- Охотно, - согласился Мейер. - Сегодня был какой-то дурацкий день… Все шло кувырком. Мне звонил представитель Тодта Шварцкопф. Он сходит с ума: хочет построить сто двадцать дотов за полтора месяца…
- Это невозможно, - пожал плечами Блинов, - у нас не хватает людей. В лагере осталось всего шестьсот человек. Половина из них - больные и раненые…
- Ну вот! - сердито усмехнулся Мейер. - Я сказал об этом Шварцкопфу, а он начал кричать, что в моем распоряжении целый город!
- Да, но ведь мы услали отсюда почти всех, кто может работать…
- А ему какое дело? Он говорит, что это приказ самого фюрера.
Оба почтительно помолчали.
- Хорошо, - сказал Блинов, - мы сделаем все, чтобы работа пошла полным ходом!
Мейер расстегнул китель, достал из внутреннего кармана тщательно сложенную карту и разложил ее на столе.
- Посмотрите сюда, Илья Ильич, - имя-отчество он произносил по-русски, и это звучало несколько нелепо, но нравилось Мейеру. - Укрепленный район находится в шестидесяти километрах на запад от города. Вот Малиновка, дальше Новый Оскол. А тут пять деревень, из которых сейчас выселяются жители. Конечно, работоспособных оставляют. Наши люди займут освободившиеся дома. Местонахождение и план укрепленного района - строжайшая тайна. Шварцкопф сказал, что в случае внезапного наступления русских в первую очередь должны быть уничтожены все, кто может знать расположение хотя бы одного дота…
Блинов внимательно рассматривал карту.
- Да, - сказал он вздохнув, - очевидно, положение на фронте не из легких, если приходится так торопиться.
Мейер строго взглянул на него:
- Вы сомневаетесь в победе фюрера?..
- Нет, что вы! - быстро ответил Блинов. - Я просто думаю о том, что нам с вами придется много поработать…
Они помолчали. Припухшие веки Блинова совсем прикрыли глаза. Он еще ниже нагнулся над картой, и Мейер не видел его лица.
В кабинете стало тихо. В напряженном молчании они провели несколько минут.
- Ну хорошо, - сказал Мейер, - простите меня, Илья Ильич, за резкость… Надо мужественно смотреть в глаза правде. Положение на фронте трудное. Под Сталинградом совсем плохо… - Он придвинул стул поближе к столу и тоже нагнулся над картой. - Конечно, хотелось бы, чтобы укрепрайон прикрывал город с востока, - сказал он, уткнув карандаш рядом с Доном, - но это невозможно - фронт слишком близко. Как объяснил Шварцкопф, в случае наступления русских будет слишком мало времени для маневра.
- Когда же мы должны послать туда людей? - спросил Блинов.
- Вот это главное, - сказал Мейер, внутренне отметив сухость тона, каким был задан вопрос. - Шварцкопф требует, чтобы каждая группа, строящая дот, была строго изолирована от других. Никто не должен знать больше того, что ему положено. Всех, кто проявляет неуместное любопытство, расстреливать! Только при этом условии мы сможем сохранить тайну…
- Когда люди должны быть на месте? - повторил Блинов.
- Не позже чем через трое суток после приказа.
- Но у меня нет машин для их перевозки.
- Пусть идут пешком.
Блинов впервые поднял голову. Мейер перехватил его сосредоточенный взгляд.
- Нам это невыгодно, - сказал Блинов. - Лучше сохранить их силы.
- Посмотрим, посмотрим. - Мейер встал и прошелся по комнате. - Может быть, я достану машины в интендантстве… Ну, не будем спорить. Давайте лучше выпьем.
Они выпили. Мейер аккуратно сложил карту и вновь спрятал ее в карман. Блинов налил еще по рюмке. Он вновь обрел спокойствие.
- Вы не оценили этот коньяк, - сказал он. - Бьюсь об заклад, вы не знаете, что пили.
- Мартини? - спросил Мейер, стараясь рассмотреть этикетку, которую Блинов прикрыл рукой.
