– Да я же говорю, что неловко рассказывать об этом.
– Ну ладно, значит, ты отправил какой-то женщине любовное письмо.
– Нет, не я.
– Хамада?
– И не Хамада.
– Так кто же отправил?
– Этого я не знаю.
– Ничего не пойму. Что же, никто ничего не отправлял?
– Там только мое имя.
– Что значит "там только мое имя"? Ничего не понимаю.
О чем ты говоришь? Рассказывай все по порядку. Кому было адресовано письмо?
– Барышне Канэда.
– Это дочь коммерсанта Канэда?
– Да.
– А что значит "имя одолжил"?
– Видите ли, эта девица модничает и нос задирает, вот ей и отправили любовное письмо… Хамада сказал, что без подписи нельзя. Я ему говорю: подпишись своим именем. А он говорит: это неинтересно. Лучше, говорит, пусть будет подписано Фуруи Буэмон. Вот так я и одолжил свое имя.
– Ты что, знаешь эту девушку?
– Нет, не знаю. Даже не видел никогда.
– Какая наглость! Посылать любовное письмо человеку, которого не знаешь! Зачем же вы это сделали?
– Все говорили, что она хвастает и нос задирает, вот и решили подшутить над нею.
– Натворили вы дел. Значит, отправили за твоей подписью?
– Да. Письмо написал Хамада, я одолжил имя, а Эндо ночью отправил.
– Значит, вы втроем сговорились?
– Да. Но потом я испугался. Вдруг все раскроется и меня исключат? Я так беспокоюсь, что уже несколько ночей не сплю. В голове словно туман стоит.
– Черт знает, какую глупость вы выдумали. Что же, так прямо и подписали - "ученик второго класса гимназии "Буммэй" фуруи Буэмон"?
– Нет, про гимназию не писали.
– Хорошо хоть, что догадались. Этого бы только не хватало!
Тогда бы речь шла о чести гимназии "Буммэй".
– Как вы думаете, меня исключат?
– Как тебе сказать…
– Сэнсэй, у меня очень строгий отец. Да еще у меня мачеха.
Если меня исключат, мне плохо придется. Неужели исключат?
– Вот я и говорю, что нельзя делать такие штуки.
– Я и не хотел, да вот так получилось… Нельзя ли постараться, чтобы меня не исключили?
Буэмон говорил слезливым голосом. Давно уже за фусума фыркают хозяйка и Юкиэ-сан, а хозяин все тянет с важным видом: "Не знаю… Вот уж не знаю, как с тобой быть…" Страшно интересно.
Я сказал - "интересно". Возможно, вы спросите: почему? Вопрос резонный. Величайшая цель жизни как человека, так и животного - это познание самого себя. Если бы люди оказались способными познать самих себя, они были бы достойны большего уважения, чем кот. И тогда я немедленно прекратил бы писать всю эту ерунду. Но человек никогда не познает свое "Я", как никогда не увидит собственных ушей. Вот почему за разъяснениями по поводу своего "Я" люди обращаются к обычно презираемым котам. Конечно, человек делает вид, что ему все известно, и просто чего-то не хватает. Он расхаживает по земле с величественным видом, называя себя венцом творения. Меня разбирает смех, когда я гляжу на него. Вот он и таскается по свету, сгибаясь под тяжестью этого самого венца творения, и спрашивает у всех встречных, где его уши. И не думайте, что он когда-нибудь откажется от этого венца. Будет таскать его до самой смерти. Впрочем, при всем этом он может считаться даже симпатичным, если только довольствуется тем, что он дурак.
