Артиллерия противника часами неутомимо нащупывала громкоговоритель. Однажды светлой январской ночью снаряд разорвался как раз на том сугробе, за которым лежал Йожеф Тот. Лейтенанта завалило тяжелым пластом снега. С трудом выбравшись из-под него, он невольно дополнил обращение, которое знал наизусть:
- Гонведы! Вы хотите заставить меня замолчать, но знайте: вы стреляете в самих себя! Каждый ваш выстрел направлен против вас, против Венгрии!
Через несколько дней после прорыва, увидав тысячи венгерских трупов, торчавших из-под снега и черневших на его ослепительной белизне, лейтенант с грустью припомнил свое предсказание:
- К сожалению, я оказался пророком…
После прорыва Йожеф Тот каждую ночь на несколько часов поднимался на самолете в воздух для наблюдения за перемещением разгромленных венгерских частей. Точно воссоздать общую картину не было возможности, но даже и то, что ему удалось увидеть, вполне подтвердило безысходность их положения.
Советское командование отпечатало листовки на венгерском языке. В них снова повторялся призыв к гонведам сдаваться в плен. В свои ночные вылеты лейтенант Тот брал с собой по нескольку пачек таких листовок. Где бы ни случалось пролетать над группой солдат, он сбрасывал это воззвание, хотя не слишком-то надеялся, что оно дойдет до адресата: ветер подхватывал легкие листки и гнал их на своих крыльях бог весть куда.
Однажды самолет Тота в паре с другой машиной пролетал над охваченной пожаром конюшней или сараем. В отблесках пламени виднелась небольшая кучка гонведов. Самолет сделал круг и спустился довольно низко, так что лейтенанту удалось разглядеть даже отдельных людей. Может, ему только показалось, но один мадьяр, фигуру которого огонь окрашивал сплошным алым заревом, прыгал и махал шапкой навстречу советскому самолету…
- Все напрасно… Пропадете ни за что!.. Даже не узнав, как близка была от вас свобода…
Но на сей раз лейтенант Тот оказался плохим пророком.
* * *
Ветер перешел в бурю. Ночью термометр показывал тридцать два - тридцать четыре градуса. Время от времени тучи сыпали снегом, который тут же, на лету, превращался в колючие, острые иглы. Из-за метелей и заносов дороги стали непроезжими: ледяные торосы приходилось взрывать по два, по три раза в сутки; чтобы проложить колею, были пущены в ход танки.
Доставка продовольствия в лагерь военнопленных сделалась почти немыслимой. Грузовик, вышедший из Тамбова, добрался до Давыдовки лишь чудом. Врачи и санитары валились с ног от усталости, каждый работал без передышки за десятерых.
Давно кончилось топливо. Чтобы пленные не замерзли, лейтенант Тот приказал разобрать на дрова полуразрушенные избы и сараи, этим теперь и обогревались. Все реже и реже попадали в Давыдовку машины с продуктами, а новые колонны военнопленных с обмороженными ногами, руками и лицами шли в село непрерывным потоком.
Вечером 23 января, после трех бессонных ночей, лейтенант Тот заглянул в госпиталь, размещенный в переоборудованной церкви, где в свое время партизаны подорвали отряд немецких кавалеристов. Йожка хотел попросить у доктора Анны Вадас каких-нибудь порошков. Анна вот уже целую неделю работала за операционным столом по двенадцать и более часов в сутки. Лейтенант и сейчас застал ее за операцией: она удаляла осколки у раненого венгерского лейтенанта.
Йожеф Тот сел на пол, свободных стульев в операционной не оказалось.
- Послушай, Анна, дай мне каких-нибудь пилюлек… от усталости.
- Насколько мне известно, в таких случаях существует одно чудодейственное средство - называется оно "сон".
- Брось шутить… Для этого нужно время, а я…
Йожеф так и не закончил начатую фразу - он уже спал сидя.
Анна продолжала операцию. После того как раненый был забинтован, она уложила сонного Йожефа в дальнем углу операционной, накрыла его толстой суконной попоной и сунула под голову туго набитый вещевой мешок.
Пока она им занималась, на операционный стол принесли нового раненого - обросшего седой бородой солдата рабочего батальона. Женщина тяжело вздохнула.
- Эх, если бы найти какую-то панацею против усталости!..
Анна чувствовала, что вот-вот свалится или заснет на ногах. Но впереди была масса работы. Она до боли прикусила губу, пригладила левой рукой выбившуюся из-под белой докторской шапочки прядь золотистых волос и твердым, решительным движением снова взялась за хирургический нож.
Она работала почти без перерыва до самого рассвета. Когда утром, запыхавшись, вбежал в операционную лейтенант Олднер, он застал ее еще здесь.
