- Моя сказал: ишак - это ишак, - ответил Ульмас. - Комиссар лучше знает, - кивнул он на Белова, - спроси комиссара, зачем он карта смотрит. Зверь нюхом ходит. Человек карта смотрит.
- Ну что, славяне? - помягчел сержант. Широкое лицо его давно забила светлая курчавая щетина. - Останемся?
- Можно бы, - ответил высокий пехотинец, на ушанке которого звездочка была вырезана из консервной банки.
- Но учти, сержант, дисциплина как в полковой школе, - веселея глазами, сказал ему Тельнов. - Чуть что - на "губу".
- Да уж вижу. - Сержант ухмыльнулся. - Наверно, и трибунал есть?
- Как положено, - подыграл Тельнов. - Ступай, доложись комиссару.
- И без доклада вижу, - отмахнулся Белов. - Учти, сержант, едим из одного котла. Ежели не по тебе - вольному воля.
- Крохоборничать не обучены, - обиженно буркнул тот.
Так их стало пятнадцать.
Шли они гуськом, а если позволяла дорога, то по двое, выдвигая справа и слева по дозорному. Новичкам вроде понравилось, как быстро и без особых обсуждений все решал Белов, как, не мельча на подробности свою мысль, коротко излагал ее, когда выбирал тот или иной маршрут, во всех случаях теперь ложившийся строго на восток. Высоко над деревьями проплыл однажды подвывающий гул самолета. Но чей он - угадать не могли. И этот, казалось, далекий от них посторонний, но живой звук вернул им ощущение стершегося времени, напомнив, куда и зачем несут они свои жизни, спасаясь от холода, голода и тайных опасностей, готовые в любую минуту к гибельным встречам с ними… и о том, что надо торопиться.
Опять начались ольшаники, хвои стало меньше, она выдавала себя синеватой зеленью лишь на высоких местах, где под снегом угадывался песок.
После недолгого утреннего перехода лес неожиданно оборвался - вырубка со свежими пнями лысо уходила в ложбину, за ней густо темнела чаща. Эта странная вырубка насторожила Белова, и, не выходя из кустов, он взял у Саши бинокль.
- Пришли, - буркнул Белов, внимательно рассматривая что-то. - Погляди. - Он отдал бинокль Саше. Белов понял: вырубка обнажала местность, делала ее защитным сектором, на котором просматривается любое движение, а за нею, в ложбине, там, где темнеет лес, замаскированные ветвями, камуфляжными сетями, стоят автофургоны развернутых радиостанций, пыхтит выхлопной трубой передвижной генератор, ходят часовые. Вдоль кромки леса, обнося большой участок, бежали колья, опутанные колючей проволокой в той - снизу доверху - ряда. В глубине лепились два рубленых домика с оконцами, над заснеженными крышами из жестяных труб выкручивался синий дымок. На одной из крыш торчал металлический шест антенны, утончавшийся в каждом суставе, и вдоль стены этого домика, провисая, вились жгуты кабеля. Поближе к вырубке - справа и слева - торчали две вышки с прожекторами и пулеметами…
- Узел связи, - сказал Саша, опуская бинокль. - И довольно крупный.
- Вот рвануть бы его! - вскинулся Тельнов. - Нас же теперь сколько! И саперы есть, а, комиссар?!
- Рвануть! Чем? Соплей или из этой пукалки? - Белов тронул карабин старшины. - У тебя что, тол есть? Да и как подберешься - с вышек выкосят за милую душу.
- Во втором домике караулка, - сказал Саша. - Оттуда только что человек восемь на развод вышло.
Сколько же будем драпать без дела?! - вскипел старшина. - Шкуры только свои спасаем? Воевать надо!
- А мы и идем, чтоб воевать, - спокойно ответил Белов.
Но Тельнова занесло, он уже обсуждал с саперами, как подорвать этот узел, спорил с ними, что-то доказывал, ему уже виделось все, что будет потом, куда пойдут после этого…
Белов терпеливо, отстранившись от разговора, слушал. Он знал свое: нужно идти к фронту, идти как можно скорее тем путем, где виделась ему большая надежда на удачу и какой он выбирал, придирчиво и подолгу водя крепким ногтем по карте…
- Время зря теряем, - наконец не выдержал Белов.