Рассказывая о Буэмон-куне, о хозяине, о хозяйке и о Юкиэ-сан, я сказал "страшно интересно" не потому, что получилось такое совпадение, и не потому, что это совпадение касается столь пикантного предмета. Нет, меня заинтересовала реакция всех этих людей на описываемые события. Начнем с хозяина. Он относится к происшествию довольно прохладно. Его не особенно волнует строгость напаши Буэмон-куна и отношения между Буэмон-куном и его мачехой. Да он и не должен волноваться. Ведь между исключением Буэмон-куна и увольнением хозяина громадная разница. Вот если бы исключили всех учеников из всех гимназий, тогда другое дело. Тогда преподавателю не на что было бы жить. Но изменения в судьбе одного только Буэмон-куна, как бы велики они ни были, на судьбе хозяина не отразятся. А раз так, то с какой стати хозяин будет волноваться из-за Буэмон-куна? Хмуриться, сморкаться, вздыхать по поводу неприятностей постороннего человека совсем не в характере хозяина. Никто не поверит, что человек такое добросердечное существо. Только в качестве налога за свое появление на свет он иногда ради приличия пускает слезу и строит сочувственную мину. Это сплошной обман. Хотя, по правде говоря, для того, чтобы корчить сочувственные мины, требуется определенное искусство. Тех, кто обладает искусством такого обмана в наибольшей степени, называют "совестью человечества" и очень ценят. Поэтому самые подозрительные люди - это те, кого ценят другие. Присмотритесь к такому типу, и вы сразу все поймете. В этом смысле хозяин относится к неискусным. Поэтому его не ценят. И он, естественно, не прячет свое равнодушие, а выставляет его напоказ. Стоит поглядеть, как он повторяет Буэмон-куну: "Не знаю, не знаю, как с тобой быть…" Но было бы непростительной несправедливостью презирать такого праведника, как мой хозяин, из-за его равнодушия. Равнодушие - природное качество человека, и тот, кто не прячет свое равнодушие, честный человек. Не следует переоценивать людей и ожидать от хозяина в данном случае сочувствия к Буэмон-куну. Ожидать в этом взбаламученном мире от честности большего, чем равнодушие, все равно что ждать, когда верные рыцари старинных фантастических романов начнут гарцевать на улицах под вашими окнами.
Теперь о женщинах, что хихикают в столовой. Их привлекает главным образом смехотворность всей истории. Происшествие с любовным письмом, которое не дает спать по ночам Буэмон-куну, представляется им исполненным радостной благодати, словно голос Будды. Попробуем разобраться в этом, и мы увидим, что их веселит скверное положение, в которое попал Буэмон-кун. Спросите этих женщин: "Почему у вас вызывает смех человек в скверном положении?" И они вам ответят, что вы дурак. Или скажут, что вы задали этот вопрос с целью оскорбить их женское достоинство. Возможно, они и в самом деле будут считать себя оскорбленными. Но правда и то, что они рады посмеяться над человеком, попавшим в беду. Нечего ожидать, что женщина предупредит вас: "Сейчас я буду оскорблять свое женское достоинство, но вы помалкивайте и не задавайте дурацких вопросов". Это все равно как если бы вор заявил: "Я сейчас буду грабить, но не смейте говорить мне, что это безнравственно. Этим вы опозорите и оскорбите меня". Женщины умны. Их рассуждения не лишены логики. Так что если тебе пришлось родиться человеком, будь любезен оставаться спокойным, когда тебя будут топтать ногами, пинать и всячески поносить. Более того, оплевав и обгадив тебя, над тобой еще будут посмеиваться. А если ты не способен оставаться спокойным в таком положении, держись подальше от существ, именуемых умными женщинами. Возможно, Буэмон-кун, совершивший без всякой задней мысли непристойный поступок и теперь совершенно подавленный, скажет, что нехорошо смеяться, когда ему так плохо. Но такие слова исторгнет у него лишь юношеская наивность. Тот, кто не терпит, чтобы его оскорбляли, именуется человеком, лишенным выдержки. Если он не желает, чтобы его оскорбляли, пусть ведет себя скромно.
