, а потом была переправа у Коротояка… Сотни машин! Кругом толпы беженцев. Вверху - пикировщики, черные кресты на крыльях. Наш грузовик стоит на дамбе. Рвутся бомбы. А чтобы еще больше посеять панику, сбрасывают вместе с бомбами рельсы, пустые бочки. Вой, свист такой, что ушам больно. Я хочу бежать вниз, к Дону. Майор Солонько хватает меня за руку: "Спокойно, в дамбу им попасть не так просто". За Доном поделился со мной сухарем и сказал: "Теперь мы простимся, наши дороги расходятся… Впрочем, если хотите, я поговорю с редактором газеты, может быть, он найдет вам работу".
- Если не ошибаюсь, редакция находилась тогда за Балашовом, в плодоовощном совхозе? - заметил Седлецкий.
- Да… Полковник Тарасов очень хорошо отнесся ко мне. Предложил освоить линотип… "Нам линотипистка требуется", - сказал.
- У вас большие успехи, вы за короткое время изучили сложную, умную машину, - похвалил Седлецкий. - Дайте, я пожму вашу руку.
- Зачем? - Вера настороженно подняла брови.
Седлецкий поймал ее руку.
- Я люблю вас! Не могу больше скрывать…
Он пытался обнять девушку, но она отстранила его.
- Я вас так люблю, - быстро заговорил он. - Ответьте, могу ли я надеяться? Совсем недавно вы так сердечно встретили меня…
Вера вспомнила, с каким волнением выбегала навстречу каждой машине, когда возвращались корреспонденты в редакционный поезд после сталинградской победы. Как она ждала Дмитрия! Ведь она его любит! А он даже не подозревает этого.. Едва раздался сигнал грузовика, она первой выпрыгнула из вагона, побежала на дорогу. За ней поспешил художник Гуренко. Догнав ее, капитан лукаво улыбнулся:
- По вашему торопливому бегу я догадываюсь, что едет один мой хороший приятель. - Но вдруг Гуренко остановился и разочарованно произнес: - Да это ж не Солонько, а Седлецкий…
И тогда она подбежала к Седлецкому, стала поздравлять с приездом, с победой. Потом взглянула на Гуренко, как бы говоря: "Вот вы и ошиблись. Я никому не оказываю предпочтения. Всех приезжающих с фронта встречаю с одинаковой радостью".
Вечером Седлецкий пришел в теплушку и пригласил ее в кино. Отказаться было неудобно, и она пошла.
Теперь он все истолковал по-своему…
- Что же вы молчите? Стоит ли колебаться? - спрашивал Седлецкий и, приближаясь к ней, горячо шептал: - Выходите за меня замуж…
- Нет, нет, - возразила Вера, - это не случится.
3
Метель давно улеглась. Негреющее солнце коснулось леса, бросило красноватый отблеск на верхушки деревьев. Тучи покрылись темной окалиной. Только ярко пламенели маленькие облачка, повитые по краям золотом. Снег казался в лощинах синим, а на буграх - розовым, искристым.
За одинокими домиками виднелось станционное здание. Над каменной башенкой трепетал красный флаг. Дежурный по станции ударил в медный колокол, и на его звон сразу же отозвался сигнальный рожок. Поезд на тихом ходу, обогнув станцию, пошел по ветке и, как в ущелье, втянулся в глиняный карьер.
В карьере паровоз долго трудился. Он расталкивал вагоны, загоняя их в тупики. Наконец запыхтел движок, возвестив о том, что редакционная жизнь началась. Скоро застучат пишущие машинки, заработают линотипы, завертятся валы ротаций, запахнет свежей газетной краской, и тяжелые пачки газет лягут в кузова грузовиков, в кабины самолетов…
В густых сумерках послышался далекий сигнал автомобиля. Потом сигнал повторился у въезда в карьер.
По коридору быстрым шагом прошел редактор фронтовой газеты Тарасов, в белом тулупе и в новой полковничьей папахе.
- Очевидно, приехал генерал, надо проверить, Дмитрий, - сказал Гайдуков и поспешил за полковником.
В половине восьмого Солонько вошел в линотипный цех. Все были в сборе. Не хватало только редактора, который беседовал у себя в кабинете с генералом.
Дмитрий окинул взглядом цех. Линотип был завешен ковром. В конце вагона белели аккуратно сделанные подмостки. На струганых досках стоял столик, покрытый красной скатертью. В коробочках блестели ордена и медали. Незнакомый офицер приблизился к столику и застыл, как часовой.