- Доброго здоровья, Анна! Мне сказали, что Йожка Гот где-то у тебя.
- Вон он спит в углу. Если не срочно, дай ему отоспаться.
- Москва вызывает к телефону!
Добудиться лейтенанта Тота оказалось трудно.
- Я что, спал? - с тревогой вопрошал он и, стараясь прийти в себя, ожесточенно тер глаза.
- Пустяки, не больше двенадцати часов! - отозвалась Анна.
Из Москвы беспрерывно интересовались положением военнопленных. Йожеф Тот рассказал о возникших трудностях.
- Сейчас было бы всего разумнее привлечь пленных к работе. Конечно, тех, кому позволит их состояние, - сказал звонивший из Москвы. - И расчистка дорог пойдет быстрее. И люди в труде лучше познаются.
- Но погода…
- Погода только один из факторов, товарищ Тот.
- Сделаем все от нас зависящее.
- Знаем. Но нам хочется от вас большего, не только полной отдачи ваших сил, не только самоотверженного труда, но и результатов. Эпидемии должны быть ликвидированы. В ваших руках жизнь почти семидесяти тысяч венгров, не забывайте об этом.
- Сделаем все, что только в наших силах.
- Ну хорошо, - уже мягче проговорил голос в трубке. - Верю, что на вас можно рассчитывать. Спасибо. Передайте горячий привет и благодарность всем работникам лагеря. Мы сделаем все, чтобы облегчить их труд. Министерство обороны только что дало указание принять решительные меры для обеспечения военнопленных. Сегодня утром для вашего лагеря уже отправлено из Тамбова сорок машин с продовольствием и медикаментами. Еще раз желаю всего доброго. До свидания, товарищ Тот!
Как только на другом конце провода положили трубку, лейтенант связался по телефону с политуправлением воронежского фронта. Доложил о создавшемся положении и разговоре с Москвой. Начальник политуправления дал разрешение произвести тщательный отбор среди военнопленных и привлечь их к работам, пообещав в самое ближайшее время направить в Давыдовку врачей.
- Кстати о врачах… Вероятно, и среди военнопленных найдутся медицинские работники. При соответствующем контроле их тоже можно привлечь к работе. Возьмите на учет, товарищ лейтенант, и сообщите, сколько имеется врачей среди военнопленных.
- Со вчерашнего дня у меня уже работает один. Доктор Пал… или Петер, точно не запомнил. Шандор. Он из Будапешта. Врач-гинеколог, но может работать и в качестве терапевта. Говорит, что приходится двоюродным братом нашему майору Балинту. Он и пришел-то ко мне с намерением справиться о Балинте, хотя ему, конечно, не было известно, что Балинт служит в Красной Армии и воюет где-то рядом…
- Как раз рядом-то майора в данный момент и нет, - ответил начальник политуправления. - Если он жив, а я надеюсь, что это так, то находится где-нибудь у черта на куличках!
Занимавшийся делами военнопленных работник политуправления майор Геза Балинт в ночь перед прорывом находился в Урыво-Покровском, в доме местного попа. Едва фронт был прорван, он вместе со штабом дивизии двинулся на запад, вслед за наступающими частями. Командование фронта намеревалось отозвать его для организации лагеря военнопленных, но майора при штабе дивизии уже не оказалось. Он ушел в боевой рейд с танковой частью, получившей задание зайти в тыл противника и перерезать ему пути отхода. Балинт не давал о себе знать уже шестые сутки. Лейтенант Тот по десять раз в день справлялся о нем по телефону в политуправлении, но неизменно получал один ответ:
- Нет вестей. Ни плохих, ни хороших…
Лейтенант начинал терять надежду увидеть Балинта в живых, однако тщательно скрывал это даже от самого себя. Анна Вадас как-то в разговоре машинально произнесла:
- Бедный Балинт…
Йожеф Тот вспыхнул:
- Почему бедный? С какой стати ты называешь его бедным? Мы должны скорее завидовать ему: он там, на передовой, в то время как нам приходится вести здесь борьбу со вшами да лечить дизентерию.
Анна промолчала, а Йожеф снова отправился наводить справки у командования.
- Про Балинта ничего пока не известно, - последовал ответ. - А вот из Тамбова только что звонили. Машины с продовольствием застряли где-то на подступах к Давыдовке. Следом идет вторая колонна из двадцати четырех машин. Готовится к отправке третья.
Для расчистки дорог на подступах к Давыдовке лейтенанту Олднеру было поручено организовать группу военнопленных.
Первым долгом он начал отыскивать среди них коммунистов и антифашистски настроенных рабочих и крестьян-бедняков. Результат оказался совершенно неожиданным. За несколько часов удалось собрать пятьсот семнадцать человек, утверждавших, что у себя на родине они были коммунистами. Больше сотни из них якобы даже сидели несколько лет в тюрьме. Лейтенант Олднер, которого по его молодости все звали просто Володей, почесал в затылке: как же из этой полтысячи людей отобрать настоящих партийцев?