Наконец о Буэмон-куне. Он - воплощение беспокойства. Его гигантская голова готова взорваться от переполняющего ее беспокойства, как голова Наполеона разрывалась от тщеславия. Его картофелеобразный нос подергивается - беспокойство овладело всеми лицевыми мускулами. Это бессознательный рефлекс; словно заглотив чудовищную конфету, он третий день чувствует в животе какой-то ком, от которого никак не может избавиться. Охваченный отчаянием, он уцепился за мысль, что его может выручить преподаватель, облеченный властью классного наставника. Вот почему он принес в наш дом с повинной свою гигантскую голову. Он уже забыл, что в гимназии постоянно изводил этого преподавателя и подстрекал других. Он, кажется, уверен, что наставник, невзирая ни на что, обязан принять в нем участие. Должен сказать, что мыслит он весьма примитивно. Хозяин стал его наставником не по своему желанию, а по приказу директора. Это такая же должность, как котелок дяди Мэйтэя. Одно название, и больше ничего. А с одним названием далеко не уедешь. Если бы название могло принести какую-нибудь пользу, то Юкиэ-сан послала бы на смотрины вместо себя одно свое имя. Буэмон-кун не только самонадеян, но еще и переоценивает натуру человеческую, полагая, что посторонние обязаны ему помогать. И он, наверное, никак не ожидал, что над ним будут смеяться. Можно не сомневаться, что в доме своего наставника Буэмон-кун познал великую истину о человеке. Теперь постепенно он будет превращаться в настоящего человека. Он будет смеяться, когда другие попадут в беду, он останется равнодушным к переживаниям посторонних. Мир переполнится буэмон-кунами. Мир переполнится такими, как Канэда-сан и его супруга. От всей души желаю Буэмон-куну как можно скорее познать себя и стать настоящим человеком. Иначе, как бы он ни раскаивался, как бы ни алкал вернуться на стезю добродетели, ему не добиться таких успехов, каких добился господин Канэда. Более того, общество еще отринет его. А это уже посерьезнее, чем исключение из гимназии.
Так размышлял я и восхищался ходом своих мыслей. Вдруг фусума раздвинулись, и в комнату заглянула половина чьей-то физиономии.
– Сэнсэй.
Хозяин твердил нудным тоном все одно и то же: "Не знаю, как с тобой быть…" Когда его окликнули, он обернулся. Он взглянул на половину физиономии, торчавшую из-за фусума. Оказалось, что это был Кангэцу-кун собственной персоной. Хозяин, не двигаясь с места, сказал:
– Входи же.
– У вас, кажется, гость, - все еще оставаясь за фусума, заметил Кангэцу-кун.
– Ничего, заходи.
– Я, собственно, пришел за вами…
– Куда? Опять в Акасака? Нет, уволь. В прошлый раз ты затаскал меня до того, что у меня ноги одеревенели.
– На этот раз все будет хорошо. Вы ведь давно уже не выходили на прогулку.
– На какую там еще прогулку? Да входи же ты.
– Я думаю сходить в Уэно и послушать рев тигров.
– На что это тебе? Иди сюда.
Кангэцу-кун решил, что переговоры на расстоянии бесполезны, и, сняв ботинки, вошел в комнату. Как обычно, на нем были брюки с многочисленными заплатами на задней части. Не следует, однако, думать, что его брюки рвутся, потому что им уже пора рваться или из-за тяжести зада. Сам Кангэцу-кун объясняет это частыми упражнениями в езде на велосипеде. Кангэцу-кун отвесил поклон Буэмон-куну, не подозревая, что видит перед собой коварного соперника, и уселся ближе к веранде.
– Так зачем тебе понадобилось слушать рев тигров?
– Сейчас, днем, это, конечно, неинтересно. В Уэно мы поедем часов в одиннадцать вечера, после того как побываем во всех других местах.
– Еще чего!
– Деревья в зоопарке, - объяснил Кангэцу, - кажутся в это время джунглями, становится жутко.
– Угу… Да, вероятно, интереснее, чем днем.
– Мы пойдем в такую чащу, куда люди и днем не забираются. Мы ощутим себя заблудившимися в джунглях и забудем, что живем в шумной столице.
– А зачем все это ощущать?
– А вот когда все это ощущаешь, вдруг заревут тигры!
– Так уж и заревут по твоему приказанию?
– Обязательно заревут. Их рев слышен даже в университете днем. А представляете, как это будет в тиши ночной, когда вокруг ни души, когда вы чувствуете на себе дыхание призраков, когда в нос ударяет запах тими…
– Что это значит - когда в нос ударяет запах тими?
– Кажется, так говорят, когда бывает страшно.