"Из наградного отдела", - подумал Дмитрий и прошел вперед. Его внимание привлекла большая картина в дубовой раме… Он подошел к ней.
- Я вижу, вам нравятся "Днепровские дали", Дмитрий Андреевич… Здравствуйте…
Солонько оглянулся.
- А, Вера… Да, Гуренко хорошо передал восход солнца на Тарасовой горе.
- Вы так изменились, Дмитрий Андреевич…. Вас трудно узнать…
- Вас тоже не легко… в бархатном платье.
- Я сегодня выступаю на вечере самодеятельности. Советую вам послушать Наташу. У нее прекрасный голос. Она занималась в Киевской консерватории.
- Мне говорил Грачев.
- А правда, Дмитрий Андреевич, хорошая будет пара Грачев и Наташа?
- Я жду приглашения на свадьбу и все не могу дождаться.
- Это Наташа медлит, - ответила Вера и густо покраснела.
К картине подошли Бобрышев, Грачев и Катя Сенцова. Они стали хвалить Гуренко. Дмитрий чуть посторонился, спросил Веру:
- Что с вашим отцом, получили хоть какую-нибудь весточку?
- Ничего не известно, все пока по-старому, - вздохнула она.
В толпе промелькнул подполковник Ветров и приказал всем строиться.
- Удивительно подходит к Борису Аркадьевичу его фамилия, - заметила Вера.
- Вы правы… Он не ходит, а летает, - улыбнулся Дмитрий, становясь в строй.
Вошел начальник Политуправления фронта генерал Салаев и, приняв рапорт Ветрова, поздоровался с сотрудниками редакции. Дмитрий часто встречал генерала Салаева в действующей армии. На Дону и в Сталинграде генерал не раз беседовал с корреспондентами, направлял их работу, подсказывал нужные темы.
Дмитрий посмотрел на Салаева и нашел, что тот похудел. Генерал по-прежнему стригся под машинку и носил простую гимнастерку.
Салаев подошел к столу и, окинув взглядом строй, сказал:
- Товарищи военные журналисты! Родина награждает вас орденами и медалями.
Грачев незаметно пожал руку Дмитрию. Он был возбужден, да и сам Дмитрий волновался.
- Свято храните традиции сталинградской гвардии, передавайте войскам ее патриотический дух и боевой опыт. Наши войска успешно перерезали линию железной дороги Орел - Курск и шоссейной Кромы - Фатеж - Курск. В этот прорыв, - повысил голос Салаев, - введены прославленные сталинградские дивизии, гвардия!..
Солонько как-то не сразу верится:, что генерал Салаев вызывает именно его.
- Иди, - шепчет Грачев.
Дмитрий подходит к столу. Тепло улыбаются друзья, ободряя его взглядом. Генерал вручает Дмитрию орден. Блестит золотой серп и молот, в серебряных лучах винтовка и шашка, на белом эмалевом пояске надпись: "Отечественная война".
Не успевает еще Наташа поздравить Солонько и Грачева с наградой, как ее вызывает генерал. И когда она возвращается в строй, Грачев говорит:
- Наташенька, голубушка, дай прикреплю медаль.
Полковник Тарасов поздравил награжденных и объявил десятиминутный перерыв. Пока дежурные бойцы расставляли скамейки, Салаев поискал глазами Гуренко и подозвал его к себе.
- Юрий Сергеевич, у нас на фронте много хороших художников. Политуправление решило устроить для воинов выставку картин. Я прошу вас тоже принять участие в выставке.
- Спасибо. Я готов, товарищ генерал. Смогу выставить пять картин.
- А не мало?
- Не хочется выставлять то, что самому не нравится.
- Хорошее правило. Помните, в Большой Ивановке вы показывали мне "Сталинградскую переправу"? Если у вас все картины такие, добьюсь вашей выставки в Москве.
Генерал усадил Гуренко рядом с собой в первом ряду. Дмитрий устроился в третьем. К нему подсел Бобрышев.
Слева во втором ряду заняли места Гайдуков и Грачев. Александр вертелся на скамейке, поминутно вскакивал и, казалось, никак не мог дождаться начала концерта.
Раздвинулся занавес, и хор исполнил "Песню о Днепре", потом "Варяга" и "Закувала та сива зозуля". Когда же в конце второго отделения пошли: "соло на флейте", "соло на мандолине", "соло на балалайке", Дмитрий заскучал. Он уже собирался встать и уйти, но тут на сцену вышел подполковник Ветров и объявил:
- Арию Лизы из оперы "Пиковая дама" исполнит Наташа Руденко, у рояля Вера Жданова.