- Эх! - махнул сокрушенно рукой Тельнов. - Такой случай упускаем. Становись, хлопцы! - без охоты скомандовал он…
Не сразу, но все же вышли они на подходящую, как считал Белов, дорогу. Шла она по просеке с запада на восток - хорошо наезженная - с тугими свежими колеями.
Но двигались вдоль нее лесом, по глубокому снегу, таясь, не рискуя ступить в умятый, отглянцованный санный след.
День разгулялся, звонкий от яркого солнца и мороза; белый пар от трудного дыхания замаявшихся людей невесомо отлетал за спины, растворялся в воздухе.
На крутом спуске в укачавшийся ритм их шагов вдруг вплелся посторонний звук: он донесся из-за бугра, который им предстояло одолеть. Белов поднял руку, все остановились. Он чуть подался из-за куста к просеке и, глядя вверх по ней, полого поднимавшейся, стал ждать, приготовив бинокль.
Три санные упряжки - одна за другой - поднялись из-за бугра и скользнули вниз. Сквозь сильные линзы Белов видел пар над мордами запряженных в сани лошадей. На санях, развалясь в сене, устроились немцы - по трое на каждых, с автоматами. Это был обоз. Что-то в розвальнях везли, прикрытое брезентом. На третьих санях торчала из-под рогожи красная с белыми прожилками сала ляжка свиной туши.
"Хорошая штука бинокль, - подумал Белов. Что-то вдруг шевельнулось внутри. - Этих не пропущу. Надо хлопцам дать разговеться".
- Обоз. Брать будем, - сказал он старшине, и взгляд Тельнова удивленно и радостно метнулся к дороге.
- Гранаты? - спросил Саша, снимая рюкзак.
- Не надо. Еще пригодятся. Управимся и так. - Белов отобрал десятерых. Автоматы перевели на одиночные выстрелы. И патронов жаль, да и шуму меньше. Себе попросил у Шарафа карабин.
Цепочкой растянулись вдоль просеки, притаились за кустами, распределили - кто бьет возниц, кто седоков.
- По лошадям не стрелять. - Белов с почти позабытым наслаждением открыл затвор, глянул, как выплыл из магазина жирно блеснувший желтый патрон, мягко поддал его и одним движением ладони запер в патроннике.
Из ложбины обоз уже тянулся на подъем, лошади шли медленно, низко склоняя под дугами головы; позвякивала сбруя, звонко скрипел снег; передние сани были уже близко, и солнечный луч играл зайчиком, раскаленно поблескивал на краешке выглядывавшего над колеей плавно загнутого кверху отполированного стального полоза.
Ударил неровный, недружный залп, недолгое эхо, спугивая тишину, отозвалось в чаще и застряло в ней, с мохнатых ветвей посыпался излишек снега.
Немца-возницу с передних саней выстрелом швырнуло на дорогу, он свалился, натянув накрученные на кулаки вожжи. Лошадь стала. За ней привычно остановились и две другие - тела в розвальнях были уже неподвижны. Хлопнуло еще несколько выстрелов, кого-то добивали поодиночке. Один немец был ранен. Он перемахнул через кювет, побежал, левая рука висела плетью, правую, с автоматом, немец выкидывал назад и стрелял. Перебежав дорогу, Белов увязался за ним. Фигура немца петляла меж деревьев, но Белов не стал гнать его дальше: вскинул карабин, чуть повел и, когда узкая серо-зеленая спина заслонила свет перед камушником, выстрелил. Обхватив ствол ольхи, немец сполз, откинулся в снег. Белов подобрал его шмайсер, выдернул из-за широкого голенища убитого запасной магазин и пошел к обозу…
Трупы оттащили в заросли, забросали ветвями, там же спрятали сани. Выпряженных лошадей уже держал под уздцы Ульмас. Две припорошенные снегом свиные туши лежали у дороги. Под брезентом в санях оказались три бухты кабеля и несколько пустых бидонов для молока.
- Хорош трофей! - смеялся Тельнов, топчась возле свиных туш. - Попируем!
