Действительно, дядя был в сюртуке. Но сюртук был совершенно не по мерке. Рукава слишком длинны, борта отстают, спина вся в складках. И он явно жмет дяде под мышками. Я думаю, что даже нарочно сшить такой скверный сюртук очень трудно. Вдобавок белый воротничок отстегнулся от рубашки, и каждый раз, когда дядя поднимает голову, кадык просовывается между воротничком и рубашкой. При этом трудно разобрать, рубашке или сюртуку принадлежат черные шелковые отвороты. Но сюртук еще куда ни шло, терпеть можно. А вот полюбуйтесь на эту старинную самурайскую прическу! Я стал искать глазами железный веер, о котором часто рассказывал Мэйтэй. Аккуратно сложенный веер лежал возле старика. Между тем хозяин пришел наконец в себя и обратил свое усовершенствованное внимание на одежду старика. Он был немало удивлен, потому что никак не ожидал, что Мэйтэй способен говорить правду. А то, что он увидел, было значительно красочнее рассказов Мэйтэя. Если рябины хозяина могут служить наглядным пособием для изучения истории, то самурайская прическа и железный веер старца имели в этом смысле гораздо большую ценность. Хозяину очень хотелось побольше узнать о железном веере, но прерывать беседу было неучтиво. Поэтому хозяин задал обычный вопрос:
– Народу, вероятно, было много?
– Страшно много. И все таращили на меня глаза. В нынешние времена люди стали не в меру любопытны. В старину этого не было.
– Да, конечно, в старину ничего подобного не было, - ответил хозяин, будто сам был стариком. Не подумайте только, что хозяин притворяется всеведущим. Просто эта реплика неожиданно возникла в его охваченном вечными сумерками мозге.
– И знаете, - продолжал старик, - все глазеют на мой "шлемокол".
– Наверное, он очень тяжел, этот ваш веер.
– Попробуй возьми в руки, - предложил Мэйтэй. - Он тяжелый. Дядя, разрешите ему попробовать.
Старик сказал: "Сделайте одолжение", - с натугой поднял веер и передал его хозяину. Кусями-сэнсэй некоторое время держал веер так, как паломники в храме Куроданэ в Киото держат меч Рэнсёбо, а затем сказал: "Действительно", - и вернул веер гостю.
– Все почему-то называют этот предмет железным веером. Но он ничего общего с веером не имеет. Это же шлемокол.
– Гм… А к чему он, позволительно будет спросить?
– Колоть шлемы. А когда враг от удара валился без памяти на землю, его добивали. Шлемоколами пользовались со времен Кусуноки Масасигэ…
– А что, дядя, этот шлемокол принадлежал Масасигэ?
– Нет. Не знаю, кому он принадлежал. Знаю только, что он очень старинный. Очень возможно, что он сделан во времена Кэмму.
– Не знаю, как насчет Кэмму, - объявил Мэйтэй, - но он доставил немало хлопот Кангэцу-куну. Знаешь, Кусями-кун, сегодня мы по дороге зашли в университет и осмотрели физическую лабораторию. И знаешь, все магнитные приборы там с ума посходили, потому что шлемокол железный. Вот шуму там было!
– Шлемокол здесь ни при чем, - сказал старик. - Это железо времен Кэмму, у него добрый характер, вреда оно не приносит.
– Железо есть железо, характер тут ни при чем. Вы же слыхали, Кангэцу-кун сам об этом сказал.
– А, Кангэцу… Это тот, что полировал стеклянный шар? Жаль, мог бы заниматься каким-нибудь более серьезным делом.
– Да, конечно, но ведь это и называется исследованием. Как только он отшлифует свой шар, сразу станет большим ученым.
"Отшлифует шар и станет ученым? Да ведь это каждый дурак может. И я тоже так бы мог, - подумал я. - И даже такой дурак, как хозяин". В Китае тех, кто занимался подобным делом, называли ювелирами, и это не считалось почетной профессией. Мне очень хотелось, чтобы хозяин согласился с моим мнением.
