- Был да весь вышел…
- Где вы жили до войны?
- Тверской я. Монтером работал. Бывало, влезу на столб, держусь на одних "кошках", без ремня, фокусы показываю девчонкам, частушки там пою… Знал их пропасть… Хотите частушку?
- Спойте.
Старшина оглянулся на Белова и, улыбнувшись, продекламировал:
Лошадь лошади сказала:
- Хорошо верблюду жить.
Безо всякого скандала
Раз в неделю может пить!
Девки замуж, девки замуж,
А ребят куда девать?
Сплетем новую корзину,
Повезем их продавать!
Разжевывая ржаной сухарь, Юля хмыкнула.
- Ничего, добраться бы до Берлина! Залезу на самую высокую крышу и такую частушку врежу - вся Европа услышит!
- А вы женаты, Леонтий?
- Нет. Все искал, чтобы сирота была: без приданого, да зато и без тещи… А вы? - осторожно спросил старшина. - Замужем?
- Мужа у меня нет… - Юля не закончила.
Белов ковырял палкой в костре и, занятый своими мыслями, слышал лишь обрывки этого разговора. Ветки, отпылав, превращались в уголья, лопались. Он отодвигал их, постукивал, они легко рассыпались, покрывались пепельной дымкой, совсем не похожие на тот уголь, к которому привык он. То ли дело антрацит! Алмазно твердый, сияющий на гладких изломах, откалывался он от пласта под отбойным молотком тоже пластами. А как горел! Почти бездымно, синим чистым пламенем… Доведется ли еще когда-нибудь колупнуть уголек?.. В памяти ожили звон и подрагивание клети, спускающейся в забой. Он любил утренние смены. Перед спуском любил выкурить по последней с ребятами из бригады. Утро свежее, веселое, ветерок играет слинявшим малиновым полотнищем флага на копре, гудит маневровый паровозик "овечка". В ламповой Галя приготовила ему "карбидку"… Что там, дома?.. Наверное, восстанавливают шахты…
Он понимал: фронт близок, позавчера слышали уже погромыхивание артиллерии, - и заметил, как напряглись лица людей, как словно подались они навстречу этому далекому призывному гулу. И тогда же вдруг подумал: а как бы он без них?.. Одолел бы все? Чужие, незнакомые прежде, а теперь кажется, что ближе и родней нету… Что тут судить-рядить, никто ему сейчас не нужен, кроме них, голодных, иззябших, обессиленных, но проверенных, умеющих одолеть все… Ведь если что - полягут друг за друга… И за него, значит… В последний прорыв… пойдут без удержу за ним. Великую цену положат фрицы, став поперек. Последний прорыв таких людей - дело страшное, вспять жизни им нету… Однако пора…
Опершись ладонями о колени, Белов с усилием поднялся, хотел было позвать Тельнова, увлекшегося разговором с Юлей, но передумал, кликнул сержанта-артиллериста:
- Надо бы идти. Наш случай - пока темно.
- До рассвета еще часа три, комиссар.
- В аккурат и двинем. Спящих нет?
- Дремлют. Сморило… Ничего, разомнутся, когда с фрицем встретятся. Тельнов-то соловьем разливается. Видал?
- Видал, видал… Не наше дело…
Но уже подошел Тельнов:
- Пора, комиссар? Половина пятого.
- Да!.. У фрицев самый сладкий сон со слюнями…
Огневые позиции немецкой зенитной батареи, о которой говорил Кухарчук, обходили низиной, шли осторожно, стараясь ничем не звякнуть, придерживали котелки, остро вглядывались в темень. Батарея, вероятно, стояла на бугре, у самой опушки березняка, неразличимая на его темном фоне. Угадывалось там что-то, но что именно - капониры ли, машины ли, сами орудия, или просто купы деревьев - было не разобрать, не определить. В обход шли к болотам, поросшим низким жестким кустарником. Чутко подстерегали каждый звук. Мороз ослаб еще утром, к ночи наст зачерствел; взламывая корочку, нога уходила в снег, как в норку, тянуло сырым ветром, в безлунном черном небе непроглядно-плотно сбились тучи.