- Не угадали! Это коллекционный кавказский коньяк десятилетней выдержки! Я достал две бутылки. Одну из них - для вас. - И Блинов поставил рядом с начатой бутылкой другую, с нетронутой, опечатанной сургучом головкой. Это ваша, господин Мейер, и не спрашивайте, где я достал, там больше нету.
Мейер захохотал:
- Вот это слово хозяина города! Уж не думаете ли вы, что в поисках коньяка я начну делать повальные обыски?
- Что ж, это был бы прекрасный повод! - улыбнулся Блинов. - Может быть, вы бы достигли успеха.
- Кстати, я тоже хочу сделать вам небольшой подарок, - сказал Мейер. Он пристально взглянул на Блинова, который отрицательно махнул рукой, как бы заранее отказываясь. - Нет, нет, не торопитесь, от такого подарка не отказываются. Я вам даю прекрасную возможность еще раз показать жителям города, какое у вас честное сердце. Мне известно, что в подвале полиции сидят двое подростков - совсем молоденькая девушка и мальчик, сын Екатерины Охотниковой. Я не буду забирать их к себе. Отпустите их. Дети есть дети!..
Глаза Блинова блеснули и тут же погасли. "Что еще придумал Курт Мейер? Не ловушка ли это? Знает ли он, что мальчик - племянник Никиты Борзова?"
- Спасибо, господин Мейер, - горячо сказал он. - Несомненно, мне нужно укреплять здесь свой авторитет… Я вам очень признателен… Ну, а куда их деть?
- Думаю, что они сами найдут место, куда пойти.
В этот момент зазвонил телефон. Блинов взял трубку, отозвался и, пока он слушал то, что ему говорили, Мейер наблюдал, как менялось лицо бургомистра: оно приняло какое-то болезненное выражение. Наконец Блинов медленно, точно в раздумье, положил трубку.
- Они сбежали, - ответил он на молчаливый вопрос Мейера.
- Сбежали! - в бешенстве крикнул Мейер. - Слушайте, господин Блинов, что у вас за порядки! Кто отвечает за полицию: я или вы?
И, схватив со стула фуражку и даже не взглянув на бутылку коньяка, он вышел, громко хлопнув дверью.
Как только его шаги замолкли, Блинов поднял трубку внутреннего телефона:
- Борзов, быстро ко мне! - крикнул он.
Глава девятая
ПОБЕГ
Старый подвал крепкого столетнего дома представлялся начальнику полиции самым надежным местом для арестованных. И действительно, до сих пор никому еще не удавалось бежать оттуда. Толстые, обитые железом двери, маленькое окошко - взрослый в него не пролезет. А ребенок?.. Но кто мог об этом подумать?
Когда полицай увел Юренева на допрос, старики переглянулись и облегченно вздохнули.
- Хоть бы тебе не вернуться, бродяга! - сказал рябой и сплюнул на пол.
Коля обиделся за Мишу:
- Зачем вы так? Что он вам сделал?..
- Ты еще глуп, Коля! Подрастешь, тогда будешь понимать.
Мая поддержала Колю:
- А чем же Миша плохой, дедушка? Он веселый, - сказала она.
- Вот-вот, чересчур даже веселый, - сказал другой старик, с растрепанной рыжей бородой; его звали Степан Лукич. - От такой веселости люди кровавыми слезами плачут.
Старики хмуро замолчали. По некоторым признакам они заметили, что Михаил нарочно подсажен к ним полицаями. Уж очень он был спокоен, - много спал, и не было у него обычного тревожного ожидания. Даже когда его позвали к выходу, он вскочил с нар с таким видом, словно давно ждал этого. Плохой актер! Сыграть даже не смог хорошо. Они сразу увидели, что это за человек. И за эти дни он ничего от них не узнал. А вся история с его побегом, которую рассказал Коля, не произвела на них никакого впечатления. Если он честный человек, то нужно же быть таким ослом, чтобы лезть в сарай помощника бургомистра! Довериться такому равносильно тому, чтобы пойти и донести на самого себя.