– Да, да, - согласился хозяин.
– Все эти нынешние науки, - сказал старик, - эмпирические, и на первый взгляд они могут показаться полезными. Но когда доходит до дела, они ни на что не пригодны. В старину было не так. Профессия самурая состояла в том, чтобы рисковать жизнью, поэтому он должен был беспрестанно совершенствовать свой дух, дабы не растеряться в опасный момент. А это потруднее, нежели шлифовать какой-то там шар или тянуть какую-то проволоку.
– Да, да, - почтительно согласился хозяин.
– Ну, - сказал Мэйтэй, - то, что вы называете совершенствованием духа и противопоставляете шлифованию шариков, - всего-навсего праздное ничегонеделание с руками за пазухой.
– Вовсе нет. Не такое это простое дело. Мэн-цзы называл его необходимым освобождением духа. А Шао Кан-цзе учил, что сие есть духа необходимое освобождение. А буддист монах Тюхо предлагал добиваться неизменности и неотступности духа. Все это не так-то просто постигнуть.
– Я никогда не постигну этого. Прежде всего я так и не понимаю, что вообще нужно делать.
– А читал ли ты книгу монаха-йога Такуана "Дух недвижный и богоподобный"?
– Нет. Даже не слыхал никогда.
– Где место духа? Если дух обращен на дела врага, то попадает он в сети дел врага. Если на меч врага, то в сети меча врага. Если на истребление врага, то в сети истребления врага. А если на свой меч, то в сети своего меча. А если на защиту от гибели, то в сети защиты от гибели. А если на позу человека, то в сети позы человека. Короче говоря, сказано: нет места духу.
– Как вы все хорошо помните, дядя. Замечательная память. Это ведь очень длинный отрывок. Кусями-кун, ты что-нибудь понял?
– Да, да.
– Не правда ли? - обрадовался старец. - Где место духа? Если дух обращен на дело врага, то попадает он в сети дел врага. Если на меч врага…
– Кусями-кун все это отлично знает, дядя. В последнее время он основательно занимается у себя в кабинете совершенствованием духа. Он уже так отделал свой дух, что не замечает, когда к нему приходят гости.
– О, это достойно всяческого уважения. Тебе бы тоже следовало попробовать вместе с ним.
Мэйтэй хихикнул.
– У меня нет времени на такие штучки. Вы, дядя, полагаете, что раз вы сами ничем не заняты, то и другие бездельничают.
– Но ты же действительно бездельничаешь…
– В том-то и дело, что безделье заключает в себе много дел.
– Да, но ты слишком рассеян, тебе надо совершенствоваться. Кстати, есть еще поговорка: среди дел найдутся свободные минуты. А твою поговорку… Безделье заключает в себе много дел… Нет, впервые слышу. Как вы считаете, Кусями-сан?
– Да, я тоже, кажется, никогда не слышал.
– Ха-ха-ха! Ну, если вы двое против меня одного, то я сдаюсь. Да, кстати, дядя, не желаете ли полакомиться токийским угрем? Я могу свести вас в "Тикуё". На трамвае доедем быстро.
– Угря бы хорошо попробовать, но… Нет, я обещал, что буду сегодня у Суихара. Так что я должен попросить у хозяина извинения и откланяться.
– А, Сугихара? Крепкий этот дед, правда?
– Не Сугихара, а Суихара. Ты всегда так. Нельзя уродовать имена людей. Нужно быть внимательным.
– Но пишется же Сугихара?
– Пишется Сугихара, а произносится Суихара.
– Вот странно!
– Ничего странного. В Японии издавна существует у иероглифов чтение мёмоку. Вот, например, иероглифы "червяк" читают "мимидзу". Почему? А потому, что слово "мимидзу" означает "не имеющий глаз". То же самое с лягушкой. Иероглифы "лягушка" читают "каэру"…
– Ну и ну…
– Если убить лягушку, она переворачивается на спину. Потому и читают "каэру", что значит "перевернуться". Только провинциал прочитает иероглифы "Суихара" как "Сугихара". Скоро над тобой будут смеяться.