Не одолели и двухсот метров, как наткнулись на ряд кольев, Густо, как сеткой, оплетенных колючей проволокой. Ограждение это широко охватывало низину, пологий подъем на бугор. Сворачивать было некуда, оставалось делать проход.
- Тут у них, наверное, все пристреляно, как на полигоне, - предположил Тельнов.
- Да и мин могли понатыкать, - сказал сержант-артиллерист.
- Позови-ка саперов, старшина, - попросил Белов.
Сгребая верхний снег руками, дуя на зябнувшие пальцы, два сапера на карачках ползали перед заграждением минут двадцать, но мин не обнаружили.
Тогда Белов ударил топором по ближнему колу. Он был прочен, глубоко врыт, и топор отскочил от сырого дерева. Делая интервалы между ударами, напряженно вслушиваясь в тишину, Белов размашисто бил, стараясь попадать пониже, под основание. Удары, недалеко отлетая, чахли. Когда он глубоко подсек два кола, несколько человек разом навалились на них, колья с треском подались, натянув проволоку, тут где-то справа и слева задребезжали консервные банки.
- Ложись! - крикнул Белов.
В тот же миг с бугра взлетела ракета, облила дрожащим молочным светом снег и черные, как тени, фигуры людей на нем. Стекая белым сиянием и раскаленными брызгами, ракета не успела погаснуть, как с бугра ринулась к ним прерывистая цветная нить пулеметной очереди. Снова взлетела ракета. Пулемет сек все ниже и ниже, пули с визгом неслись над головами распластанных людей. "Выбьют! Всех выбью…" - вцепился Белов пальцами наст.
Подполз Тельнов, жарко зашептал:
- Я туда… Отвлечь… Гранаты есть. Как начну, вы сразу - рывком…
- Сам?!
- Еще четверо… Автоматчики… Радистку береги, комиссар! - Он скользнул в темень.
Пулемет умолк, видно, выработали ленту. И эту краткую передышку использовал Тельнов, метнувшись со своими людьми к батарее.
Снова, со взлетом ракеты, стеганули пулеметные очереди, прижимая к земле, взметывая колкий снег. Кто-то закричал сзади. Стрелять отсюда по бугру было бессмысленно… Оттуда, куда ушел Тельнов, темнота вскоре осветилась короткими вспышками, и, обгоняя друг друга, вверх, к бугру, понеслись очереди ППШ.
"Добрался старшина!" - облегченно вздохнул Белов. Но тут же по группе Тельнова ответно ударили шмайсеры. Немецкий пулеметчик тоже перенес огонь туда. Скрещиваясь, рвали тьму раскаленные струи огня…
- Вперед! Быстро! - привстал Белов.
Бросились к проходу, перепрыгивая через проволоку, торчавшую над поваленными кольями. Белов оглянулся. На снегу осталась темнеть одинокая фигура.
- Худяков… Сапер… Убит! - крикнул сержант- артиллерист.
Белов бежал пригнувшись, не отпуская взглядом бегущую впереди Юлю. По ним опять застрочил пулемет, но трассы прошли выше: в ложбине, полого спускавшейся к болоту, начиналась мертвая зона. А у ската немецкой огневой Тельнов вел свой бой. Дважды рванул там гранатный взрыв. Пулемет умолк, но с надсадным остервенением навалились шмайсеры. Стук наших автоматов был не так густ, сбивался, порой глох, но каждый раз после недолгого перерыва слышался снова.
Наконец достигли болота. Под ногами мягко поддавалось, пружинило.
- Не в кучу! Россыпью!.. Болото тут! - крикнул Белов.