Сложная задача разрешилась неожиданно просто. Олднер сообщил пленным, что коммунистам поручается очень большая и трудная работа.
- У нас на фронте бывает обычно так, - начал он свою беседу в одном из просторных сараев, где собралось не менее четырехсот военнопленных. - Когда ранен советский боец, коммунист или член Коммунистического союза молодежи, он сразу после перевязки - разумеется, если рана не слишком серьезна и не угрожает жизни, - просит, чтобы его не отправляли в госпиталь, а послали обратно на передовую. Вот и вам, венгерским коммунистам, представляется сейчас возможность показать себя: поработать в интересах раненых и больных гонведов. Положение тяжелое, поэтому работа предстоит нелегкая…
Результат Володиной агитации был поразительный. Как только выяснилось, что дело идет не об улучшении питания, а о тяжелой работе, число выдающих себя за коммунистов сразу сократилось с пятисот семнадцати до пятидесяти девяти. Еще позже оказалось, что действительных членов нелегальной Венгерской коммунистической партии среди них было всего двенадцать человек.
Когда объявилось целых полтысячи "коммунистов", Володя не только изумился, но и растерялся. А после того, как их осталось всего пятьдесят девять, он огорчился и растерялся еще больше.
- Что можно сделать с такой горсткой людей, Йожка?
- Многое! - ответил лейтенант Тот. - Очень многое! На пути к нам находится автоколонна с продовольствием и медикаментами. Лишь только она до нас доберется, мы сможем тогда накормить всех. Первые машины можно ждать в любую минуту. Но для них требуется расчистить дорогу.
- Уж не думаешь ли ты, что для такого дела хватит пятидесяти девяти человек?
- Этого, конечно, мало. Но надо приступить к работе с теми, кто есть. Ничего умнее все равно не придумаешь.
Лейтенант Олднер собрал тех военнопленных, которые продолжали называть себя коммунистами даже после того, как им сообщили, что придется здорово попотеть. Вот что он сказал им. Три автоколонны с продуктами вышли из Тамбова. Машины застряли в семи-восьми километрах восточнее Давыдовки, так как дороги замело, а кое-где на них образовались ледяные торосы. Водители и охрана борются с бездорожьем - взрывают лед, расчищают колею и метр за метром пробиваются к Давыдовке. Нужно помочь, нужно самим расчищать путь, идя навстречу им.
- С нами пойдут восемь саперов взрывать торосы, - сказал лейтенант Олднер. - Больше людей в настоящий момент советское командование выделить не может, армия ведет преследование противника, каждый человек на счету. Разгребать снег и битый лед придется военнопленным. Чем быстрее пойдет работа, тем скорее получите еду.
Военнопленный Тимко, бывший рабочий с кирпичного завода, предложил вновь обойти село и попытаться втолковать гонведам, что работать они будут для своего же блага. Лейтенант Олднер разрешил, хотя и не слишком надеялся, что агитация найдет какой-то отзвук. Особых результатов она и впрямь не дала, и все же повторное разъяснение оказалось небесполезным.
Тимко неизменно заканчивал беседу с гонведами такими словами:
- Придется попотеть, зато у нас будет вдоволь хлеба и сала.
- Вот пускай сала сначала дадут! Тогда и попотеем, - чаще всего слышалось в ответ.
Впрочем, то с одних, то с других нар поднимались гонведы и присоединялись к Тимко.
Когда советские саперы подорвали первые ледяные глыбы, за лопаты взялись уже шестьдесят четыре гонведа. Большинство были до того измотаны и слабы, что с трудом держали лопаты. Куцые, трепаные шинелишки совсем не грели; люди отчаянно зябли; глаза их от ветра непрестанно слезились. Стоило разогнуть мокрую спину, дать ей отдых, как дрожь усиливалась. На обочине были свалены в кучу присланные командованием лопаты. Их постепенно заносило снегом.
Олднер вызвал к месту работ походную кухню. Появился горячий чай, к чаю выдавали порцию хлеба, правда более чем скромную.
Володя Олднер, изящный, стройный, с девичьим лицом, чуть ли не подростком проявил себя как подающий надежды историк - одна из его работ была удостоена премии, - а в семнадцать лет, после двукратного ранения на фронте, получил звание лейтенанта. Сейчас он сам встал в ряды работающих, вооружившись, как и они, лопатой.
- Главное, товарищи, выдержка! Выдержка и упорство, - говорил он. - Считайте, что каждая лопата снега - это ломоть хлеба.