– Так вы сейчас к этому самому Суихара поедете? А я что буду делать?
– Если хочешь, оставайся здесь. Я отправлюсь один.
– А вы доберетесь?
– Пешком, конечно, было бы трудно. Но я возьму рикшу прямо отсюда.
Хозяин немедленно послал О-Сан за рикшей. Церемонно попрощавшись, старик удалился, нахлобучив котелок на свою самурайскую прическу. Мэйтэй остался.
– Это твой дядя? - спросил хозяин.
– Это мой дядя.
– Да, да, - произнес хозяин и задумался, сидя на дзабутоне, засунув руки за пазуху.
– Ну, чем не герой? Иметь такого дядю - одно удовольствие. Куда его ни приведи - он везде вот так. А ты, наверное, удивился?
– Нет, не очень.
– Ну, если ты и теперь не удивился, - значит, тебя ничем не проймешь.
– В твоем дяде есть нечто величественное. И всяческого уважения достойны его настояния на совершенствовании духа.
– Хм… Достойны уважения? Смотри, отстанешь ты от времени, как и мой дядя, годам к шестидесяти. Лучше воздержись, ничего хорошего в этих проповедях старины нет.
– Ты все боишься отстать от времени. А знаешь, бывают обстоятельства, при которых старое предпочтительнее нового. Во-первых, современная наука движется все дальше вперед, и конца этому не видно. От такого движения мы никогда не получим удовлетворения. А вот восточные науки пассивны, и в этом есть глубокий смысл. Ведь они учат совершенствовать сам дух! - И хозяин принялся излагать взгляды философа, словно свои собственные.
– Ого, вон как ты заговорил! Это уже пахнет Яги Докусэном!
Хозяин спохватился, услыхав это имя. Дело в том, что философ, который недавно посетил "Логово дракона" и, дав хозяину наставления, спокойно удалился восвояси, был как раз Яги Докусэн-куном. И реплика Мэйтэя подействовала на хозяина, как щелчок по носу.
– А ты когда-нибудь слыхал о теориях Докусэна? - осторожно, чтобы не попасть впросак, осведомился хозяин.
– Еще бы! Его теории известны вот уже десять лет, с тех пор как он учился в университете, и они нисколько не изменились за это время.
– Теории меняются не так-то просто. Возможно, как раз хорошо, что его взгляды неизменны.
– Докусэн-то и существует благодаря поддержке таких, как ты. И фамилия у него - Яги - очень удачна. Яги значит козел, и борода у Докусэна совершенно козлиная. Она у него тоже сохранилась с университетской поры. Произошел с ним такой случай. Однажды он явился ко мне и остался ночевать. Тут он принялся распространяться об этой своей теории пассивности. Долбит и долбит одно и то же. Я говорю ему: "Давай спать". Нет, он отвечает, что спать не хочет, и продолжает свое. Я уж не знал, что делать. Наконец говорю: "Если ты не хочешь спать, то я хочу". Насилу его уложил. Но не тут-то было. Ночью откуда-то появилась крыса и укусила Докусэна за кончик носа. Такой шум поднялся! Разглагольствовать о философии Докусэн умеет, но сам относится к жизни совсем не по-философски. Шумит, кричит, пристал ко мне, чтобы я что-нибудь предпринял. Объявил, что крысиный яд может распространяться на все тело. Чтобы как-нибудь отделаться от него, я решил прибегнуть к обману и наклеил ему на нос бумажку с комочками риса.
– Как?
– Я ему сказал, что это лучший заграничный пластырь, что его недавно изобрел знаменитый немецкий врач, что индусы пользуются им при укусах змеи и говорят, что он хорошо помогает, и так далее. В общем, сказал ему, что теперь все пройдет.
– Ага, ты уже тогда умел искусно обманывать?
– Ты ведь знаешь, какой Докусэн простак. Он поверил, совершенно успокоился и захрапел. И смешно же было на следующее утро смотреть, как у него из-под пластыря на козлиную бороду свисает нитка! Ты когда его видел в последний раз?