- К рождеству готовились. За сметанкой ехали, - сказал сержант-артиллерист. - Обойдутся…
Белов топором, прихваченным во время бегства из сарая, разрубил туши на части, мерзлое мясо распихали по рюкзакам.
- Что с рысаками делать? - спросил Тельнов.
- Самаркандцам. Им верхом легче. Третьего - в поводу… Сено с саней забрали? - напомнил Белов. - Еловыми шишками коней не накормишь… Получай свою берданку, - возвратил он Шарафу карабин. - Хорошо бьет, главное - не солью…
Через час они уже далеко отошли от этого места. Разделяя пеший строй, осторожно меж деревьями ступали послушные, видимо, реквизированные в здешних местах деревенские кони, спокойно покачивались на широких спинах их всадники. На третью лошадь навьючили рюкзаки с провизией и сено, увязанное в брезент.
Привал устроили в лесном яру, выставили часовых, разожгли костер и на подвесных жердях жарили огромные ломти свинины. По лесу пошел аппетитный дух, вкусным дымом тянуло от углей, на которых с шипением закипал стекавший жир. Сглатывая голодную слюну, люди нетерпеливо тыкали ножами в мясо, пробуя, не готово ли, и тогда из этих порезов, поднимаясь, пузырился розоватый сок. Когда наконец уселись и принялись за еду, обнаружилось, что в кругу нет самаркандцев.
Они сидели в сторонке под деревьями и грызли сухари, запивая кипятком из одного котелка, рядом лошади лениво подбирали бархатными губами сено.
Что же вы, Ульмас? - спросил, подходя, Саша.
- Нам чушка нельзя, - ответил Ульмас. - Наша закон есть.
- Вот оно что! - Он вернулся к костру.
- В чем дело? - спросил Белов, держа в вытянутых руках, чтоб не закапать одежду, сочащийся растопленным салом кусок мяса.
- Люди недавно в армии, не привыкли, - объяснил Саша.
- Привыкнут, голод не тетка, - сказал кто-то.
- Считайте, что они на диете, - засмеялся Тельнов. - Ну-ка, Александр, там в артельном сидоре должны быть две банки говяжьей тушенки. - И, не отрываясь от еды, он отмахнул, показывая рукой за спину.
Саша нашел банки и отнес их самаркандцам.
- Ты хороший человек, Сашка, - сказал Ульмас и, повернувшись к молчаливому Шарафу, быстро заговорил по-узбекски…
Костер почти погас, слабым багрянцем дышали отпылавшие угли, люди потянулись за куревом, после сытной еды со вкусом затягивались, беседовали, слова были негромки и спокойны. Совсем стемнело. Накаливался мороз. Сквозь верхушки деревьев вниз заглядывали белые звезды…
Даже зная, что теперь немцы переполошатся, Белов не жалел о сделанном. Невелика, правда, победа - смять каких-то обозников, может, и в стрельбе хватили лишку для столь малой удачи… А все же… Была избыта хоть какая-то капля душившей его ненависти и за бессильное унижение в плену, и за последующие мытарства по лесу, и за страх, липко облапивший его там, в сарае на выселках, когда ждал смерти, тоскливо думая, что утром казнят.
Была и еще одна причина, которая укрепляла в мысли, что поступил правильно. Не всякому втолкуешь свой резон: избегать по возможности нерасчетливых встреч с немцами: главная-то задача - как можно быстрее выбраться к своим. Одним это может показаться трусостью, чрезмерной осторожностью, у других, обломав веру и волю, и впрямь отобьет память о том, что они, солдаты, идут-то по своей земле и что уходящий от врага с оружием, но без попытки огрызнуться человек со временем может привыкнуть к мысли, что тихонько, без стрельбы, таясь, лучше - шкура своя целее будет. Теперь же, возбужденные риском, хоть небольшой и недорогой, но победой, люди поверят в себя…
Утром Белов брился, пристроив зеркальце меж веток. Делал он это регулярно, если, конечно, позволяли обстоятельства. Имелась возможность - грел воду, а нет - обходился холодной и скоблился.
Ульмас находился рядом, держа котелок с водой. Закончив бритье, Белов раздевался, подставлял спину, и Ульмас поливал его. Поводя мышцами, фыркая, Белов тер спину и грудь до малинового цвета, казалось, они дымились розовым паром.