Грачев с Гайдуковым бурно зааплодировали, но на них зашикали, и снова наступила тишина.
Вера, раскрыв ноты, села за рояль. Она поправила волосы, сосредоточилась.
Наташа была в черном шелковом платье, отделанном кружевами, обычные кирзовые сапоги она сменила на туфли с высокими каблуками, отчего казалась выше и стройнее.
- Смотри-ка, наши девушки… - шепнул Бобрышев Дмитрию.
Наташа выждала, пока Вера сыграла вступление.
- "Уж полночь близится, а Германа все нет…" - полился ее мягкий голос.
Дмитрий чувствовал в нем боль, ожидание. Взглянул на соседей. Генерал Салаев, подперев ладонью подбородок, сидел не шевелясь. Грачев улыбался, глаза его блестели. На щеках Седлецкого выступили пятна, он слушал внимательно, покусывая нижнюю губу. Когда Руденко кончила арию, несколько секунд в вагоне стояла тишина, потом все встали, послышались возгласы:
- Браво, Наташа! Бис!
Вместе со всеми Дмитрий бил в ладоши и просил Наташу петь еще и еще. Она долго не уходила со сцены и все пела украинские песни:
Ой не світи, місяченьку,
Не світи нікому…
Под аплодисменты сияющие подруги покинули сцену.
- С ума сойти, какой голос, - сказал Дмитрию Бобрышев.
Дмитрий не ответил. Он тоже думал: "Какие талантливые девушки".
После концерта генерал Салаев подошел к Наташе.
- Поздравляю вас, рад вашему успеху, думаю, вы не откажетесь петь во фронтовом ансамбле?
- Соглашайтесь, Наташа, перед вами откроется большая дорога, - советовал Тарасов.
- Не могу расстаться с редакцией… - ответила она. - Здесь у меня столько друзей! Я не кончила консерваторию и не стремлюсь пока стать певицей.
- Воля ваша, а жаль! У вас превосходный голос.
- Я подумаю, товарищ генерал.
- Подумайте хорошенько и соглашайтесь, - прощаясь, сказал Салаев.
Генерал пошел к выходу, за ним поспешили Тарасов с Ветровым.
Наташу окружили сотрудники редакции. Дмитрий подошел к Вере, пожал ей руку.
- Спасибо вам… Вы сегодня с Наташей просто тронули всех нас…
- Это Наташа…
- И вы… Вы очень хорошо аккомпанировали.
- Верочка, ты идешь? - спросила Наташа.
- Сейчас, одну минутку…
- Вера, разрешите вас проводить, - подскочил Седлецкий.
- Моя теплушка рядом, не стоит беспокоиться.
- Нет уж, разрешите, - настаивал Седлецкий. - Знаете, я сегодня написал стихотворение и обязательно хочу прочитать его вам.
- Простите, меня ожидает Наташа.
- Ну, не гордячка ли? Малейший успех - и уже вскружилась голова, - провожая Веру взглядом, ворчал Седлецкий.
- Что вы напрасно злитесь, завтра встанете и натощак прочтете вашу лирику.
Злость помешала Седлецкому уловить в словах Дмитрия иронию, и он сказал:
- Нет уж, извините, этой зазнайке Седлецкий стихов больше не читает… Экий же я дурак, - вдруг расхохотался он. - Где Гайдуков? Нет Гайдукова с нами! То-то она спешила…
- Гайдуков дежурный по части, - заметил Дмитрий.
- Ах, да… Ну, шут с ним, пойду потанцую.
Дмитрий вышел на воздух. Ни звезды. Ветер с юга, и наплывает туман, очевидно будет оттепель. "Как быстро меняется погода", - подумал он. Проходя мимо теплушки, Дмитрий услышал неясные голоса девушек и невольно замедлил шаг. Идти в купе не хотелось. Еще раз прошелся мимо теплушки. Голоса стихли. На сердце было неспокойно. "Уж не влюбился ли я? Что же я здесь топчусь? Спать! Спать!" Он быстро зашагал по протоптанной тропинке, вскочил на подножку вагона и, входя в него, облегченно вздохнул: "Все пройдет… Завтра фронт!"
4
Утро выдалось на редкость солнечное. С крыши вагона зазвенела капель. Стук ее молоточков разбудил Дмитрия. Он глянул в окно: "Ага, хорошая погода, совсем весна!" Сборы были недолги. Дмитрий решил взять с собой только портфель. В него вмещалось все походное имущество: бритвенный прибор, зубной порошок, щетка, мыльница, смена белья, полотенце. В специальном отделении хранились записные книжки, толстая тетрадь с черновиками стихов, запасные карандаши и неразлучные спутники по всем фронтам - три томика: Лермонтов, Шевченко, Маяковский.