Сидя рядом с Маей, Коля растерянно думал о том, как сложно все в жизни. Раньше все вокруг казалось ему совсем простым. Он играл во дворе с ребятами, а когда подрос, стал ходить в школу. У памятника Ленину его приняли в пионеры. Он помнит этот весенний день. Увидев его с красным галстуком, отец весело поднял руку: "Коля, будь готов!" - "Всегда готов!" - ответил Коля. Папа работал, он учился, а мама тоже работала, но где бы Коля ни был - на детской площадке, в саду, на берегу озера, - он часто слышал ее голос, несшийся из громкоговорителя: голос был спокойный, чуть-чуть незнакомый. Коля гордился тем, что его мама выступает по радио и ее имя знает весь город. То, что у него есть отец и мать, казалось ему таким же незыблемым, как дом, в котором он жил, как школа, в которой он учился, как улица, где был ему знаком каждый мальчишка. Будущая жизнь представлялась ему ясной. Он вырастет и станет киномехаником, а еще лучше - машинистом паровоза. Далеко-далеко уходят рельсы, а по ним мчится поезд! И на паровозе, рядом с папой, - он, Коля! Мелькают столбы, будки обходчиков, медленно кружатся вдалеке поля, белый дым из трубы хлопьями путается в кустах, растущих на склонах насыпи… А паровоз мчится и мчится, набирая скорость!..
Да, еще недавно о Коле заботилась мать, она охраняла его от опасностей и горестей. Теперь же он был брошен в бушующий поток. Сумеет ли он из него выбраться?.. Люди оказывались совсем не такими, какими он себе их представлял, они менялись на глазах. Коля не любил дяди Никиту, но не знал, что он предатель. Он боялся фотографа с базарной площади, а старик оказался добрым и даже хотел его спасти. Миша пострадал от гитлеровцев, а эти двое сердитых стариков почему-то ему не доверяют.
Задумавшись, Коля смотрел в маленькое оконце. Сквозь него виднелась низкая серая туча. Вот медленно прошел часовой. Теперь это уже не черные ботинки на толстой подошве, а яловые истрепанные сапоги.
В углу прикорнула Мая. Она как будто спит. У нее серое, усталое лицо, косички растрепаны, и от этого вся ее фигурка выглядит какой-то беззащитной и жалкой.
Рано утром полицай принес каждому по миске жидкого супа и по куску сырого хлеба. Этого было мало, но Коля все же поделился с Маей: девочка была очень слаба. И он не заметил, как после этого потеплели глаза обоих стариков, они стали менее настороженными и более разговорчивыми…
Прошло уже несколько часов, с тех пор как увели Михаила. Коля начал беспокоиться. Эти старики могут скрипеть сколько им угодно. Им просто везде мерещатся шпионы.
Мая проснулась и стала заплетать свои косички. У нее были тонкие руки, и вся она казалась высохшей, удивительно хрупкой.
- Мая, а ты пионерка? - вдруг спросил Коля.
Старики в углу усмехнулись. Мая удивленно взглянула на него.
- Конечно, пионерка! Я даже председателем отряда была. Осенью мне в комсомол вступать надо, - сказала она.
- Вы бы потише говорили, - произнес рябой, - а то полицай услышит. Он вам покажет комсомол!..
- Не услышит, - ответил Коля, - а услышит, что ему с нас взять?
- Найдет чего! - буркнул рябой и умолк.
Он подсел к окошку и стал осторожно поглядывать в узкий проулок, вдоль которого тянулась серая каменная стена. Потом он поманил к себе рыжебородого. Они примостились на нарах по обе стороны окошка и стали о чем-то тихо переговариваться. Когда окошко заслоняли яловые сапоги, старики отодвигались от него подальше, когда яловые сапоги удалялись, они вновь придвигались поближе.
- Как по-твоему, что с нами будет? - спросил Коля.
Девочка наморщила лоб.
- Не знаю. Меня, наверное, пошлют в Германию.
- Вот хорошо, если бы меня послали в лагерь! - вздохнул Коля. - Я был бы вместе с папой…
- Не пошлют, - с уверенностью сказала Мая, - ты же не пленный.
- А куда ж они меня денут?
- Подержат, подержат, а потом вернут к дяде.
Коля вспыхнул:
- А я от него все равно сбегу!..
- Куда убежишь?