– Неделю назад он был у меня. Мы долго беседовали, потом он ушел.
– Так вот почему ты болтаешь об этой самой теории пассивности!
– Сказать правду, я был восхищен этой теорией и решил со всем усердием заняться усовершенствованием духа.
– Усердие - это, конечно, хорошо. Только если все, что тебе говорят, будешь принимать за чистую монету, быть тебе дураком. Никуда не годится, что ты все принимаешь на веру. Докусэн-то ведь только на словах великолепен, а на деле он не лучше других. Помнишь землетрясение девять лет назад? Ведь тогда Докусэн настолько перепугался, что прыгнул со второго этажа общежития и сломал ногу.
– Да, но он говорил, что в его действиях был глубокий смысл!
– Ну, еще бы! По его словам выходит, что он проявил образец находчивости. Вот что он говорит: "Множество вершин есть в учении йогов. Постигнув их, ты обретаешь способность необыкновенно быстро ориентироваться в так называемых случаях "камня и огня". Лишь мне было дано выпрыгнуть из окна второго этажа, ибо я совершенен, а остальные только метались в растерянности и не знали, что им делать". И, рассказывая эту вот чепуху, он гордо ковылял на сломанной ноге. Знаешь, это все равно что спросить человека, упавшего в пруд: "Ты что, упал?" А он тебе ответит: "Что ты! Я за рыбой полез!" Нет уж, избавь меня от тех, кто много шумит насчет йогов и будд.
– Ты как думаешь? - Кусями-сэксэй начал понемногу сдаваться.
– Когда он был у тебя, не болтал ли он тут что-нибудь о монахах, которых казнили?
– Да, я запомнил фразу: "Молния прорезает весенний ветер".
– Вот-вот, эта самая молния. Ведь он уже десять лет носится с ней. Не было у нас в общежитии ни одного человека, который бы не знал о молнии йога Мукаку - так мы звали Докусэна. Самое забавное в том, что, разгорячившись, он начинал всё путать и говорил: "Весенний ветер прорезает молнию". Попробуй возразить ему как-нибудь, когда он будет, как обычно, болтать с важным видом всякую чепуху. Тогда он такое понесет, что все вверх ногами перевернется.
– Ну, перед таким шутником, как ты, никто не устоит.
– Не знаю, кого ты называешь шутником. А я терпеть не могу всех этих монахов-йогов и так называемых прозревших. Недалеко от моего дома есть храм Нандзоин, в котором живет один старый-престарый монах, ушедший на покой. Недавно была гроза, молния ударила во двор храма и рядом с монахом расколола сосну, а он даже не вздрогнул. Позже я выяснил, что он просто-напросто абсолютно глух. Вот откуда его спокойствие. Что же касается Докусэна - так уж пусть бы сидел один со своим прозрением и совершенствованием, но нет, он еще соблазняет других и тащит за собой. Уже двое из-за него помешались.
– Кто?
– Кто! Один - Рино Тодзэн. По милости Докусэна свихнулся на учении йогов и отправился на поклонение в Камакура. А там уже помешался окончательно. Знаешь, перед храмом Энкакудзи проходит железнодорожная линия. Так вот, он уселся там на рельсы в позе созерцания, поклявшись, что остановит поезд. Поезд действительно остановился, и только благодаря машинисту жизнь его была спасена. Он же объявил, что теперь плоть его неуязвима, ни в огне не горит, ни в воде не тонет. И чтобы доказать это, забрался по шею в пруд и принялся расхаживать по дну.
– Утонул?
– Нет. К счастью, мимо проходил бонза и спас его. Но когда он вернулся в Токио, у него получилось воспаление брюшины, и он умер. Оказывается, он ради искуса питался ячменной кашей и протухшими маринадами. Вот и выходит, что виновником его гибели был Докусэн.
По лицу хозяина было заметно, что рассказ произвел на него глубокое впечатление.
– Да, в таком поведении есть свои и хорошие и дурные стороны.
– Вот именно. Докусэн загубил еще одного моего приятеля.