- В путь-дорогу, в дорогу! - поспешно одеваясь, трубил с верхней полки Бобрышев.
В купе вошел Грачев:
- Красота, снежком растерся!
- Пожалуй, и мы последуем твоему примеру, - сказал Бобрышев. - Как, Дмитрий?
- Что ж, можно!
- Пошевеливайтесь, братцы, жду вас в столовой, - выходя в коридор, бросил Грачев.
Когда Дмитрий вошел в столовую, там уже сидели почти все уезжающие. В теплушке, заставленной столами и скамейками, было тесно. В ожидании завтрака корреспонденты вспоминали вчерашнее выступление девушек.
- Я не понимаю одного, - удивлялся Седлецкий, - как могла Руденко отказаться от предложения Салаева. Это ж карьера!
Гуренко поморщился:
- Странно звучит слово "карьера".
- Вы, пожалуй, правы, я хотел сказать - "путевка в жизнь", - поправился Седлецкий.
- Руденко решила трезво все оценить. Она не легкомысленно, а серьезно смотрит на перемену профессии.
- Позвольте, Юрий Сергеевич, по-вашему выходит, что генерал Салаев сделал ей легкомысленное предложение? Фу-ты ну-ты, - расхохотался Седлецкий.
- Не приписывайте мне, Семен Степанович, того, чего я не говорю, - отмахнулся Гуренко. - Вы отлично понимаете смысл моих слов.
Наступило молчание. На кухне загремела посуда. Официантка стала подавать завтрак.
- Дмитрий Андреевич! Мы едем вместе. Отгадайте куда, - положив на стол фотоаппарат, быстро проговорила Катя Сенцова.
- Не берусь, я не мастер на отгадки.
- Если сдаетесь, так слушайте: едем к нашим сталинградцам, в курбатовский корпус.
- К генералу Курбатову?! Ну что ж, я рад.
Вошла Вера и, поздоровавшись, села напротив Дмитрия. Вчерашнее тревожное чувство овладело им.
- Так вы едете, Дмитрий Андреевич?
- Вот позавтракаем - и в путь.
- Надолго уезжаете?
- Кто его знает, очевидно, до весны.
- Вы не любите долго задерживаться в редакции.
- Вы это заметили?
- Да.
- Работа не ждет, всегда торопит… А к вам просьба: если из Харькова придет на мое имя письмо, перешлите мне в армию. В Харькове осталась у меня бабушка.
- Хорошо, сделаю. Придвиньте, пожалуйста, горчицу. Благодарю… А мне можно написать вам? - спросила она очень тихо и тут же поправилась: - Мы будем вам писать, Дмитрий Андреевич, вместе с Наташей. Мы ведь друзья, не правда ли?
- Конечно, мы фронтовые друзья. Пишите, я сразу отвечу.
- Я обязательно… Мы… - Вера потупилась. Но никто не заметил ее смущения. Вошел подполковник Ветров и громко объявил:
- Машина подана, через пятнадцать минут выезжаем.
Застегиваясь на все пуговицы, Грачев просил Дмитрия во что бы то ни стало разыскать в гвардейском корпусе трех разведчиков и передать им привет.
- Запиши их фамилии, а то забудешь: Синенко, Корениха, Брагонин. Да не на отдельном листке, а в записной книжке сделай пометку, - беспокоился Грачев.
- Не волнуйся, Александр, я твое поручение выполню.
- Познакомься с ними и обязательно напиши о них стихи или очерки. Ребята - на редкость!
В машине Дмитрий сел рядом с Бобрышевым. Грачев у вагона прощался с Наташей.
Седлецкий разговаривал с Верой. Он что-то горячо доказывал ей, но она слушала рассеянно и все время мяла в руках комок снега. Из вагона вышел редактор. Грачев с Седлецким бросились к машине.
- Уселись, товарищи, все в порядке? - спросил Тарасов.
- Можно ехать, товарищ полковник!
- Заводи! - приказал Тарасов шоферу.
- От винта! - усаживаясь на скамейку, пошутил бывший летчик Грачев.
Мотор заработал. В тамбурах вагонов столпились все печатники. Старый повар с порыжевшими от махорки усами бочком подскочил к машине:
- Булочки, горячие булочки в дорогу возьмите!
Грузовик тронулся. Наташа крикнула:
- Счастливой дороги, товарищи!
- Возвращайтесь с победой! - загремело из тамбуров.