Видно, батарея имела связь с частью, занимавшей позиции слева, за болотом. Оттуда вдруг ночь пронизало длинной белой иглой - сухо застучал пулемет, его трассы сбивали промерзшие ветки. Бежать стало труднее. И все же бежали, широким махом перепрыгивая кусты, мчались по заснеженным мшистым кочкам, опасно пружинившим под ногами, мчались, хрипя, задыхаясь, обливаясь потом, чувствуя жар собственного тела, текший из-под расстегнутых воротов… Только бы уйти от губительно стегавших огненных плетей невидимого пулемета…
Юля бежала, сжимая левой рукой пистолет, в правой при каждом шаге толчками отдавалась боль. Ушанку сбило пулей, взмокшие волосы прилипали ко лбу и щекам, мешали. Она видела, что Белов обошел ее слева, прикрыл собой. Упали еще двое и больше не поднялись. А оттуда, где оставался Те льнов, уже слабея, плохо различимо постукивали автоматы, дважды еще донесло гранатные взрывы…
Не видя бегущих, немецкий пулеметчик разряжал ленты просто по площади болота, наугад, упреждающе перенося огонь вперед. И наконец умолк.
Стало тихо. Только топот бегущих, хриплое дыхание и под горлом - тяжелое, загнанное биение сердца.
Болото кончилось, но едва выбежали к поляне, за которой темнел лес, как в чистом зимнем воздухе услышали сладковато-душный запах сгоревшей солярки и тут же увидели крытый брезентом "даймлер". Из кузова выпрыгивали немцы, разбегались цепью, с ходу открывая огонь.
- Бей по тем, что залегли! - крикнул Белов. Он понял, что немцы запоздали: рассчитывали прибыть раньше, поудобней приготовиться, встретить. Длинной очередью прошил брезент. Из кузова рванулся крик.
Немцы, те, что успели отбежать от машины, пытались растянуться цепью вдоль леса, уйти в его глубину, чтобы на открытой поляне оставить и перебить тех, кого они приехали сюда уничтожить…
Упал Ульмас. Юля бросилась к нему. Но тот поднялся, что-то крикнул свое и выстрелил в лобовое стекло машины, шофер ткнулся лицом в баранку. В тот же миг Ульмас выронил карабин и, согнувшись, схватился левой рукой за плечо.
- Была не была! - взвился чей-то крик рядом с Беловым. И он увидел высоко вскинутую руку.
"Противотанковая! - ахнул Белов. - Близко ведь!.."
Взрыв гранаты шатанул воздух, обвеяло теплом, у лица просвистели осколки. Снег, как дым, медленно оседал на черное пятно большой воронки… Прорвались… лес совсем рядом.
Еще излетно посвистывали немецкие пули, но уже можно было перевести дух. Шли быстрым, то и дело сбивающимся на бег шагом. Перед яром с наклонно поросшими березами остановились.
"Неужто вырвались?!" - облизывая шершавые, спекшиеся губы, все никак не мог поверить Белов, оглядывая и пересчитывая людей, в изнеможении припавших к стволам деревьев.
Убитых трое. Двое ранено: Ульмас в плечо, а саперу пулей распороло щеку от рта до уха. Никто не разговаривал: не было сил. Одни сосредоточенно курили, другие с ладоней слизывали снег.
И никто не заметил, что уже рассвело.
Теперь Белов повернул на юго-восток, как бы сближая путь отряда с возможным путем группы Тельнова. Часто останавливались, прислушивались, ожидали и снова шли. Белов старался себя уверить, что старшина выберется, не из тех он, чтоб еще раз не обмануть смерть, от которой уже не раз уходил, обхитрив или по воле случая. Может, другим, более коротким путем уже добрался до своих и сидит теперь с напарниками, наворачивает кашу, шутит… Так забегал он утешавшей мыслью вперед, не желая верить в иное, что жесточе, но реальней подходило к обстоятельствам, в каких за спиной остались Тельнов и четыре автоматчика. Белов часто и обеспокоенно взглядывал на простоволосую Юлю, измученно несшую на перевязи одеревеневшую руку.