- К Якушкину!.. А может, в Малиновку! - Он наклонился к ней и заговорщически прошептал: - Я такое слово знаю, меня сразу в партизаны возьмут.
- Какое? - с интересом спросила Мая.
- Такое! Сказать не могу! Тайна.
Рябой дед вдруг спросил:
- А кого ты в Малиновке знаешь?
- Многих знаю! - задиристо ответил Коля.
Опять эти деды лезут не в свое дело!
- Кого, например? - настаивал рябой.
- Ну, одну тетку, которая с краю живет.
- А как ее зовут?..
Коля подозрительно взглянул на рябого:
- А вы почему меня, дедушка, спрашиваете?
- Очень просто - я сам из Малиновки. У меня там все кумовья да свахи…
- Ну, а Полозневу знаете? - осторожно спросил Коля; он и сам не был уверен в том, правильно ли запомнил это имя.
Деды переглянулись. На их иссеченных морщинами лицах вдруг появилось какое-то новое выражение. Они смотрели на Колю с любопытством и в то же время с недоверием. "Кто же ты? - как бы говорили их взгляды. - Знаешь ли ты, о чем болтает твой язык?"
- Слышал о такой, - сказал Степан Лукич. - Только она из деревни давно ушла…
- Куда ушла? - встрепенулся Коля.
- Вот еще! Скажи ему куда! - угрюмо проронил старик. - Ушла, и все. А ты кем ей приходишься?
Коля промолчал.
- Ну, а еще кого в деревне знаешь? - продолжал допрос рябой.
- Никого больше не знаю, - огрызнулся Коля.
Он повернулся к любопытным дедам спиной и стал говорить с Маей. Она уже заплела косы и молча сидела, устало привалившись к грязной стене.
- На улице дождь, - мечтательно сказала она.
- А я люблю, когда дождик, - ответил Коля. - После него грибы растут.
Мая оживилась:
- Люблю ходить по лесу! Идешь, а под ногами земляника! Много-много. Ты ее собираешь, а тебе кажется, что из-за куста сейчас медведь выйдет!.. Ты медведей боишься?
- Чего их бояться, - усмехнулся Коля. - Я не то что медведей, я и волков не боюсь!.. Волку свистнешь, а он к тебе бежит, как собака…
Рябой засмеялся мелким смехом:
- А волка-то живого ты когда-нибудь видел?
- Видел!
- Какой он?
- Большой и серый!
- Сам ты серый! - ухмыльнулся дед. - У нас волки были рыжие. А последнего, если хочешь знать, убили в двадцать пятом году. Когда тебя еще на свете не было!
Коля засопел, не найдя что ответить на такое унижение. Но Мая вступилась за него:
- Вот уж и неправда, дедушка! И теперь у нас еще есть волки. И не рыжие, а серые. Одного из них я сама видела, мой брат с охоты привез.
- А что, Тимоша, - вдруг сказал рыжий дед рябому, - я тоже знал одного такого охотника, который серого убил. Учитель был такой, Геннадий Андреевич! Не слышал? Ну, тот, у которого еще лодка была своя. Он к нам часто приезжал.
Коля насторожился. К чему вдруг дед упомянул о Геннадии Андреевиче? Признаваться ли, что он его знает?!
- Да, помню, - отозвался Тимофей, - хороший мужик. Где он сейчас?
- Не знаю. Говорят, остался… А может быть, и ушел…
Коле очень хотелось сказать, что он знает, где сейчас Геннадий Андреевич, и этим показать свою осведомленность. Но за последние дни он научился молчать.
- Это в вашей школе Геннадий Андреевич учителем-то был? - вдруг обернулся к Коле рыжебородый дед. - Ну, чего молчишь? Говори!
Старики внимательно уставились на него, и Коля понял: весь этот разговор они завели не случайно и чего-то от него ждут.
- Ну, в нашей, - сказал он насупившись.
- Значит, ты его в лицо опознать можешь?
- Могу, - ответил он.
Старики вновь о чем-то долго шептались, потом Степан Лукич, кряхтя, отполз в самый дальний угол нар и поманил ребят к себе.
- Подьте сюда, - тихо приказал он.