– Что ты говоришь? Кто же это?
– Татимати Робай-кун. Этого беднягу тоже опутал Докусэн. Сначала он стал нести чудовищные нелепицы, бормотал об угре, вознесенном на небеса, а потом он стал настоящим.
– Что это значит - стал настоящим?
– Угорь вознесся на небо, а свинья стала отшельником.
– Ничего не понимаю.
– Яги зовут Докусэном, что значит Одинокий отшельник. Ну, а Татимати оказался Бутасэном, а это означает Свинья-отшельник. Он ведь невероятно прожорлив. И представь себе, что получилось, когда эта природная прожорливость соединилась с отвратительным изуверством монаха-йога. Сначала мы не обратили внимания, а потом вспомнили, что у него с самого начала все пошло как-то странно. Приходит он, например, ко мне и говорит: "У тебя под окнами не садятся на сосны котлеты? А вот у нас в провинции плавают по реке на дощечках рыбные лепешки!" Но и это еще ничего, а вот когда он принялся уговаривать меня пойти с ним и откопать в канавах на заднем дворе сладкое желе, тут уж я только руками развел. Еще через несколько дней он стал настоящим Бутасэном - Свиньей-отшельником, и его отправили в лечебницу в Сугамо. Вообще говоря, с чего бы, казалось, свинье сходить с ума? Он стал таким благодаря Докусэну. Докусэн обладает огромным влиянием.
– Он и сейчас в Сугамо?
– Да. И он там не последнее лицо. У Татимати мания величия, и он шумит там вовсю. Он решил, что имя Татимати Робай никуда не годится, и назвал себя Стражем Небесной Справедливости. Он считает себя воплощением справедливости. Ужас, что с ним творится. Навести его, посмотришь.
– Страж Небесной Справедливости?
– Да, Страж Небесной Справедливости. Сумасшедший, но как ловко имя придумал, правда? А иногда он подписывается "Конфуцианское Равенство". Он беспрерывно рассылает письма всем Друзьям и знакомым, сообщая им, что мир в заблуждении и что он хочет спасти его. Я уже получил от него несколько таких писем. Среди них были письма настолько объемистые, что мне пришлось дважды доплатить за доставку.
– Значит, письмо, которое я сегодня получил, тоже от Робая?
– А, ты тоже получил? Любопытно. Конверт красный?
– Да, красный, и по краям белые полосы. Очень оригинальный конверт.
– Ты знаешь, эти конверты он специально выписывал из Китая. Расцветка символизирует смысл его поучений: путь неба белый, путь земли белый, а человек красный.
– До чего глубокомысленно!
– С тех пор как он рехнулся, он все время тщательно обдумывает такие вещи. Но при всей своей ненормальности он по-прежнему прожорлив. В каждом письме пишет что-нибудь о еде. Тебе он тоже писал?
– Да, про трепангов.
– А, Робай любит трепангов. А еще про что?
– Еще про рыбу-пузырь и про женьшень.
– Ловко это придумано - сочетать рыбу-пузырь и женьшень. Он, верно, хотел сказать, что обожравшемуся рыбой-пузырем следует лечиться корейским женьшенем.
– Мне кажется, это не совсем так.
– Да пусть хоть как. Он же сумасшедший. Ну, а еще что было написано?
– Там еще была фраза: "Кусями-сэнсэй, сиди над своей кормушкой".
Мэйтэй расхохотался.
– Как он строго с тобой, а! И, конечно, считает, что подковырнул тебя здорово. Нет, это великолепно! Да здравствует Страж Небесной Справедливости!
Итак, отправитель письма, которое хозяин с таким великим почтением перечитывал, оказался первосортным помешанным. Хозяин ощутил некоторую досаду за свои старания, некоторый стыд за трату времени на изучение упражнений графомана, а затем ему вдруг пришло в голову: в порядке ли его собственная психика, если он так восхищался бредом безумца? Лицо хозяина приняло озабоченный вид, оно одновременно выражало досаду, стыд, беспокойство.