Держа путь по карте, он тем не менее не представлял, по какой земле идет отряд - за нами уже она или еще под немцем. Сплошной жесткой линии передовых ни с нашей, ни со стороны противника еще не было. Поверили, что выбрались к своим, лишь тогда, когда у просеки с широко наезженными колеями увидели прибитую к березе дощечку со стрелкой и надписью: "Хозяйство Зарубина"…
Теперь, оглянувшись на все, что прошел, несмотря на страдания, он подумал, что, пожалуй, это и было самым главным в жизни из того, что им сделано. И тут же вспомнил: уж не раз случалось, что считал именно так. Ему всегда казалось, что точно знает, что же оно - это самое главное, но просто назвать не мог. Наверное, подумал он, в судьбе часто бывает что-то такое, что в определенный момент считаешь самым что ни на есть главным, потому что жизнь движется…
На просеке их нагнал "виллис". Рядом с шофером сидел капитан, на погонах черный кант, инженерные эмблемы.
- Кто такие? Из какой части? - Капитан удивленно оглядывал их истрепанную одежду, странное обмундирование Белова, серые, с запавшими глазами лица.
- Из разных частей, товарищ капитан, - ответил сержант-артиллерист. - Из немецкого тыла мы… К своим… Нам бы в штаб какой-нибудь. А потом по своим частям, - сказал сержант.
- Держитесь просеки. Увидите лежневку - свернете… Поехали, Самойленко, - отвернулся он к шоферу.
- Раненые у нас, товарищ капитан, - тихо сказал Белов. - Может, до санбата подбросите.
- Сколько человек?
- Трое.
- Пусть садятся. - Капитан закурил.
- До свидания, Петр Иванович. Спасибо вам за все. - Юля протянула Белову здоровую руку.
Ветерок шевелил ее волосы, сбрасывал пряди на лоб. Белову хотелось коснуться их, сдвинуть, чтоб хорошо видеть Юлины глаза, но он лишь легонько сжал ее ладонь и улыбнулся.
- Ты молодец, радистка, с тобой не пропадешь. Поправляйся.
Юля села в машину рядом с сапером, которому накануне забинтовывала лицо.
- Полезай, Ульмас, - подтолкнул Белов самаркандца.
У Ульмаса сухо блестели глаза, что-то дрожало в них.
- Ты хороший человек, комиссар. Моя - в госпиталь. Как потом найдет тебя? Моя теперь полевой почта нет. Как найдешь меня?
- В Самарканде найду, Ульмас!
- Побыстрее, - сказал капитан, выбрасывая окурок.
- В Самарканде, - растерянно кивнул Ульмас, втискиваясь в кабину.
Хлопнула дверца. Машина тронулась…
- Ну вот… - сказал Белов. - Кажись, все… Пошли, что ли?
Огромный лес был набит войсками. В темноте глыбами выделялись "студебеккеры", где-то дымила полевая кухня - долетал едкий дым медленно горевших сырых чурок, запах вкусного пара, - видимо, повар открывал крышку котла, снимал пробу. Сновали люди в шинелях, ватниках, полушубках, во мраке меж деревьями вспыхивали огоньки цигарок, слышались веселые голоса, звяканье котелков, похрапывали кони, запряженные в пароконные повозки, далеко в глубине урчал двигатель танка или тягача, с железным скрежетом перекатывались траки гусениц, кто-то кого-то громко окликал, пробегали мимо посыльные…
В этих звуках и запахах, привычных, знакомых, как в родном доме, в движениях и шуме скопившегося в лесу войска ощущалась радостная возбужденность перед обещанным наступлением, нетерпеливое ожидание которого будоражило людей, где-то прорываясь в смехе, где-то - в негромкой песне… И было в этом возбуждении естественное, выстраданное, донесенное до этих мест нетерпение, ибо уже меньше месяца оставалось до нового, 1944 года.