- Худой стал, комиссар. - Ульмас провел ладонью по влажному боку Белова.
- Были б кости, Ульмас, а мясо наживем, - Белов ощупал лицо, пробуя, гладко ли…
К этому утреннему ритуалу Белова привыкли даже те, кто вначале недоумевал: и так сил не хватает. Позже нашлись и последователи: кое-кто вспомнил про бритву и мыло на дне вещмешка, и пошло…
После Белова брился старшина.
- Дерет, зараза, - ворчал он, - пасты бы на ремень, направить. Хорошо мы долбанули фрицев, а, комиссар? Как это ты сразу решил?
- Верняк был. Там, где бабка надвое гадает, - не люблю. - Белов уже оделся и курил.
- Может, еще чего удумаешь? - Тельнов смеялся намыливая щеки по второму разу.
- Сейчас надо думать, как похитрее да подальше уйти. Всполошили мы гадов, искать начнут. Так что придется без передыху.
- Да мы ведь и так махнули от того места, знаешь сколько?
- А они не могут махнуть?! Мы - пехом, они на колесах.
- Тебе виднее…
- Видно-то всем одинаково… Слепых нет Понять надо: на авось не проскочим… Пора, однако, закрывай парикмахерскую.
- Плесни-ка, - попросил старшина…
Кое-как утершись, Тельнов быстро застегнул комбинезон.
- Становись! - скомандовал он.
Люди построились. Белов видел, с каким усилием они снова поднимались в путь, но, не давая никому ни секунды на раздумья, негромко сказал: "Пошли" - и, повернувшись спиной к строю, зашагал…
После ночного побега из сарая в Дымарях, а еще больше после удачного нападения на обоз пошел, покатился от села к селу слух об отряде какого-то ловкого и отчаянного комиссара. По пути обрастая вымыслом, порожденным ненавистью к оккупантам, слух этот доходил и до солдат-окруженцев, застрявших здешних лесах и нередко делавших вылазки по окрестным деревням и хуторам. Прослышав про отряд Белова, эти пробиравшиеся к линии фронта люди теперь тянулись к нему, отыскивая след в заснеженной лесной глухомани, то по одному, а то и по трое-четверо присоединялись к отряду.
Смелые и сохранившие присутствие духа, от радости, что они теперь вместе и их много, с нетерпением ждали случая показать себя в бою. Те же, что, попав в окружение, разуверились в удаче или растерялись, измученные голодом, холодом и одиночеством, теперь, прибившись к Белову, с очнувшейся надеждой быстро вспомнили солдатскую выучку. Видя перед собой всегда выбритого, подтянутого Белова - в комбинезоне и в кожанке под шинелью, - старались выглядеть перед ним и новыми попутчиками бодрыми и исполнительными, поверив, что человек, взявший на себя ответственность вывести их к своим, и должен быть именно таким: неразговорчивым, даже хмурым, но деловым, отвергающим неразбериху, нерешительность и двусмысленность, связанные в их положении со смертельным риском.
Наблюдая все это, Саша думал, как живуча в людях тяга к чьей-то справедливой силе и воле, которые оказались надежней их собственной; что воля эта и собрала в единый послушный и сильный строй людей, еще не успевших в новых обстоятельствах открыть в себе способность к подвигу и самопожертвованию, но поверивших, что Белов, как комиссар, знает нечто, чего не знают остальные, и умеет то, до чего в своем жизненном и фронтовом опыте не дорос другой…
"Догадывается ли об этом Белов?" - спрашивал себя иногда Саша.
Белов же понял, что Саша простил ему однажды проявленное нежелание обрастать, как тягостью в пути, людьми; бескорыстное, но вместе с тем и жестокое прежнее стремление его в одиночку и побыстрее пройти этот путь. Отвергая желание других разделить с ним предстоящее, Белов боялся возможной обузы, которая может задержать или в чем-то помешать ему совершить то естественное и необходимое, на что, как полагал он, способен каждый, даже в одиночку.