Двое военнопленных выбыли из строя - один потерял сознание, у другого пошла носом кровь. Зато явилось четверо со стороны. Потом подошли еще трое. Когда саперы в третий раз подорвали торосы, лопатами орудовало уже шестьдесят девять мадьяр.
Сотни других стояли, сунув руки в карманы, и праздно наблюдали за работой: кто с любопытством, кто равнодушно, а некоторые даже с ехидцей. Были среди них и такие, у которых в глубине души шевельнулась то ли совесть, то ли жалость.
А в лагере по-прежнему энергично агитировал Йожеф Тот. Из села на дорогу время от времени выходили небольшие группы гонведов, по двое, по трое. Но выбывало из строя гораздо больше, чем приходило им на смену. Спустя четыре часа снег разгребали всего лишь тридцать четыре человека.
Лейтенант Олднер то и дело обращался к столпившимся вокруг зевакам:
- Ну, чего зря торчите на ветру? Не можете или не хотите работать, так ступайте по домам!
И они уходили. Но на их место являлись новые зрители. И тех - новых зевак - было вдвое больше.
С востока, где пробивали дорогу шоферы, теперь все чаще и все ближе раздавался грохот взрывов. Сильный восточный ветер доносил его до пленных.
- Сейчас два часа дня, - громко, чтобы слышали все, сказал Олднер. - К пяти грузовики с продовольствием будут здесь.
С противоположной стороны, с запада, нежданно подкатила машина. Из кабины вылез рослый грузный офицер в советской форме.
- Как дела, Володя? Что тут у вас?
- Товарищ Балинт?.. Товарищ майор! - воскликнул лейтенант.
И два советских офицера, оба венгры по происхождению, крепко обнялись.
- Вы живы, товарищ Балинт? Ну конечно, живы! А мы здесь так тревожились…
- Пустяки, Володя. Расскажи лучше, что у вас здесь.
Володя стал докладывать. Вслед за Балинтом из кузова грузовика выскочили пленные гонведы. Окружив майора и Олднера, они с любопытством прислушивались к словам лейтенанта.
Машины с продовольствием в данный момент находятся максимум в полутора километрах от нас, - сказал в заключение Олднер.
- А вы-то чего лодырничаете? - прикрикнул на слонявшихся ротозеев широкоплечий, обросший рыжеватой щетиной гонвед, приехавший вместе с майором. - Ждете, когда жареные голуби вам в рот залетят? Берись за лопаты! Ну, живо!..
Лейтенант Олднер удивленно воззрился на обладателя зычного, командирского голоса. Но еще больше изумил Володю эффект его команды. За лопаты сразу схватилось не меньше сотни бездельничавших до этого мгновения военнопленных.
- А вы? - повернулся широкоплечий гонвед к тем, что попытались дать тягу. - Желаете подохнуть с голоду - дело ваше, хозяйское. Но чтобы из-за вашей гнусной лени погибли тысячи мадьяр - этого мы не допустим!
Он положил руку на плечо одного из пленных:
- Значит, решил околеть с голоду?
Тот молча потянулся за лопатой.
- Ну а ты? - подошел он к другому.
Взял лопату и этот.
- Что ж, Дюла, народу теперь хватит, - произнес за спиной Володи Мартон Ковач. - Раздобудь лопаты и нам, а то все поразобрали. Не забывай, мы штрафники, в работе толк знаем.
- Послушай, Мартон! Довольно уж всех этих подлых делений: штрафники, гонведы… Все мы венгры! И все мы люди! И настоящим человеком останется тот, кто научится работать. Здорово работать… Одним словом, за дело, ребята!
- Они уговоров не понимают, - тут же обратился Дюла Пастор к лейтенанту Олднеру. - Отвыкли на фронте от человеческой речи, отзываются только на ругань. Что поделаешь, господа офицеры приучили. Придется отвыкать…
Спустя час в Давыдовку прибыла автоколонна из двадцати четырех грузовиков. Они привезли продукты.
* * *
По приказу майора Балинта каждый военнопленный получил двойную порцию сала и хлеба.
- Пускай хоть раз наедятся досыта.
Сало и хлеб были уничтожены в мгновение ока. Лейтенант Олднер заметил, что пленные даже не прожевывали как следует свой паек. Откусив огромный - с кулак величиной - кусок, они его тут же проглатывали. Но и после этого гонведы чувствовали голод. Влили в себя еще по котелку-другому чаю, умяли добавочный ломоть хлеба и все-таки жаловались, что не сыты.
На следующее утро кухня получила от майора Балинта приказ наварить каши вдвое больше и раздать дополнительные порции хлеба.
Опять вся еда исчезла, как в прорве, снова пленные сетовали на голод. Пройдут, быть может, месяцы, даже годы, а Давыдовка, должно быть, останется в памяти гонведов неким олицетворением неутолимого голода.