Белов не знал, что привел людей в расположение мотострелкового полка дивизии, в которой служил; что контрнаступление противника задохнулось; что пополненный на переформировке полк этот, накануне ночью расположившийся в лесу, находится здесь последние минуты, ибо уже отдан был приказ ему срочно сниматься и двигаться к передовой, лежавшей в трех километрах, что через полчаса в этом лесу не будет уже ни души, останутся лишь уголья костров, торопливо залитых водой или забросанных снегом, опустевшие землянки и выстывшие шалаши, смерзшиеся кучки конского навоза, обломанные и затоптанные ветки хвои, пятна машинного масла, а к ночи все это припорошит снегом и ветер выдует из огромного зимнего леса последние запахи временного человеческого жилья…
Задержавший их часовой, коротко расспросив, приставил к ним подвернувшегося любопытного солдата и побежал куда-то, окликая:
- Товарищ младший лейтенант! Задержали вот… - Потом появился из темноты, кому-то объясняя: - Окруженцы, говорят. С оружием… Какой-то комиссар привел…
- Иди к ним… Я - к подполковнику… Построение сейчас, срочно снимаемся. - И младший лейтенант исчез за деревьями.
Далеко во мраке раздалась команда: "Становись!" И, повторяясь, как эхо, прокатилась по лесу… Все задвигались, сорвались с мест, заторопились. Повзводно выстраивались роты; топот ног, теньканье скоб на оружии, постукивание котелков, ржание растревоженных коней…
Белов отрешенно смотрел, опираясь спиной на сосну, рядом тихо переговаривались его люди.
А войска готовились в путь, звуки этих сборов доносились со всех сторон, шевелилась и дышала вся непроглядная глубина леса.
Вскоре в сопровождении младшего лейтенанта явился подполковник в светлом полушубке.
- Они? - спросил. - Что еще за командир-комиссар?
- Они, товарищ подполковник, - сказал младший лейтенант. - Ихний главный, - указал на Белова.
Белов усмехнулся.
- Докладывайте! - обратился к нему подполковник.
Белов выпрямился, сделал шаг вперед, устало взял под козырек.
- Рядовой Белов, - и назвал свою часть. - Вышли из окружения… Тут из разных частей, - краем глаза он видел, как при слове "рядовой" недоуменно переглянулись его товарищи. А сержант-артиллерист даже шагнул было к нему, приоткрыл рот, вроде хотел о чем-то спросить, да передумал, остановился и молча глядел на Белова. Смотрели и другие, теперь уже кто с веселым интересом, кто с любопытством, а кто - словно впервые видел…
- Сколько вас всех? - спросил подполковник.
- Было тридцать два. Вышло девятнадцать. Трое убыло в санбат.
- Хорошо. Разберемся. Что еще?.. Вы тоже с ними? - заметил он сержанта-артиллериста, стоявшего чуть в стороне.
- Так точно, товарищ подполковник! Сержант Агафонов. 317-й противотанковый артполк.
- Знаю такой… Хорошо. Разберемся… Что еще? Побыстрее! Все?.. Младший лейтенант, всех в строй! Пойдут с ротой Зинченко… На первом же привале накормите всех, там и отдохнут… - Поторапливайтесь! - Подполковник еще раз окинул их взглядом.
- Постройте своих людей, сержант! - скомандовал младший лейтенант.
- Слушаюсь! - козырнул Агафонов. - Становись!..
Белов уже стал в строй, за ним, топчась, пристраивались другие. И тут он вспомнил: карта!
- Товарищ подполковник, разрешите обратиться? - Он шагнул из строя, достал из сумки карту. - С нами был радист. Ивицкий Александр. Просил эту карту кому-нибудь из начальства…
- Хорошо… Разберемся… Сейчас некогда, - повторил подполковник. Он взял карту, сунул в карман, быстро отошел. Мелькнуло еще несколько раз меж деревьев белое пятно полушубка…
Белов, слегка сутулясь, стоял правофланговым. Молчал, слушал… Шумы и шорохи ночного леса, звуки торопливой его жизни собирались из разных уголков, складывались в единое послушное звучание. Люди ждали следующей команды: "Шагом марш…"
Посыпал снежок. Белову хотелось есть, да и закурить не помешало бы… Теперь с этим придется погодить…
Далеко, в начале колонны, раздалась команда к движению, и он дернул плечами, поудобнее пристраивая тощий вещмешок за спиной, пробуя, хорошо ли осели лямки, как обычно это делал перед долгой дорогой…