– Разве? Не слыхал. Ну и что дальше?
– И в этот момент вдруг заревут тигры, да так, что с могучих столетних деревьев посыплются листья. Ужасно страшно.
– Да, это ужасно страшно.
– Так что же, отправимся навстречу приключениям? Я думаю, будет очень интересно. Если не слышал рев тигров ночью, значит не имеешь о нем ни малейшего представления.
– Право, не знаю, стоит ли… - Хозяин был равнодушен к приключениям, как был равнодушен к мольбам Буэмон-куна.
Услыхав это "право, не знаю…", Буэмон-кун, который до того с завистью и восхищением слушал рассказ о тиграх, встрепенулся и вспомнил о своем положении. Он спросил:
– Сэнсэй, как же мне быть?
Кангэцу-кун с недоумением воззрился на его гигантскую голову, а я, имея на то особую причину, покинул гостиную, а затем отправился в столовую.
Хозяйка, то и дело фыркая, наполняла чаем и ставила на поднос дешевые чашки.
– Юкиэ, будь добра, отнеси это в гостиную.
– Что вы! Я не хочу.
– Почему? - изумленно спросила хозяйка и даже улыбаться перестала.
– Не хочу, и все. - Юкиэ изобразила на лице независимость и опустила взгляд на лежавший рядом номер "Иомиури-симбун".
– Что за странности! Ничего в этом особенного. Там только Кангэцу-сан.
– А я вот не хочу! - сказала Юкиэ, не отрывая взгляда от газеты. Конечно, она не способна сейчас прочесть ни строчки, но попробуйте скажите ей об этом, и она наверняка пустит слезу.
– Нечего тут стесняться, - сказала хозяйка, засмеялась и поставила поднос на газету.
– Ах, что вы делаете! - воскликнула Юкиэ и потянула газету к себе. Чай расплескался на газету и на циновки.
– Ну вот, что ты сделала? - сказала хозяйка.
– Ах, что я наделала! - воскликнула Юкиэ и помчалась на кухню. Наверное, за половой тряпкой. Эта сцена немного развлекла меня, и я вернулся в гостиную.
Кангэцу-кун, не подозревавший о смятении Юкиэ, вел светский разговор:
– О сэнсэй, у вас на сёдзи новая бумага? Кто клеил?
– Женщины клеили. Правда, хорошо?
– Да, очень хорошо. Это, наверное, та барышня, что иногда к вам приходит?
– Да, она тоже помогала. И знаешь, она хвасталась, что раз она так хорошо оклеивает сёдзи, значит может уже выходить
замуж.
– Скажите пожалуйста! - сказал Кангэцу-кун и уставился на сёдзи. - Вот с этой стороны совсем гладко, а вон там немного морщит.
– Оттуда и начинали, когда еще было недостаточно опыта.
– Ах, вот в чем дело! Опыта, значит, было мало… Так-так. Эта поверхность образует трансцендентальные кривые и не может быть выражена в простых функциях.
– Да, да, конечно, - осторожно поддакнул хозяин.
Между тем Буэмон-кун окончательно отчаялся добиться чего-нибудь от учителя. Он внезапно опустил свой исполинский череп на циновку и молчаливо выразил свое желание откланяться. Хозяин сказал:
– Что, уже уходишь?
Уныло волоча ноги, обутые в гэта, Буэмон поплелся за ворота. Бедняга, если он ни в ком не найдет сочувствия, то наверняка напишет предсмертные стихи и бросится в водопад Кэгон. И все потому, что барышня Канэда задирает нос и модничает. Пусть Буэмон-кун после смерти станет привидением и придушит ее. Если такая вертихвостка исчезнет с лица земли, мужчинам не будет никакого урона. А Кангэцу-кун пусть женится на более достойной девушке.
– Сэнсэй, это ваш ученик?
– Угу…
– Какая громадная голова. Он способный?
– Не очень, если принять во внимание величину черепа. Задает иногда нелепые вопросы. Как-то поставил меня в дурацкое положение, спросив, как будет по-японски "Колумб".
– Наверное, он задает эти лишние вопросы из-за величины головы. А что вы ему ответили, сэнсэй?