По выражению его лица, сразу как-то помолодевшего, Коля понял, что старики пришли к какому-то важному решению. Он кивнул Мае, и они подсели к деду поближе. А в это время Тимофей продолжал пристально смотреть в окошко.
- Вы, ребята, на свободу хотите? - серьезно спросил Степан Лукич.
- Конечно, хотим, - ответили Коля и Мая.
- Придется, ребята, вам отсюда бежать, а то худо вам будет.
- Как - бежать? - спросил Коля, удивленно смотря на этого чудаковатого деда.
- Это можно. Если только не струсите!
- Не струсим! - оскорбился Коля.
Тимоша, не отводя глаз от окна, вдруг сделал резкое движение рукой:
- Подойди-ка сюда. Сумеешь протиснуться в отверстие?
Коля на коленях подполз к окошку и, привстав, примерился. Да, он свободно мог пролезть в него. А Мая тем более.
- Ну, а ты, Мая, не боишься? - спросил девочку Степан Лукич.
- Боюсь, но полезу, - вздохнула она.
- Вот что, ребята, - прошептал Степан Лукич. - Через полчаса полицаям привезут обед. Они поднимутся на второй этаж, а на посту останется лишь один часовой… Я начну колотить в дверь, требовать начальника. И вот тут самое главное!.. Как только часовой с проулка кинется к нашей двери - а для этого ему надо спуститься в подвал, - Тимоша разобьет стекло в окошке, и тут вы сразу же вылезайте. Но только не бегите, иначе вас заметят. Идите спокойно. А как завернете за угол на улицу, бросайтесь в проходной двор.
- Рядом с молочной! - сказал Коля.
- Точно. Вижу, город знаешь… Ныряйте туда, а там уж ног не жалейте.
Коля оживленно слушал, но вдруг его лицо помрачнело:
- Потом-то куда идти?..
- А что, у тебя никого нету? - спросил дед.
Коля подумал.
- Пойду к дяде Якушкину. Он спрячет.
- А ты куда? - спросил Степан Лукич Маю.
Девочка растерянно посмотрела на него:
- Мне пойти, дедушка, некуда. У меня дома нету.
- Где же твои родители?
- Отца арестовали, - сказала Мая, - а мама потерялась. Мы ехали в Воронеж. На одной станции она выскочила из теплушки и побежала за водой, как раз в это время поезд и тронулся…
- Как же ты оказалась в городе?
- Наш поезд разбомбило. Все, кто остался жив, разбрелись, и я вернулась…
- История! - проговорил Степан Лукич. - Действительно, куда же вам, ребята, деваться? Ну как, Тимоша, можно им довериться?
- А что, если их поймают? - с сомнением сказал рябой.
- Да, дело сложное, - тяжело вздохнул Степан Лукич. - Что ж, Тимофей, без риска тут не обойтись.
- С умом надо делать, - отозвался тот, - без ума-то и ребят погубим, и себя, да еще и других впутаем…
Степан Лукич внимательно посмотрел на ребят, как бы оценивая их силы. Колю бил озноб. Ему было и страшно и в то же время очень хотелось выбраться наконец из этого страшного подвала. Мая, наоборот, сидела с безучастно-спокойным лицом. Она как будто уже приготовилась к самому худшему, и ее ничто не страшило.
- Вижу я, что вы ребята хорошие, - сказал Степан Лукич, - но от вас зависит, прямо скажу, большое дело. Нам все равно погибать. Сегодня нас повезут на очную ставку с одним предателем. Мы даже не сможем сказать потом, кто он. К утру нас, наверное, расстреляют… Мая, ты отсядь! Я Коле что-то на ухо скажу… Тебе слушать не надо…
Мая отошла в другой конец подвала. Она не обиделась: значит, так надо, значит, она не должна знать того, что ей не хотят или не могут доверить.
А Степан Лукич шептал Коле на ухо:
- Если увидишь Геннадия Андреевича, передай ему, что мы попали в засаду…
- А как я его увижу? - тихо спросил Коля.
- Не знаю. Но если когда-нибудь увидишь!.. Нас предали.
- Передам, - сказал Коля.