И, следуя своему правилу, старался теперь делать еще больше и вернее, чем другие, однако не из прежней недоверчивости - нынче, как никогда, ему требовалось ощущение надежности каждого своего следа, в который ступят остальные, кто поверил ему…
Отправившись за сушняком, Саша брел за кустами, огибая покрытую нетронутым снегом поляну, когда увидел белку. Перебегая от дерева к дереву, прыгая по веткам, она словно играла с ним, и он, задирая голову, шел следом за ней, до колен проваливаясь в снег. И, как обычно в лесу в таких случаях, с просчетом отмахал лишнюю версту. Зверек скрылся. Саша раздвинул кусты, осматривая- противоположный край поляны, и тут увидел шалашик, а возле - троих в маскхалатах. Склонившись над рюкзаками, они вытаскивали похожие на мыло брикеты, мотки черного шнура. Потом из шалашика вышел еще один человек. Вглядевшись, Саша изумленно обмер: из-под ушанки, прикрытой белым капюшоном, выбивались темные пряди волос, обрамляя лицо три далекой, уже почти забытой девушки, в которую была влюблена вся курсантская рота на радиокурсах…
Не раздумывая, Саша махнул через поляну. Три автомата вскинулись ему навстречу, а он шел к ним - парень в форме советского солдата, и улыбался, и его автомат доверчиво висел через плечо стволом вниз.
- Кто такой? Что надо? - повелительным движением руки остановил Сашу человек с белым, раздвоившим бровь шрамом.
- Рядовой Ивицкий. Иду к своим, - не потеряв улыбки, ответил Саша, а сам смотрел на девушку, все точнее и радостней вспоминая ее.
Чем докажете? - спросил мужчина со шрамом.
Все больше веселея, Саша сказал:
- Есть доказательства! Такие, что отсалютуете мне из трех стволов. Если не верите, что я рядовой Ивицкий, попробуйте не поверить, что ваша спутница - старший сержант Соболевская. Радистка высшего класса! - засмеялся он.
Девушка оторопело глянула на своих товарищей и снова - на Сашу. Мужчины переглянулись. Но тот, со шрамом, все же сказал:
- А можно без загадок? И покороче.
- Товарищ старший сержант, - уже серьезно обратился Саша к девушке, - вы у нас на курсах преподавали СЭС. Я из третьей роты. Помните, знаменитая третья курсантская, из училища прибыла, - и, торопясь, он сыпал подробностями, огорченно понимая, что лично его Соболевская не узнает, хотя в глазах ее уже тепло оживало прошлое.
Саша объяснил, как оказался в тылу у немцев.
- Что, Юля, твой птенец? - спросил тот, что со шрамом.
- Похоже, мой, товарищ старший лейтенант. Все точно, даже расположение столов и окон в классе.
- Кто у вас тут командир? - спросил старший лейтенант.
- Петр Иванович Белов.
- Звание?
- Зовем просто: кто "командир", кто "комиссар".
- Далеко отсюда?
- Да нет.
- Ну что, Володя? - Старший лейтенант обратился К высокому чубастому парню. - Сходим? - И, не дожидаясь ответа, скомандовал: - Собирайтесь!..
Они укладывали рюкзаки. Саша видел, что брикеты - это тол, а шнур огнепроводный, и, как человек, достаточно повоевавший, понял, что люди эти - разведчики-подрывники. Из шалашика вынесли рацию, и он восторженно шепнул:
- "Северок"! - легендарная для каждого радиста рация "Север", которой пользовались те, кого забрасывали в тыл для дальней и долгой разведки.
Только сейчас Саша заметил, что правая рука Соболевской на перевязи, кисть и предплечье обложены оббинтованными шинами. Но в чем дело, спрашивать не стал…
Саша шел впереди, по своим же следам, остальные- за ним гуськом.
Он вспомнил радиокласс, несколько десятков столов с ключами и наушниками, подсоединенными к пульту, за который садилась Юля Соболевская. Вспомнил и то, как входила она к ним, свежая, красивая, стройная, в отутюженной гимнастерке, в синей диагоналевой юбке, сильно перехваченной в талии ремнем, в легких хромовых сапожках. Все вскакивали. Дежурный рапортовал, а курсанты, пользуясь этими краткими мгновениями, неотрывно смотрели на строгое белое лицо, подсвеченное сиянием зеленоватых глаз. Она снимала пилотку, отбрасывала назад черные кудри:
- Садитесь!..