– Что? Да так, перевел кое-как.
– Но все же перевели? Это здорово!
– Надо переводить все, что спрашивают, иначе ученики перестанут доверять.
– Смотрите, сэнсэй, вы стали дипломатом! Но он какой-то грустный, прямо не верится, чтобы он мог вас поставить в тупик.
– А, сегодня-то он шелковый. Дурак он.
– Да что с ним? По правде говоря, мне даже жалко его стало. Что он натворил?
– Глупость. Отправил любовное письмо дочери Канэда.
– А! Эта огромная голова? Ну и храбрецы эти нынешние гимназисты! Я просто ушам не верю!
– Тебе это, наверное, неприятно…
– Что вы, почему же неприятно? Наоборот, интересно. Пусть посылают сколько угодно любовных писем.
– Ну, раз тебе все равно…
– Конечно, все равно. Какое мне дело? Но все-таки странно, как эта громадная голова могла послать любовное письмо.
– Да… Это была, собственно, шутка. Девица модничает, задирает нос, вот они втроем и решили подшутить…
– Втроем написали барышне Канэда одно письмо? Это уже совсем дико. Все равно что есть втроем одну порцию бифштекса.
– Здесь было разделение труда. Один написал текст. Другой письмо отправил. Третий подписался. Вот этот тип, что был здесь, подписал письмо своим именем. Он, конечно, самый большой дурак из всех троих. Вдобавок он говорит, что даже не знает дочь Канэда. Непонятно, как он мог решиться на такую глупость…
– Да, такого давно не случалось. Подумать только, эта гигантская голова посылает письмо женщине! Интересно ведь, правда?
– Как бы здесь чего не вышло…
– А что тут может выйти? Ведь девица-то Канэда!
– Но ведь у тебя, кажется, какие-то намерения…
– При чем здесь мои намерения? Речь-то идет не обо мне, а о Канэда! Мне какое дело?
– Тебе, может быть, и нет дела…
– Ничего, с Канэда тоже ничего не случится.
– Ладно, оставим это. Ну так вот, он вдруг почувствовал угрызения совести и в растрепанных чувствах явился ко мне просить совета.
– Так вот почему он был такой грустный! Видимо, он робкий юноша. Вы подбодрили его?
– Больше всего он боится, что его исключат из гимназии.
– За что же его исключать?
– За безнравственный поступок, как он сам это называет.
– Что вы? При чем здесь безнравственность? Ничего в этом нет безнравственного. Я уверен, что девица всем показывает это письмо и считает для себя за честь…
– Ну, это уж ты слишком.
– Как бы то ни было, мне его жаль. Даже если его поступок дурен, все равно нельзя позволять ему так мучиться, ведь это может его убить. Голова у него такая громадная, но лицо неплохое. И у него очень мило дергается нос.
– Ты, как Мэйтэй, говоришь легкомысленные вещи.
– Ну что вы! Просто таковы современные нравы. А вы, сэнсэй, придерживаетесь старых взглядов и подходите ко всему слишком строго.
– Да ведь это глупо - посылать любовное письмо совершенно незнакомому человеку! Где здесь здравый смысл?
– В шутках не бывает здравого смысла. Помогите ему, и это вам зачтется. А то он такой грустный, что вот-вот бросится в водопад Кэгон.
– Не знаю, право…
– Помогите! Более взрослые озорники творят гораздо худшие безобразия, и у них такой вид, как будто ничего не случилось. Исключить этого юнца будет несправедливо, если сначала не исключить других типов, которые много хуже его.
– Может быть, это и так, однако…
– А как же насчет рева тигров? Поедем?
– Тигры?
– Да. Послушать тигров. Я очень прошу вас пойти сегодня со мной. На днях я собираюсь домой в провинцию и долго не смогу принимать участие в ваших прогулках.
– Угу… Значит, едешь на родину? Что, по делам?
– Да, у меня есть одно незначительное дело. Ну, поедем?
– Да? Ну что ж…
– Идемте, идемте. Сегодня я угощу вас ужином. Потом моцион, а потом мы поедем в Уэно.